Он вообразил себе, что все заканчивается на успешном разговоре, больше от
Роя неприятностей не ждать. И странная просьба к Жанне - очаровать
посланца Земли - виделась ему точкой, завершающей итог: Рою будет еще и
приятно, в угоду нашей уранийской красавице, сделать то, что он и без нее
- и, возможно, без приязни - неизбежно сделать должен. Свою часть проблемы
Чарли понимал превосходно. Он не понимал одного: то была лишь часть
проблемы, а не вся она!
Наступал вечер, Мардека закатывалась, на сумрачном, зеленоватом - такова
его обычная окраска - небе горели костры трех облачков: впечатляющая
картина, покажись она мне до катастрофы, я бы не отрывал от нее глаз. Все
бы во мне волновалось, все бы во мне ликовало от того, что так прекрасен
мир, в котором довелось жить. Я безучастно наблюдал, как разгорались и
гасли золотые и красные пламена заката, повода для ликований не было.
"Есть ли еще время?" - допрашивал я себя. И не находил ответа. Ответ мог
дать только Рой Васильев. Он был далеко, в гостинице, он странно,
угрожающе странно держался сегодня со мной.
закинутой на ногу, с какой почти равнодушной заинтересованностью слушал.
Дикое сочетание: "равнодушие" и "заинтересованность", в стиле острот
Чарли, но более точной формулы я найти не мог. И снова, без автоматических
фиксаторов пси-поля, ощущал, как все напряглось в нем, когда он бросил на
меня быстрый взгляд. Чем я поразил его? Чем возбудил внимание? Тем, что
молчал? Чарли часто говорит: молчание - красноречивый сигнал несогласия,
категорическое оповещение о протесте. Рой не мог заподозрить во мне
несогласие, тем более - протест. Все, что излагал сегодня Чарли, было
азбучно истинно, я готов подписаться под каждым его словом. Или Рой
почувствовал, что я мог бы чем-то дополнить рассказ Чарли, но не захотел?
Что из этого воспоследует? Будет ли время завершить так лихорадочно
ускоряемый и так не поддающийся ускорению процесс? Вопрос элементарно
прост, но простого ответа не было...
Жанны. Все сходилось: она теперь была иной, чем на последних снимках, она
была много красивей, много моложе. Я закрыл глаза, Жанна предстала передо
мной такой, какой появилась сегодня у Чарли на экране. "Нет, - сказал я
себе, - это же девчонка, как в студенческие годы, в ней вытравлены все
следы трагедии с Павлом, даже печать, наложенная тремя годами труда на
Урании, двумя годами сумасбродной, сжигающей их обоих любви, - даже этого
не видно". Я задал компьютеру все ту же, изо дня в день повторяемую
программу анализа ее пси-поля. Компьютер выдал на экране данные, которых я
с таким беспокойством ожидал: инерция скорби преодолена, психика Жанны
приходит в соответствие с физическим состоянием ее организма, она
полностью - душой и телом - оправилась от несчастья. В моем сознании
зазвучал голос Жанны, голос смеялся: "В старину молили господа: избави
меня от лукавого!" Ее уже не нужно было упрашивать не избавляться от
лукавого, в ней возродились все женские инстинкты, все жизненные интересы.
Все сходилось, все страшно сходилось в одном беспощадном фокусе. Времени
могло не хватить.
думал уже давно, к чему псе больше склонялся, как к неизбежности. -
Страстно, самозабвенно, безмерно возненавидеть. Иного выхода нет".
отчаяние. Дело не в том, что я отказывался от мысли завоевать любовь
Жанны. От надежды быть ею любимым я отказался, когда она влюбилась в
Павла. И трагедии из ее равнодушия к себе не вообразил. Жанна выбрала
достойнейшего, нельзя было в том усомниться. Стоило мне и Павлу подойти
вместе к зеркалу, стоило увидеть нас за расчетами, у компьютеров, которым
мы задавали программу поиска, и сразу становилось очевидным, кто орел, а
кто кукушка. Даже Чарли временами говорил: "Ты подобрал себе удивительного
помощника, Эдик: красивого, умного, талантливого, работоспособного. Тебе
повезло, что в наше время не носят поясов, он заткнул бы тебя за пояс. В
старину, я слышал, подобные странные операции совершались часто". Эмоции
командуют мною редко, страсти во мне не горят, а тлеют. Я не
сентиментален, не романтик, не сумасброд, не себялюб, не карьерист - к
очень многим человеческим особенностям, анализируя меня, надо прилагать
это существенное уточнение "не". И мне, по-честному, все одно мало радости
- равнодушна ли Жанна или ненавидит меня. Она меня не любит - это
единственно важное, все остальное почти одинаково, так мне воображалось. А
любовь Жанны я не завоевал, когда Павел жил, не завоюю и после его гибели
и пытаться не буду. И отчаяние шло не от того, что Жанна возненавидит
меня. Суть была в другом: я не хотел умирать.
