прохрипела старуха; а Басаврюк, подавая ему заступ, примолвил: "Копай
здесь, Петро. Тут увидишь ты столько золота, сколько ни тебе, ни Коржу
не снилось".Петро, поплевав в руки, схватил заступ, надавил ногою и вы-
воротил землю, в другой, в третий, еще раз... что-то твердое!.. Заступ
звенит и нейдет далее. Тут глаза его ясно начали различать небольшой,
окованный железом сундук. Уже хотел он было достать его рукою, но сундук
стал уходить в землю, и все, чем далее, глубже, глубже; а позади его
слышался хохот, более схожий с змеиным шипеньем. "Нет, не видать тебе
золота, покамест не достанешь крови человеческой!" - сказала ведьма и
подвела к нему дитя лет шести, накрытое белою простынею, показывая зна-
ком, чтобы он отсек ему голову. Остолбенел Петро. Малость, отрезать ни
за что ни про что человеку голову, да еще и безвинному ребенку! В серд-
цах сдернул он простыню, накрывавшую его голову, и что же? Перед ним
стоял Ивась. И ручонки сложило бедное дитя накрест, и головку повеси-
ло... Как бешеный подскочил с ножом к ведьме Петро и уже занес было ру-
ку...
дил ему в спину. Ведьма топнула ногою: синее пламя выхватилось из земли;
середина ее вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита; и все,
что ни было под землею, сделалось видимо как на ладони. Червонцы, доро-
гие камни, в сундуках, в котлах, грудами были навалены под тем самым
местом, где они стояли. Глаза его загорелись... ум помутился... Как бе-
зумный, ухватился он за нож, и безвинная кровь брызнула ему в очи...
Дьявольский хохот загремел со всех сторон. Безобразные чудища стаями
скакали перед ним. Ведьма, вцепившись руками в обезглавленный труп, как
волк, пила из него кровь... Все пошло кругом в голове его! Собравши все
силы, бросился бежать он. Все покрылось перед ним красным цветом. Де-
ревья, все в крови, казалось, горели и стонали. Небо, распалившись, дро-
жало... Огненные пятна, что молнии, мерещились в его глазах. Выбившись
из сил, вбежал он в свою лачужку и, как сноп, повалился на землю. Мерт-
вый сон охватил его.
долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь
припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого по-
лушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякну-
ло. Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил
он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу... Но
за какую цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять.
я ли не любил его? да не был ли у меня он как сын родной?" - и понес
хрыч небывальщину, так что того до слез разобрало. Пидорка стала расска-
зывать ему, как проходившие мимо цыгане украли Ивася. Но Петро не мог
даже вспомнить лица его: так обморочила проклятая бесовщина! Мешкать бы-
ло незачем. Поляку дали под нос дулю, да и заварили свадьбу: напекли ши-
шек, нашили рушников и хусток, выкатили бочку горелки; посадили за стол
молодых; разрезали коровай; брякнули в бандуры, цимбалы, сопилки, кобзы
- и пошла потеха...
бывало, расскажет - люли только! Как дивчата, в нарядном головном уборе
из желтых, синих и розовых стричек, на верх которых навязывался золотой
галун,в тонких рубашках, вышитых по всему шву красным шелком и унизанных
мелкими серебряными цветочками, в сафьянных сапогах на высоких железных
подковах, плавно, словно павы, и с шумом, что вихорь, скакали в горнице.
Как молодицы, с корабликом на голове, которого верх сделан был весь из
сутозолотой парчи, с небольшим вырезом на затылке, откуда выглядывал зо-
лотой очипок, с двумя выдавшимися, один наперед, другой назад, рожками
самого мелкого черного смушка; в синих, из лучшего полутабенеку, с крас-
ными клапанами кунтушах, важно подбоченившись, выступали поодиночке и
мерно выбивали гопака. Как парубки, в высоких козацких шапках, в тонких
суконных свитках, затянутых шитыми серебром поясами, с люльками в зубах,
рассыпались перед ними мелким бесом и подпускали турусы. Сам Корж не
утерпел, глядя на молодых, чтобы не тряхнуть стариною. С бандурою в ру-
ках, потягивая люльку и вместе припевая, с чаркою на голове, пустился
старичина, при громком крике гуляк, вприсядку. Чего не выдумают навесе-
ле! Начнут, бывало, наряжаться в хари - боже ты мой, на человека не по-
хожи! Уж не чета нынешним переодеваньям, что бывают на свадьбах наших.
Что теперь? - только что корчат цыганок да москалей. Нет, вот, бывало,
один оденется жидом, а другой чертом, начнут сперва целоваться, а после
ухватятся за чубы... Бог с вами! смех нападет такой, что за живот хвата-
ешься. Пооденутся в турецкие и татарские платья: все горит на них, как
жар...А как начнут дуреть да строить штуки... ну, тогда хоть святых вы-
носи. С теткой покойного деда, которая сама была на этой свадьбе, случи-
лась забавная история: была она одета тогда в татарское широкое платье и
с чаркою в руках угощала собрание. Вот одного дернул лукавый окатить ее
сзади водкою; другой, тоже, видно, не промах, высек в ту же минуту огня,
да и поджег... пламя вспыхнуло, бедная тетка, перепугавшись, давай сбра-
сывать с себя, при всех, платье... Шум, хохот, ералаш поднялся, как на
ярмарке. Словом, старики не запомнили никогда еще такой веселой свадьбы.
