тревожно взглядывает на него Михей, стараясь и не умея еще повторить
каждое движение наставника... Когда-то он сам старался так же походить на
брата Стефана! Сергий усмехнул в душе, наружно не дрогнув и бровью, и
выпрямился, затягивая кушак. Собрались круто: даже второй лучины зажигать
не пришлось.
землею, и пахнущий сырью ветер больно хлестнул по лицу снежной крупой,
прогоняя последние остатки ночного сна.
затопили печи. Сергию, охлынув сердце теплом, припомнился Радонеж:
утренняя дрожь молодого тела, белый пар из конских ноздрей и гордость
предстоящим мужеским трудом, когда он, отроком сущим, об эту пору выезжал
с возами за сеном.
закутанными лицами бредущие сквозь режущий ветер к церкви. Сергий мысленно
пересчитывал умножившуюся братию - не пришли трое. Старик Онисим и Микита,
повредивший себе ногу топором, лежали больные. Кто же третий? До той поры,
пока их было всего двенадцать (тринадцатым стал архимандрит Симон),
порядок не нарушался отнюдь. Ставши настоятелем, он должен будет
приказывать каждому, как приказывает ныне самому себе, - понимают ли они
это? Алексий там, в далеком Царьграде, в белых и сиреневых, как рисуют на
иконах, дворцах, понимал. Понимает и Симон, смоленский архимандрит, муж
многих добродетелей, оставивший родину, почет, кафедру ради бедного
Радонежского монастыря и круто, враз отвергший самую мысль стать игуменом
вместо Сергия. (Симон доставил серебро и припас для зиждительства нового
храма - в старую церковушку братия уже не вмещалась, и груда ошкуренных
бревен, приуготовленных к строительству, высит теперь за оградою обители.)
Почто? Спросил мысленно, и сам, усмехнув, понял, почто: нелепо было бы
знаменитому игумену Святого Богоявления, духовнику покойного великого
князя Семена, после града Москвы, после княжого двора и честей боярских...
Вдвойне нелепо! И Митрофан в свое время отвергся игуменского служения,
хотя он и мог бы... Нет, и он бы не смог! Алексий с братией правы. Иного -
некого!
лесу, со зверьми и гадами вместо людей? Но и та жалость - грех, ибо крест
должен быть всегда тяжек на раменах и, значит, возрастать с годами и
опытом. Мог ли он тогда, запросто обманутый убеглым вороватым монашком, -
мог ли он взять на себя крест руковоженья людьми? Нет, конечно! Теперь -
может. И, значит, должен. И, значит, надо идти в Переяславль. Не тянуть
более ни дня, ни часу, разве привести в порядок дела: распорядить
работами, разоставить впервые нанятых со стороны излиха юных мастеров
(и... эх! лепше бы ему самому браться ныне за рукоять секиры да рубить
углы!). Только войдя уже в церковное нутро, он сумел усилием воли отогнать
от себя кишение забот, дабы не уподобить жене, за хозяйственною суетою
просмотревшей приход Учителя истины.
царских врат горели лучины. Единая свеча была укреплена в алтаре, за
престолом.
деревянные паникадила резал и украшал сам в долгие ночи одинокого
пустынножительства. На миг стало до боли жаль этой потемневшей церковки,
доживавшей свои последние часы, церковки, которую ставили они когда-то
вдвоем со Стефаном!
долгими, столь многое явилось содеянным в нем и вокруг него. И медведь,
тот самый, приходивший к нему кормиться две зимы подряд, а затем сгинувший
невестимо, казался ныне почти сказкою, передаваемой братией из уст в
уста... (Медведя того Сергий сперва опасился: хлеб клал на пень и отходил
подальше, пятясь, а потом пообвык и даже нравилось, не так долило
одиночество, когда во время работы медведь уютно урчал за спиною. Все-таки
приласкать себя топтыгин не давал, да Сергий, жалеючи зверя, не очень и
старался приручать его - ручной-то дуром полезет встречу людям, а те с
перепугу, не разобрав, прирежут косолапого!) И глухо, редкою порой,
напоминался Ляпун Ерш, едва не убивший его на молитве в этой самой церкви
в первое лето подвига...
лесной работе, руками свободно задавить Ерша, мог вышвырнуть из церкви всю
немногочисленную шайку (тогда, в Радонеже, он один пошел к Ляпуну и так же
вот подставил ему темя, а потом хватался скользкими от собственной крови
руками за вздетый топор), но он не сделал ни того, ни другого. Он
вторично, теперь уже, почитай, сознательно, дал себя убивать, потому что
стоял на коленях спиною к душегубу и лучшей удачи не могло бы и быть для
Ерша! Сергий не шевельнулся, не дрогнул, когда Ерш подскочил с визгом к
нему, крича что-то навроде: <Вот ты где, ну, добрался я до тебя, не
умолишь!> А Сергий молился. И в миг тот последний, весь собравшись в
комок, он вдруг, сам не чуя еще, как это произошло, перешел какую-то
незримую грань, до которой допрежь не доходил и в пору самой жаркой
молитвы. Было такое, словно вступил в звенящую тишину и там, за нею, точно
из-под прозрачного колокола зрел, не оборачиваясь, малую фигурку
мечущегося и кривляющегося человечка, который что-то еще орал,
подскакивал, на замахе отступая и подскакивая вновь, вдруг завертелся
безумно, кинулся вслед прочим, что, отступив к дверям и перемолвивши,
начали покидать церковь, опять, уже один, с воем, верно, прянул от двери к
алтарю, к стоящему на коленях Сергию, взмахнул рукой и вновь отступил,
шатаясь, и вдруг (как тогда, пустившись в неоглядный бег) ринул к порогу
церкви, почти выбил дверь и исчез. Сергий помнил еще, что возвращался
долго-долго, все никак не мог найти, нащупать себя самого, стоящего на
коленях перед алтарем, и еще помнил ясное присутствие ее в тот миг,
незримое, но безошибочно понятое присутствие Матери Божией.
