разнородные чувства. Ему было приятно смотреть на Раду, хотя к этому
ощущению примешивалось растущее беспокойство. Он испытывал удовольствие от
еды, оказавшейся неожиданно вкусной и довольно питательной. Одновременно
он чувствовал на себе косой давящий взгляд усатого человека и безошибочно
улавливал истекающее из-за барьера неудовольствие рыхлой тетки... Он
осторожно отпил из кружки - это было пиво, холодное, свежее, но, пожалуй,
излишне крепкое. На любителя.
какой-то приглушенный разговор, неприятный и неприязненный, но тут на
Максима напала муха, и ему пришлось вступить с ней в борьбу. Муха была
мощная, синяя, наглая, она наскакивала, казалось, со всех сторон сразу,
она гудела и завывала, словно объясняясь Максиму в любви, она не хотела
улетать, она хотела быть здесь, с ним и с его тарелкой, ходить по ним,
облизывать их, она была упорна и многословна. Кончилось все тем, что
Максим сделал неверное движение, и она обрушилась в пиво. Максим брезгливо
переставил кружку на другой столик и стал доедать рагу. Подошла Рада и уже
без улыбки, глядя в сторону, спросила что-то.
вернулась, неся на блюдечке маленькую рюмку с коричневой жидкостью.
Что плохо? Рада, сядьте здесь говорить. Надо говорить. Не надо уходить.
впечатление. Максиму показалось даже, что она вот-вот заплачет. Во всяком
случае у нее задрожали губы, она прошептала что-то и убежала из зала.
Рыхлая женщина за барьером произнесла несколько негодующих слов. Что-то я
не так делаю, обеспокоенно подумал Максим. Он совершенно не мог себе
представить - что. Он только понимал: ни усатый человек, ни рыхлая женщина
не хотят, чтобы Рада с ним "сидеть" и "говорить". Но поскольку они явно не
являлись представителями администрации и стражами законности и поскольку
он, Максим, очевидно не нарушал никаких законов, мнение этих рассерженных
людей не следовало, вероятно, принимать во внимание.
неприятной интонацией, залпом допил свой стакан, извлек из-под стола
толстую полированную трость, поднялся и не спеша приблизился к Максиму. Он
сел напротив, положил трость поперек стола и, не глядя на Максима, но
обращаясь явно к нему, принялся цедить медленные тяжелые слова, часто
повторяя "массаракш", и речь его казалась Максиму такой же черной и
отполированной от частого употребления, как его уродливая трость, и в речи
этой была черная угроза, и вызов, и неприязнь, и все это как-то странно
замывалось равнодушием интонации, равнодушием на лице и пустотой
бесцветных остекленелых глаз.
насквозь, медленно, раздельно задал какой-то вопрос и вдруг ловко выхватил
из трости длинный блестящий нож с узким лезвием. Максим даже растерялся.
Не зная, что сказать и как реагировать, он взял со стола вилку и повертел
ее в пальцах. Это произвело на усатого неожиданное действие. Он мягко, не
вставая, отскочил, повалив стул, нелепо присел, выставив перед собою свой
нож, усы его приподнялись, и обнажились желтые длинные зубы. Рыхлая тетка
за барьером оглушительно завизжала, Максим от неожиданности подскочил.
Усатый вдруг оказался совсем рядом, но в ту же секунду откуда-то появилась
Рада, встала между ним и Максимом, и принялась громко и звонко кричать -
сначала на усатого, а потом, повернувшись, - на Максима. Максим совсем уже
ничего не понимал, а усатый вдруг неприятно заулыбался, взял свою трость,
спрятал в нее нож и спокойно пошел к выходу. В дверях он обернулся, бросил
несколько негромких слов и скрылся.
салфеткой пролитую коричневую жидкость, забрала грязную посуду, унесла,
вернулась и что-то сказала Максиму. Максим ответил "да", но это не
помогло. Рада повторила то же самое, и голос у нее был раздраженный, хотя
Максим чувствовал, что она не столько рассержена, сколько испугана. "Нет",
сказал Максим, и сейчас же тетка за барьером ужасно заорала, затрясла
щеками, и тогда Максим, наконец, признался: "Не понимаю".
подлетела к Максиму, встала перед ним, уперев руки в бока, и все вопила, а
потом схватила его за одежду и принялась грубо шарить по карманам.
