все в ящик с грязным барахлом. Грязь в грязь. Затем, стоя голышом
посередине кухни, он огляделся и содрогнулся от нового отвращения. Кухня
была завалена грязной посудой. В углах громоздились тарелки, затянутые
голубоватой паутиной плесени, милосердно скрывавшей какие-то черные комья.
Стол был заставлен мутными захватанными бокалами, стаканами и банками
из-под консервированных фруктов. Мойка была забита чашками и блюдцами. А
на табуретках тихо смердели потемневшие кастрюли, засаленные сковородки,
дуршлаги и котелки. Он приблизился к мойке и пустил воду. О счастье! Вода
была горячая! И он принялся за дело.
с энтузиазмом, как будто смывал грязь со своего собственного тела. Однако
на все пять комнат его не хватило. Он ограничился кухней, столовой и
спальней. В остальные комнаты он только заглянул с некоторым недоумением -
никак он не мог привыкнуть и понять, зачем одному человеку столько комнат,
да еще таких безобразно огромных и затхлых. Он поплотнее прикрыл двери
туда и заставил их стульями.
Давыдов придет, да и из обычной кодлы кто-нибудь завалится наверняка... Но
сначала он решил помыться. Вода шла уже почти холодная, и все-таки это
было прекрасно. Потом он застелил на постели свежие простыни. А когда он
увидел на своей постели чистое белье, хрустящие накрахмаленные наволочки,
когда он ощутил запах свежести, исходивший от них, ему вдруг страшно
захотелось полежать чистым телом в этой давно забытой чистоте, и он рухнул
так, что взвыли дурные пружины и затрещало старое полированное дерево.
справа, в пределах досягаемости, обнаружилась пачка сигарет и спички, а
слева, в тех же пределах, - полочка с избранными детективами. Немного
огорчало, что в пределах досягаемости не оказалось пепельницы, а полочку
он, оказывается, забыл протереть от пыли, но это уже были совершенные
пустяки. Он выбрал "Десять негритят" Агаты Кристи, закурил и принялся
читать.
доме стояла тишина, только вода, обильно капавшая из неисправных кранов,
создавала странный звуковой узор. Кроме того, вокруг было чисто, и это
тоже было странно и в то же время неизъяснимо приятно. Потом в дверь
постучали. Ему представился Давыдов, могучий, загорелый, пахнущий сеном и
свежим перегаром, как он стоит на лестничной площадке, держа лошадей под
уздцы, с бутылкой самогона наготове. Снова постучали, и он проснулся
окончательно.
попались под руку полосатые пижамные штаны, забытые прежними хозяевами, и
он торопливо натянул их. Резинка была слабая, и штаны пришлось
придерживать сбоку.
не ржали кони, и не булькала жидкость. Заранее улыбаясь, Андрей отодвинул
засов, распахнул дверь, крякнул и отступил на шаг, вцепившись в проклятую
резинку и второй рукой тоже. Перед ним стояла давешняя Сельма Нагель,
новенькая из восемнадцатого номера.
приветливости.
парфюмерии. Она прошла в столовую, а он захлопнул дверь и с отчаянным
криком "Одну минуточку, подождите, я сейчас!" бросился в спальню.
Ай-яй-яй, говорил он себе. Ай-яй-яй, как же это я так... Впрочем, на самом
деле он нисколько не стыдился, а был даже рад, что вот его застали такого
чистого, умытого, широкоплечего, с гладкой кожей и прекрасно развитыми
бицепсами и трицепсами - даже одеваться жалко. Однако одеться было
все-таки необходимо, он полез в чемодан, покопался там и натянул
гимнастические брюки и синюю застиранную спортивную куртку с
переплетенными буквами "ЛУ" на спине и на груди. В таком виде он и явился
перед хорошенькой Сельмой Нагель: грудь колесом, плечи разведены, походка
с оттяжечкой, в протянутой руке - пачка сигарет.
зажигалкой и закурила. На Андрея она даже и не смотрела, и вид у нее был
такой, словно на все на свете ей наплевать. Вообще-то при дневном свете
она и не казалась такой уж хорошенькой. Лицо у нее было скорее
неправильное и грубоватое даже, нос коротковат и вздернут, скулы слишком
широкие, а большой рот намазан слишком густо. Однако ножки ее,
основательно обнаженные, были превыше всех и всяческих похвал. Остальное,
к сожалению, разглядеть было невозможно - черт знает, кто научил ее носить
такую мешковатую одежду. Свитер. Да еще с таким ошейником. Как у водолаза.
прекрасную ногу, и равнодушно осматривалась, держа сигарету по-солдатски,
огоньком в ладонь. Андрей развязно, но изящно присел на край стола и тоже
прикурил.
такие, какими казались давеча ночью. Глаза были большие, но вовсе не
черные, а бледно-голубые, почти прозрачные.
работает? - Она вдруг поставила на колено маленькую лакированную
коробочку, чуть больше спичечного коробка. - На всех диапазонах один треск
и вой, никакого кайфа.
это радиоприемник.
треск разрядов и заунывное подвывание. - Не работает и все. А ты что,
никогда таких не видел?
радиостанция, так она транслирует прямо в сеть.
нет...
неловко. Действительно, что это такое - ни радио, ни телевидения, ни
кино...
Ставишь пластинку...
магнитофона нет?
русский. Ну ладно, граммофон ты свой слушаешь, водку, наверное, пьешь, а
еще что ты делаешь? Мотоцикл гоняешь? Или у тебя даже мотоцикла нет?
работать. А вот ты, интересно, что здесь собираешься делать?
участке лупили? За наркоту?
полиции никого не бьют, это тебе не Швеция.
как-то забавно пританцовывая, прошлась по комнате.
огромным овальным портретом какой-то сиреневой дамы с болонкой на коленях.
- У меня, например, - явный сексуальный маньяк. По углам порнография, на
стенах - использованные презервативы, а в шкафу - целая коллекция женских
подвязок. Даже не поймешь, то ли он фетишист, то ли он лизунчик...
он, накаляясь. - Что ты вообще можешь здесь понимать?! - Он замолчал. Об
этом нельзя было говорить. Это надо было пережить внутри себя.
Сельма. - Старость на носу, бесится человек. Климакс! - Она усмехнулась и
снова уставилась на портрет с болонкой.
обширный, представительный, с необычайно располагающим лицом, сплошь
благородно седой. Он прекрасно говорил на собраниях городского актива - о
воздержании, о гордом аскетизме, о силе духа, о внутреннем заряде
стойкости и морали. А когда они встречались на лестничной площадке, он
обязательно протягивал для пожатия большую теплую сухую руку и с
Махров Алексей
Ковальчук Вера
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Сертаков Виталий
Каменистый Артем