раскосмаченной девкой гнался безстудно ражий московит и, ухватив беглянку
за косу, заламывая назад голову, едва не с мясом выдирал из ушей
серебряные серьги.
потрошил потом переметные сумы своих кметей, ругаясь, лупил по рожам,
отбирая ворованное серебро. Ратники ворчали, словно собаки над костью,
нехотя уступали воеводе. Добра хватало и без того, да жадность одолевала
каждого. Когда так берут, охота и самому запустить руку в князеву мошну!
Размазывая кровь на битых мордах, неволею развязывали торока. Мина
отбирал, не жалея. Знал, что только собранным серебром оправдается
учиненный им в Ростове грабеж и насилование многое.
один десяток коней отсылал он восвояси, торопясь удоволить себя на
ростовской беде. В имении великого боярина Кирилла не удержался и от
грабежа прямого. Боярин давал в уплату дани ордынской драгую бронь, что и
великому князю пришла бы в пору, - с золотым письмом по граням синей
стали, с блистающим зерцалом и наведенными хитрым узором налокотниками, -
дивную бронь! Мина отобрал бронь за так и не стал даже класть ее в счет
ордынской дани (<Себе беру!>). А молодцам разрешил пограбить и все прочее
оружие на дворе боярском.
синие очи, и тут же сник, уступил, сдался. А сыны его, те волчатами
глядели на московского княжеборца. Особенно старший. Даже и броситься в
драку был готов, едва удержали свои же холопы за плеча! Бог спас, не то
пришло бы кровавить саблю, а там, поди, уже и ответ держать о погубленной
боярской душе!
боярчата глядели на него ненавистно! А узнай - и не поверил бы, пожалуй,
что тот, старший, едва не зарубленный им, будет духовник великого князя
московского, а второй, отрок лет эдак семи-восьми, станет с годами самым
великим подвижником Руси Московской! А бронь та, отобранная безстудно,
доживет до горестного сражения на реке Тросне (ровно сорок лет спустя того
соромного дела), где сын Мины, Дмитрий, в отцовой броне, защищая рубежи
Москвы от нежданного набега Ольгерда литовского, сложит голову в том
неравном бою, кровью искупив давний, позабытый уже, грех усопшего отца
своего, и похищенная некогда Миною бронь достанется, в свой черед,
удачливому литвину...
посадского дома в маленьком городке литовском, где нашел приют бродячий
двор изгнанного князя Александра Михалыча, когда-то великого князя
владимирского, а ныне, вот уже второй год, беглеца, коему пришло
распроститься с последним приютившим его русским городом, Плесковом, и
теперь скитатися во владениях Гедиминовых. Бояре разговаривали, и разговор
грозил уже перерасти в брань. Трое собрались выслушать четвертого,
прибывшего утром из Твери, с той, русской стороны, оставленной всеми ими
ради своего князя. Вести были так и сяк, но не о них шла речь. Приезжий,
Иван Акинфнч, сказывал братьям - родному, Федору, и двоюродному,
Александру Иванычу Морхинину, а с ними третьему в их тесном, почти
семейном кругу, свояку Андрею Иванычу Кобыле, - о необычном деле,
затеянном московитами.
вдове убитого некогда под Переяславлем Давыда, в том самом злосчастном
бою, в коем сам Родион вздел на копье голову их батюшки, Акинфа Великого,
и поднес юному тогда княжичу московскому, Ивану Данилычу Калите, нынешнему
великому владимирскому князю и главному, после хана Узбека, ворогу их
господина, Александра Михалыча.
сам князь московский. И что нелепо им, боярам опального Александра, идти
на этот союз даже и ради вотчин переяславских, вновь отобранных у них
Калитою.
покоры Федора, и лишь спокойно-вдумчивое молчание Андрея Кобылы рождало в
нем надежду ежели не уломать братьев, так хоть заставить их выслушать его
путем.
оконца заволочили заслонками: не достоит иному любопытному уху знать то, о
чем тут толкуют русские бояре промежду собой.