все блестит... Однако же добрые люди качали слегка головами, глядя на
житье их. "От черта не будет добра, - поговаривали все в один голос. -
Откуда, как не от искусителя люда православного, пришло к нему бо-
гатство? Где ему было взять такую кучу золота? Отчего вдруг, в самый тот
день, когда разбогател он, Басаврюк пропал, как в воду?" Говорите же,
что люди выдумывают! Ведь в самом деле, не прошло месяца, Петруся никто
узнать не мог. Отчего, что с ним сделалось, бог знает. Сидит на одном
месте, и хоть бы слово с кем. Все думает и как будто бы хочет что-то
припомнить. Когда Пидорке удастся заставить его о чем-нибудь заговорить,
как будто и забудется, и поведет речь, и развеселится даже; но ненароком
посмотрит на мешки - "постой, постой, позабыл!" - кричит, и снова заду-
мается, и снова силится про что-то вспомнить. Иной раз, когда долго си-
дит на одном месте, чудится ему, что вот-вот все сызнова приходит на
ум... и опять все ушло. Кажется: сидит в шинке; несут ему водку; жжет
его водка; противна ему водка. Кто-то подходит, бьет по плечу его... но
далее все как будто туманом покрывается перед ним. Пот валит градом по
лицу его, и он в изнеможении садится на свое место.
ли, и соняшницу заваривали 3 - ничто не помогало. Так прошло и лето.
Много козаков обкосилось и обжалось; много козаков, поразгульнее других,
и в поход потянулось. Стаи уток еще толпились на болотах наших, но кра-
пивянок уже и в помине не было. В степях закраснело. Скирды хлеба то
сям, то там, словно козацкие шапки, пестрели по полю. Попадались по до-
роге и возы, наваленные хворостом и дровами. Земля сделалась крепче и
местами стала прохватываться морозом. Уже и снег начал сеяться с неба, и
ветви дерев убрались инеем, будто заячьим мехом. Вот уже в ясный мороз-
ный день красногрудый снегирь, словно щеголеватый польский шляхтич, про-
гуливался по снеговым кучам, вытаскивая зерно, и дети огромными киями
гоняли по льду деревянные кубари, между тем как отцы их спокойно вылежи-
вались на печке, выходя по временам, с зажженною люлькою в зубах, руг-
нуть добрым порядком православный морозец или проветриться и промолотить
в сенях залежалый хлеб. Наконец снега стали таять, и щука хвостом лен
расколотила, а Петро все тот же, и чем далее, тем еще суровее. Как будто
прикованный, сидит посереди хаты, поставив себе в ноги мешки с золотом.
Одичал, оброс волосами, стал страшен; и все думает об одном, все силится
припомнить что-то; и сердится и злится, что не может вспомнить. Часто
дико подымается с своего места, поводит руками, вперяет во что-то глаза
свои, как будто хочет уловить его; губы шевелятся, будто хотят произ-
несть какое-то давно забытое слово, - и неподвижно останавливаются...
Бешенство овладевает им; как полоумный, грызет и кусает себе руки и в
досаде рвет клоками волоса, покамест, утихнув, не упадет, будто в за-
бытьи, и после снова принимается припоминать, и снова бешенство, и снова
мука... Что это за напасть божия? Жизнь не в жизнь стала Пидорке. Страш-
но ей было оставаться сперва одной в хате, да после свыклась бедняжка с
своим горем. Но прежней Пидорки уже узнать нельзя было. Ни румянца, ни
усмешки: изныла, исчахла, выплакались ясные очи. Раз кто-то уже, видно,
сжалился над ней, посоветовал идти к колдунье, жившей в Медвежьем овра-
ге, про которую ходила слава, что умеет лечить все на свете болезни. Ре-
шилась попробовать последнее средство; слово за слово, уговорила старуху
идти с собою. Это было ввечеру, как раз накануне Купала. Петро в беспа-
мятстве лежал на лавке и не примечал вовсе новой гостьи. Как вот ма-
ло-помалу стал приподниматься и всматриваться. Вдруг весь задрожал, как
на плахе; волосы поднялись горою... и он засмеялся таким хохотом, что
страх врезался в сердце Пидорки. "Вспомнил, вспомнил!" - закричал он в
страшном веселье и, размахнувши топор, пустил им со всей силы в старуху.
Топор на два вершка вбежал в дубовую дверь. Старуха пропала, и дитя лет
семи, в белой рубашке, с накрытою головою, стало посреди хаты... Просты-
ня слетела. "Ивась!" - закричала Пидорка и бросилась к нему; но привиде-
ние все с ног до головы покрылось кровью и осветило всю хату красным
светом... В испуге выбежала она в сени; но, опомнившись немного, хотела
было помочь ему; напрасно! дверь захлопнулась за нею так крепко, что не
под силу было отпереть. Сбежались люди; принялись стучать; высадили
дверь: хоть бы душа одна. Вся хата полна дыма, и посередине только, где
стоял Петрусь, куча пеплу, от которого местами подымался еще пар. Кину-
лись к мешкам: одни битые черепки лежали вместо червонцев. Выпуча глаза
и разинув рты, не смея пошевельнуть усом, стояли козаки, будто вкопанные
в землю. Такой страх навело на них это диво.
го приключился он; бросают расплавленное олово или воск в воду, и чье
примут они подобие, то самое перепугало больного; после чего и весь ис-
Конан-Дойль Артур
Березин Федор
Лондон Джек
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Белогорский Евгений