Григория Тучина, подала гусли Савелкову. Тот перебрал струны, кивнул Олфиму:
Иван.
Ревшина.
новый пошиб, к нему еще не привыкли.
напеву, Павел вел хор за собой. Дмитрий вторил задумчиво, утупя очи. Федор
пел старательно, глядючи вперед себя, порою хмурился, словно угрожая
кому-то...
борьбы, без трудов, от отцов, дедов, прадедов, устроивших так, что каждый
боярин великий становился посадником в Новом Городе или тысяцким, а уж
сотским - чуть ли не от рождения, сейчас забыли на час про свою спесь, ссоры
да свары, и с песней пришла к ним тенью удаль древняя - тех времен, когда
власть и почесть еще брались в бою, доставались лучшим, достойнейшим, удаль
молодецких походов на Низ, на Волгу, "без слова новгородского", в
стремительных долгоносых ушкуях.
как пал костью в первом же суступе, в бою с тверичами под Торжком, и бежали
с полей новгородские рати... Что содеялось с силою новгородскою? Да уж и так
ли мудры были прадеды, что забрали и власть, и суд, и право в одни свои руки
и холеные руки внучат? Кто побеждал в древних битвах, разил суздальцев под
Новым Городом, шел босой и побеждал на Липице, кто выстоял на Чудском и у
стен Раковора?
На том стоим!
головы горячие, упьянсливые да непокорливые. Молодое дело неуступчивое.
расходиться. Уже и слуги зашли и стали прибирать. И Олена из верхнего покоя,
сквозь мелко плетенные, забранные иноземным стеклом окошки, сдерживая слезы,
следила за голубой рубашкой своего ненаглядного. И деньги есть, и власть у
матери! А жива мужа с женой не развести, и чужому сердцу любить не закажешь,
хоть убейся!
доносит - не знаю. Мать твоя этих побирушек больно принимает, а они ведь все
из Клопского монастыря тянутся. Я знаю, о чем говорю! Моя голова давно
оценена, да и твоя тоже. И потом, деньги нужны.
хоть из владычной казны.
говорит. Ее дело. А деньги будут!
Глава 4
Славенский конец. Иван домой, на Нутную, а Григорий - на Михайлову улицу, к
попу Денису, на вечернюю беседу сходившихся у него философов, или, как сами
они себя называли, "духовных братьев". Ехали молча. Уже у въезда на Великий
мост Иван спросил:
святым почитают мужики. Я, когда туда приезжаю, словно сам чище
становлюсь... Память отца переступить не могу.
печально.
прибрежной тиной - Волхов мелел. И говорить было не о чем. Только крепко
сжали руки, когда Тучин, переехав мост, удержал коня.
чтоб не мешать разговору, легко соскочил с седла, отдал повод:
где сейчас закрывали, вешали пудовые замки, подметали, уносили товар - до
утра, до нового дня.
выгребали из всех углов торговые подметалы, Григорий, стараясь не ступить в
грязь, миновал, наконец, торг, прошел мимо соборов, немецкого двора и
вечевой площади и углубился в Михайлову, очень тихую и опрятную после
громады торга.
теремами, Тучин с сожалением подумал, что уже опоздал к началу беседы, к
той, почти апостольской, бедной трапезе, которой начинались собрания
духовных братьев. Ему нравилась эта простота: чисто выскобленный стол без
скатерти, деревянные миски, вареная чечевица с постным маслом, хлеб и вода
или простой кислый квас, - эта не замечаемая ими самими скудость. На
вечерних трапезах у Дениса Григорий ел даже меньше других, и не от
брезгливости, а от того, что был сыт всегда, сыт с детства, и легко мог
пренебрегать едой ради беседы, даже не замечая этого. Нравились Тучину их
глубокая вера, независтливые рассуждения о власти этих людей, властью не
наделенных, их неподдельная тревога о спасении ближнего своего. Григорий
умел не подчеркивать своего богатства, хотя его выдержанно-строгий наряд тут
и бросался в глаза, умел слушать, почти не прерывая беседы. Умел не
замечать, что его все же принимают и ценят, как боярина, и, скорее
бессознательно, чем явно, надеются через него укрепить свои сходбища
поддержкою свыше.
нашаривая дверь. Изнутри доносились голоса. Он, и верно, запоздал.
распятием на стене, была полна. Шел спор. Спорил молодой человек в дорогом
платье, непривычном тут. В юноше Григорий с удивлением признал подвойского
Назара, впервые, видимо, попавшего на беседу. С ним говорил дьякон Гридя
Клоч, философ и златоуст духовного братства, отвечая на сомнения, обычные
для непосвященных: не ересь ли стригольническая то, о чем здесь толкуют?
знаком руки показывая, что не хочет прерывать беседы, и уселся сбоку, на
лавке под полицею, уставленной большими и малыми книгами в темных кожаных
переплетах, - единственным богатством дома сего.
густым гласом, рокочущим от сдержанной силы. Тень от свечи металась по
косматым власам, грубо-крупным чертам лица и вдохновенному челу оратора, как
бы самою природой приуготовленного к стезе пророческой.
иконам, ибо кумиры суть! В духе, а не в букве Господь. А что же получаетце:
идолов низвергли - Перуна, Хорса, Даждь-бога, Сварог - имя другое ему, а
Илье-пророку поклоняемся как идолу и просим его о дожде и погодьи! Велеса,
скотьего бога, отринули, а Власию, Козьме и Дамиану молимся о сохранении
стад. Мокошь языческая у нас Параскевою стала. Идолы древяны были,
позлащены, посеребрены и вапой покровенны, - сии же иконы древяны сутью,
поваплены тож и сребром или златом и камением украшаются.
божья в себе, а не о приобретении вещей земных. А давать кому что на потребу
и волхвы умели! Вон, в летописании киевском говоритце, како волхвы взрежут
Каменистый Артем
Корнев Павел
Орловский Гай Юлий
Круз Андрей
Каргалов Вадим
Роллинс Джеймс