Ошеломленный Максим не сопротивлялся. Он только твердил: "Не надо" и
жалобно взглядывал на Раду. Рыхлая тетка толкнула его в грудь и, словно
приняв какое-то страшное решение, помчалась обратно к себе за барьер и там
схватила телефонный наушник. Максим понял, что у него не оказалось всех
этих розовых и зелененьких бумажек с лиловыми оттисками, без которых
здесь, по-видимому, нельзя появляться в общественных местах.
женщине, та бросила наушник, поклокотала еще немного и успокоилась. Рада
посадила Максима на прежнее место, поставила перед ним новую кружку с
пивом и к его неописуемому удовольствию и облегчению села рядом. Некоторое
время все шло очень хорошо. Рада задавала вопросы, Максим, сияя от
удовольствия, отвечал на них: "Не понимаю", рыхлая тетка бурчала в
отдалении, Максим, напрягшись, построил еще одну фразу и объявил, что
"дождь ходит массаракш плохо туман", Рада залилась смехом, а потом пришла
еще одна молоденькая и довольно симпатичная девушка, поздоровалась со
всеми, они с Радой вышли, и через некоторое время Рада появилась уже без
фартука, в блестящем красном плаще с капюшоном и с большой клетчатой
сумкой в руке.
удалось. Рыхлая тетка опять подняла крик. Опять ей что-то не нравилось,
опять она чего-то требовала. На этот раз она размахивала пером и листком
бумаги. Некоторое время Рада спорила с нею, но подошла вторая девушка и
встала на сторону тетки. Речь шла о чем-то очевидном, и Рада в конце
концов уступила. Тогда они все втроем пристали к Максиму. Сначала они
по-очереди и хором задавали один и тот же вопрос, которого Максим,
естественно, не понимал. Он только разводил руки. Затем Рада приказала
всем замолчать, легонько похлопала Максима по груди и спросила:
было странно, но гораздо больше его удивило другое.
что-то спрашивала. Очевидно было, что ее страшно интересует, откуда Максим
знает Гая. Гай, Гай, Гай - мелькало в потоке непонятных слов. Вопрос о
фамилии Максима был забыт.
тоже засмеялись, и Рада вручила Максиму свою клетчатую сумку, взяла его
под руку, и они вышли под дождь.
менее освещенный переулок с деревянными покосившимися домами по сторонам
грязной мостовой, неровно мощеной булыжником; потом свернули еще раз,
кривые улочки были пусты, ни один человек не встречался им на пути, за
занавесками в подслеповатых оконцах светились разноцветные абажуры,
временами доносилась приглушенная музыка, хоровое пение дурными голосами.
дело подтверждал, что Гай - хороший, но добавлял по-русски, что нельзя
бить людей по лицу, что это странно и что он, Максим, этого не понимает.
Однако по мере того, как улицы становились все уже, темнее и слякотнее,
речь Рады все чаще прерывалась. Иногда она останавливалась и вглядывалась
в темноту, и Максим думал, что она выбирает дорогу посуше, но она искала в
темноте что-то другое, потому что луж она не видела, и Максиму приходилось
каждый раз оттягивать ее на сухие места, а там, где сухих мест не было, он
брал её под мышку и переносил - ей это нравилось, каждый раз она замирала
от удовольствия, но тут же забывала об этом, потому что она боялась.
Максим пытался найти с нею нервный контакт, чтобы передать ей немного
бодрости и уверенности, но как и с Фанком, это не получалось, и когда они
вышли из трущоб и оказались на совсем уже грязной, немощеной дороге,
справа от которой тянулся бесконечный мокрый забор с ржавой колючей
проволокой поверху, а слева - непроглядно черный зловонный пустырь без
единого огонька, Рада совсем увяла, она чуть не плакала, и Максим, чтобы
хоть немножко поднять настроение, принялся во все горло петь подряд самые
веселые из известных ему песен, и это помогло, но не надолго, лишь до
конца забора, а потом снова потянулись дома, длинные, желтые, двухэтажные,
с темными окнами, из них пахло остывающим металлом, органической смазкой,
еще чем-то душным и чадным, редко и мутно горели фонари, а вдали, под
какой-то никчемной глухой аркой стояли нахохлившиеся мокрые люди, и Рада
остановилась.
полна страха за себя и еще больше - за него. Шепча, она потянула его
назад, и он повиновался, думая, что ей от этого станет лучше, но потом
понял, что это просто безрассудный акт отчаяния, и уперся. "Пойдемте, -
сказал он ей ласково. - Пойдемте, Рада. Плохо нет. Хорошо". Она
послушалась, как ребенок. Он повел её, хотя и не знал дороги, и вдруг
понял, что она боится этих мокрых фигур, и очень удивился, потому что в