свечи, от пляшущего огня коих по нетесаным бревенчатым стенам горницы
мотались огромные тени. От лавки, застланной медвежьей, грубо выделанной
шкурою, к глиняной черной печи и назад, туда и назад, мерил покой Иван,
почти задевая головою черный аспидный потолок из накатника. Дорогое платье
боярина, руки в золотых перстнях, востроносые сапоги цветной кожи казались
здесь, в грубой и бедной хоромине, особенно богаты и необычайны. Но и
трое, рассевшиеся на шкуре за столом, когда на них падали отблески света,
тоже являли собою вид зело не бедный. Невесть, видывали ли когда в этом
крохотном, не то литовском, не то полесском, городишке такие порты, такое
узорочье, таких разубранных коней и такое дорогое оружие, коим величались
наезжие русские бояра и их изгнанный великий князь. Право Ивана Калиты на
владение столом владимирским здесь не признавалось ни на словах, ни на
деле. Ради того ушли с князем своим, ради того жили и ждали: воротить
домовь и взвести Александра вновь на золотой стол владимирский! И об этом
тоже была речь в тесной горнице, промежду четырех бояринов русских.
юнцы, не холостые парни. Уже и победы, и поражения изведали они в жизни и
судьбе, водили полки и спасались от татар. За каждым стояли сотни слуг
военных, каждый мог поднять, явившись в Тверь, не одну тыщу оружного
народу, кметей и мужиков, и потому даже изгнанные, даже и подвергшие себя
добровольной, вкупе с князем своим, опале, были они силою немалой, с коей
считался и Гедимин, приютивший беглецов, и московский князь Иван Калита, и
даже далекий хан ордынский, Узбек, повелевавший десятками языков и
народов.
без ево - не след! Мы - слуги господина нашего, и нелепо нам принимати
дары от ворога московского! - кричал Александр Морхинин, пристукивая по
столу кулаком.
продолжая мерить горницу беспокойными шагами. - О сватовстве речь! О
сватовстве! Вески... С Весками... в придано пойдут Родиону. Сестре даем,
не чужой душе!
берут. Уж безо князя Ивана не обошлось никак! Тьфу! - Он зло сплюнул. -
Лис двухвостый! Вот кого Дмитрию-то Михалычу стоило убить в Орде заместо
Юрия! Он всему злу притчина. Поди, и князя Александра имать не сам Узбек
надумал, а Данилыч подсказал! А с Весками он давно крутит! Ох, Иван, дал
ты промашку единожды, под Москвой, не отпирайсе, дал промашку немалую! С
тех же Весок и началось. И что, сидим мы тамо? А одолел бы Михайло-князь,
давно сидели на отчем мести мы с тобой!
Москвой, когда он не перешел с полком в заречье и тем позволил московитам
отбиться на бою, Иван Акинфич предпочитал не поминать. И уж брату не след
бы поминать о том! Доходы с переяславских вотчин шли ему наравне с Иваном.
Москву, нас с тобою в думе княжой долго потерпели? Да те же Бороздины! И
тебя и меня с великих местов живо согнали бы в городовые воеводы али еще
подале куда! Мы все для тверичей пришлые! Родовые вотчины наши в
Переяславле, понимай сам!
и - смолчал. Брат Иван, пожалуй, угадал верно.
дрогнули усы, крепкие мощные длани приподнял от столешницы (такими лапами
не в труд удавить и медведя), растопырив толстые пальцы, словно отодвинул
от себя спор братьев:
дочке Юрия Данилыча женат и в походе на нас вои вел. Что ж, его тоже
зазришь в дружбе с Иваном? - Повторил, опуская ладонь: - Дело семейное! -
Задумчиво поглядел долу. Огладив широкую каштановую бороду, прибавил: -
Сама-то Клаха как? Чать не маленькая!
за спиною князя своего? - с обидою изрек Александр Морхинин.
здеся сижу, с вами! И молодцы мои тута, в Литве! Мне ить и воротить во
Тверь мочно было! Сам знашь!
приподнялся, осторожным медведем двинулся по горнице, пригибаясь, чтобы не
задеть потолочин. Легко приподняв жбан, налил полный кувшин пива и воротил
к столу.
улыбнулся. Не любил, когда при нем зачиналась какая брань. Самого Андрея
Кобылу ни разобидеть, ни раззадорить на спор было решительно невозможно.
Присев и отпив, он шумно вздохнул, поглядел в потолок:
примолвил ничего, а стало понятно, что убирают там, дома, в Твери. И еще
показалось трем другим, что не так уж и важно, пойдет ли нет Клавдия за
Корнев Павел
Самойлова Елена
Круз Андрей
Бажанов Олег
Белов Вольф
Березин Федор