хотят жить, инстинкт существования внедрен в каждого. Никто в здоровом
состоянии не жаждет смерти, это естественно. Но я настаиваю, что этот
инстинкт во мне особенно силен. Жажда существования для меня - жажда
всесуществования. Безразлично как жить, только бы жить, жить, жить! Не
знаю, почему я родился, именно я, такой внешне тихий, такой некрасивый -
"рот по фазе не совпадает с носом", как справедливо указывает Чарли, не
знаю, есть ли особая цель, высокая или глумливая, в том, что меня вызвали
из несуществования к бытию, но я бесконечно благодарен, что это
совершилось. Древний поэт как-то скорбно допытывался: "Кто меня враждебной
властью из ничтожества воззвал?" Могу понять его, вполне могу, но скажу:
благословенно то, что одарило меня существованием. Ибо жить - величайшее
блаженство! Видеть мир в его буйстве и тишине, в его пылающих красках и
сумрачных полутонах, ежечасно, ежеминутно, сиюмгновенно и вечно ощущать
себя частицей этого великолепного мира, любоваться им, погружаться в него,
все познавать и познавать, и снова, и снова всеполно - жалкая частица
Вселенной - ощущать себя всей Вселенной! О нет, нестандартно выкручивалась
в житейских стремнинах пока еще не длинная река моего бытия, но ее беды и
бури - ничтожность перед тем основным и восхитительным, что она текла.
Сколько раз я утешал себя - очень действенное лекарство - дошедшим из
древности изречением: "Мне бывало хорошо, даже когда было плохо". И вот
теперь свободным своим решением, жестоким итогом неопровержимого
рассуждения я должен уничтожить единственную мою радость, единственное мое
счастье - что я существую в мире!
себя:
разновременности, я только не запретил эксперименты. А если бы и запретил,
Павел нашел бы способ обойти запрет, для его гениального ума обход любого
запрета - пустяк! Но Павла нет, а расплачиваться за его просчеты должен я,
расплачиваться неминуемой смертью. Какое пустое словцо - "неминуемая"!
Смерть неизбежна, она никого не обходит, даже великие мастера новых
геноструктур на Биостанции, творцы невиданных живых тварей не способны ни
в старые, естественно возникающие, ни в искусственно создаваемые организмы
внедрить ген бессмертия, а так бы это нужно! Да, смерть неизбежна, но в
свой час. Мой час пока еще где-то вдали. А требуют, чтобы я сам вызвал его
из тумана грядущего, чтобы прервал себя преждевременно. Какое кощунство!
Какое злое кощунство!
заката и кричал на себя:
обращаясь от окна к двери, горестно шептал: - Тебя вынесут ногами вперед в
эту дверь...И, глядя на пол, вспоминал, как бился Павел на этом полу,
инстинктивно, всей силой рук пытаясь разорвать удушающую петлю
разновременности и в последних проблесках сознания страшась, что разорвать
ее удастся, исступленно не допускал спасти себя. Будет час, и я забьюсь на
полу и, как Павел, разорвусь душой в страдании двойного страха - что
смерть наступает и что ее могут предотвратить. Я бросал взгляд на
самописцы и регуляторы - их не исковеркает разновременность, они
останутся, только меня не будет, только меня одного не будет! Они доведут
процесс до конца, на их лептах, на кристаллах их бесстрастной памяти
запечатлится успех одного из величайших научных экспериментов, им тот
грядущий успех "до лампочки", как пошучивали наши предки. А мне, которому
так важно знать, как завершится эксперимент, он останется навечно неведом
- меня не будет!
закат. На небе зажглись ярчайшие звезды, они сверкали на меня живыми
глазами. Земля прекрасней Урании, это общеизвестно, но небо Земли
несравнимо с небом Урании. Уже ради одного этого радостно жить -
каждоночно вбирать в себя свет и сверкание трех тысяч голубых и желтых,
красных и зеленоватых светил, сложившихся в сто прекраснейших созвездий
космоса. Небо Урании - праздник Вселенной. Тот, кто хоть раз посетил этот
праздник, с сожалением расстается с ним, когда на рассвете небо бледнеет,
с нетерпением ждет его возобновления, когда Мардека закатывается. Нет, и
земные звезды прекрасны, но они бесстрастны, лишь чуть-чуть
перемигиваются, а здесь, в темно-зеленом ночном небе Урании, в ее
непрерывно волнуемой атмосфере, звезды переливаются, притушиваются,
вспыхивают... Они величаво выплывают на ночной свой совет, на какие-то
свои переговоры и несогласия, разговаривают между собой, кричат мятежным
непостоянством сияния. Мы лишь зрители, допущенные на грандиозный
вселенский совет сверкающих небожителей. И я сам вскоре откажусь от
зрелища этого божественного звездного торжества, оно останется, меня не
станет.
сознание. Потом, стараясь восстановить обстановку, я догадывался, что
беспамятство перешло в обыкновенный сон. И сон был такой глубокий, что
лишь вызов Жанны пробудил меня.
Андреев Николай
Корнев Павел
Пехов Алексей
Акунин Борис
Орлов Алекс