и хижине, перевернули, рассыпав, его небогатую утварь, но унесли лишь одно
- хороший, ладный резчицкий нож. И Сергий потом долго ладил новый из
обломка горбуши.
алтарных бревен, уже весь покрытый ржою. Видимо, разбойник, унесший нож, в
последний миг опамятовал и воткнул его в бревно сруба, постыдясь, верно,
воротить назад, в хижину...
разом он научился постепенно и сам, стоя на молитве, входить в это
состояние полного отрешения от собственной плоти, когда дух, воспаряя,
видит тело как бы со стороны. Но и то постиг, единожды перебывши несколько
часов в глубоком обмороке, что злоупотреблять этим (как и ее незримым
присутствием) не должно и дозволено ему лишь в редкие часы особой трудноты
духовной; тогда лишь и дозволял себе с тех пор прибегать к ее незримому
порогу... Возможно - Сергий еще не решил того - и теперь, нынче, на пути к
новой стезе, он попросит опять Матерь Божию, вечную заступницу россиян, о
знамении и наставлении к подвигу.
состоящую всю из лиц, а отнюдь не из безличного человеческого множества.
Вот стоит Василий Сухой, перемогающий свой постоянный недуг с мужеством,
коего не вдруг сыщешь и у здорового мужика. За ним виднеется мерянское
плоское и слегка косоглазое лицо Якова Якуты, всегдашнего посыльного
обители, исполнявшего каждое дело с толковой немногословной
обстоятельностью. С таким не пропадешь ни в какой лесной ли, дорожной
трудноте. У стены, в полумраке, замер Елисей, сын старика Онисима,
молчаливый, все еще угнетенный горем: всю семью Елисея унесла <черная
смерть>. Из Елисея будет вослед отцу новый хороший дьякон для обители.
Прямь алтаря замер, самоуглубляясь в молитвенном рвении, Исаакий - муж
строгой добродетели, владеющий редким даром духовного делания. Бросилось в
очи и светлое лицо Романа невдали от Исаакия, готовно обращенное к нему,
Сергию; тоже будет муж великих добродетелей, егда укрепит ум духовным
деланием и молитвой. Там, в стороне, вкупе с Нанятою, стоит молодой инок
Андроник, ростовчанин, земляк, пришедший пеш в обитель Троицы, едва
прослышав о Сергии. И из него вырастет с годами нехудой делатель Господу.
Доброй братией наградил его вышний промысел! Со всеми ними Сергий
переносил вместе глад, хлад и всяческую скудоту первых годов
подвижничества, в них верил (прочие, не выдержавшие искуса, отсеялись и
ушли). Но вот иных, новых, что набежали в монастырь в последнее лето,
соблазненные восходящей славою Троицкой обители, Сергий еще не постиг, ибо
человек растет в подвигах, зачастую обманывая или удивляя воспитателей
своих, и с каждым деянием совершенным прибавляет нечто и в самом делателе.
Каковы-то будут они пред ликом навычной старым инокам рабочей трудноты?
Иных Сергий, испытав, сразу отсылал от себя в мир, другим назначал
различные сроки искуса (и делал это, почитай, как не рукоположенный, но
молчаливо признаваемый всеми глава обители), соблюдая до последнего лета
принятое когда-то неизменное число братии в монастыре: двенадцать мнихов,
кроме него, Сергия, - по числу апостолов Христовых. Нынче только, с
приходом архимандрита Симона, число иноков в монастыре нарушилось, а
сошедшие к послушанию и вовсе содеяли обитель многолюдной.
по-за спинами, проник в церковь, пряча глаза и старательно крестясь.
Восстал ото сна, дабы приобщиться ко Господу, когда уже любая деревенская
женка, переделав кучу домашних дел, задавши корм скотине, выпахав пол,
накормивши дитя в колыбели, засунув горшки в истопленную печь, начинает
доить корову!
взглядом со скрытою улыбкою ответил на столь же мгновенный полувзгляд
Сергия и тем отеплил душу. Когда-нибудь они заведут - как в сказочном
Царьграде, в монастыре <неусыпающих> - непрерывное чтение часов сменяющими
Панов Вадим
Грабб Джеф
Корнев Павел
Шилова Юлия
Лондон Джек
Каменистый Артем