Антонович фальшивит, словно нарочно. У него жена и двое детей... Нет,
трое, и старшей дочке уже шестнадцать лет, - он все обещал нас познакомить
и каждый раз этак залихватски подмигивал, но познакомиться теперь уже не
придется. Многое теперь уже не придется. Отец будет очень расстроен - ах,
как нехорошо! Как это все нескладно получилось - в первом же
самостоятельном рейсе! Хорошо, что я тогда поссорился с ней, - подумал
вдруг Жилин. - Теперь все проще, а могло бы быть очень сложно. Вот Михаилу
Антоновичу гораздо хуже, чем мне. И капитану хуже, чем мне. У капитана
жена - очень красивая женщина, веселая и, кажется, умница. Она провожала
его и ни о чем таком не думала, а может быть, и думала, но это было
незаметно, но скорее всего, не думала, потому что уже привыкла. Человек ко
всему может привыкнуть. Я, например, привык к перегрузкам, хотя сначала
было очень плохо, и я думал даже, что меня переведут на факультет
дистанционного управления. В Школе это называлось "отправиться к
девочкам": на факультете было много девушек, обыкновенных хороших девушек,
с ними всегда было весело и интересно, но все-таки "отправиться к
девочкам" считалось зазорным. Совершенно непонятно почему. Девушки шли
работать на разные Спу и на станции и базы на других планетах и работали
не хуже ребят. Иногда даже лучше. Все равно, - подумал Жилин, - очень
хорошо, что мы тогда поссорились. Каково бы ей сейчас было!" Он вдруг
бессмысленно уставился на треснувшую пластину печатной схемы, которую
держал в руках.
статуями, и я провожал ее домой, и мы долго еще целовались в парадном6 и
по лестнице все время почему-то ходили люди, хотя было уже поздно. И она
очень боялась, что вдруг пройдет мимо ее мама и спросит: "А что ты здесь
делаешь, Валя, и кто этот молодой человек?" Это было летом, в белые ночи.
И потом я приехал на зимние каникулы, и мы снова встретились, и все было,
как раньше, только в парке лежал снег и голые сучья шевелились на низком
сером небе. Поднимался ветер, нас заносило порошей, мы совершенно
закоченели и побежали греться в кафе на улице Межпланетников. Мы очень
обрадовались, что там совсем нет народу, сели у окна и смотрели, как по
улице проносятся автомобили. Я поспорил, что знаю все марки автомобилей, и
проспорил: подошла великолепная приземистая машина, и я не знал, что это
такое. Я вышел узнать, и мне сказали, что это "Золотой Дракон", новый
японский атомокар. Мы спорили на три желания. Тогда казалось, что это
самое главное, что это будет всегда - и зимой, и летом, и на набережной
под белыми статуями, и в Большом Парке, и в театре, где она была очень
красивая в черном платье с белым воротником и все время толкала меня в
бок, чтобы я не хохотал слишком громко. Но однажды она не пришла, как мы
договорились, и я по видеофону условился снова, и она опять не пришла и
перестала писать мне письма, когда я вернулся в Школу. Я все не верил и
писал длинные письма, очень глупые, но тогда я еще не знал, что они
глупые. А через год я увидел ее в нашем клубе. Она была с какой-то
девчонкой и не узнала меня. Мне показалось тогда, что все пропало, но это
прошло к концу пятого курса, и непонятно даже, почему это мне сейчас все
вспомнилось. Наверное, потому, что теперь все равно. Я мог бы и не думать
об этом, но раз уж все равно..."
Так, значит. Связи с Амальтеей, конечно, нет.
работает, но ведь здесь такие радиобури...
шесть-семь мегаметров и там повиснем. Будем плавать, как говорит Володя.
Давление огромное, но нас не раздавит, это ясно. Только будет очень тяжело
- там сила тяжести два - два с половиной "же".
тебя какая-нибудь идея есть?
Какие уж тут идеи! Это же Юпитер. Я как-то даже и не слыхал, чтобы
отсюда... выбирались.
бесшумно. Потом Михаил Антонович вдруг сказал:
так гадко становится, право...
штурман, не советую. Иван! - заорал он.
подвинулся немного, чтобы освободить ему место. Они оба были широкие и
громадные, и им было немного тесно перед комбайном. Работали молча и
быстро, и было слышно, как Михаил Антонович снова запустил вычислитель и
замурлыкал.
пластин и включил общий контроль. На экране комбайна вспыхнула трехмерная
схема отражателя. Изображение медленно поворачивалось.
где главная-то сволочь.
пятна. Это были места, где либо пробило слои мезовещества, либо разрушило
систему контрольных ячеек. Белых пятен было много, а на краю отражателя
они сливались в неровную белую кляксу, занимавшую не менее восьмой части
поверхности параболоида.
одеваться: в рубке снова стало холодно. Быков все еще стоял, глядел на
экран и грыз ноготь. Потом он подобрал ленту записи и бегло просмотрел ее.
и ступай в кессон. Я буду тебя там ждать. Михаил, бросай все и займись
креплением пробоин. Все бросай, я сказал.
удивлением.
Пространстве, в рейсе, без специалистов-мезохимиков, без огромных
кристаллизаторов, без реакторных печей просто немыслимо. Так же немыслимо,
как, например, притянуть Луну к Земле голыми руками. А в таком виде, в
таком состоянии, как сейчас, с отбитым краем, отражатель мог придать
"Тахмасибу" только вращательное движение. Такое же, как в момент
катастрофы.
него. Они молчали, и вдруг оба страшно заторопились. Михаил Антонович
суетливо собрал свои листки и поспешно сказал:
трудом втиснулись в лифт. Коробка лифта стремительно понеслась вниз вдоль
гигантской трубы фотореактора, на которую нанизывались все узлы корабля -
от жилой гондолы до параболического отражателя.
двести метров туда и обратно.
параболоида. Вниз покато уходил черный рубчатый купол отражателя.
Отражатель был огромен - семьсот пятьдесят метров в длину и полкилометра в
растворе. Края его не было видно отсюда. Над головой нависал громадный
серебристый диск грузового отсека. По сторонам его, далеко вынесенные на
кронштейнах, полыхали бесшумным голубым пламенем жерла водородных ракет. А
вокруг странно мерцал необычайный и грозный мир.
глубоко под ногами, туман расслаивался на жирные тугие ряды облаков с
темными прогалинами между ними. Еще дальше и еще глубже эти облака
сливались в плотную коричневатую гладь. Справа стояло сплошное розовое
марево, и Жилин вдруг увидел Солнце - ослепительный ярко-розовый маленький
диск.