Чтение 10–й страницы книги ~Бесы~

смела на этот счет. Он уже и кроме того завел несколько знакомств в этом
третьестепенном слое нашего общества и даже еще ниже, - но уж такую имел
наклонность. У Липутина же в доме до сих пор еще не был, хотя с ним самим и
встречался. Он угадал, что Липутин зовет его теперь вследствие вчерашнего
скандала в клубе и что он, как местный либерал, от этого скандала в
восторге, искренно думает, что так и надо поступать с клубными старшинами,
и что это очень хорошо. Николай Всеволодович рассмеялся и обещал приехать.

Гостей набралось множество; народ был не казистый, но разбитной.
Самолюбивый и завистливый Липутин всего только два раза в год созывал
гостей, но уж в эти разы не скупился. Самый почтеннейший гость, Степан
Трофимович, по болезни не приехал. Подавали чай, стояла обильная закуска и
водка; играли на трех столах, а молодежь, в ожидании ужина, затеяла под
фортепиано танцы. Николай Всеволодович поднял мадам Липутину - чрезвычайно
хорошенькую дамочку, ужасно пред ним робевшую, - сделал с нею два тура,
уселся подле, разговорил, рассмешил ее. Заметив наконец какая она
хорошенькая, когда смеется, он вдруг, при всех гостях, обхватил ее за талию
и поцеловал в губы, раза три сряду, в полную сласть. Испуганная бедная
женщина упала в обморок. Николай Всеволодович взял шляпу, подошел к
оторопевшему среди всеобщего смятения супругу, глядя на него сконфузился и
сам, и пробормотав ему наскоро: "не сердитесь", вышел. Липутин побежал за
ним в переднюю, собственноручно подал ему шубу и с поклонами проводил с
лестницы. Но завтра же, как раз, подоспело довольно забавное прибавление к
этой, в сущности невинной истории, говоря сравнительно, - прибавление,
доставившее с тех пор Липутину некоторый даже почет, которым он и сумел
воспользоваться в полную свою выгоду.

Часов в десять утра, в доме госпожи Ставрогиной явилась работница Липутина,
Агафья, развязная, бойкая и румяная бабенка, лет тридцати, посланная им с
поручением к Николаю Всеволодовичу и непременно желавшая "повидать их
самих-с". У него очень болела голова, но он вышел. Варваре Петровне удалось
присутствовать при передаче поручения.

- Сергей Васильич (то-есть Липутин), - бойко затараторила Агафья, -
перво-на-перво приказали вам очень кланяться и о здоровьи спросить-с, как
после вчерашнего изволили почивать и как изволите теперь себя чувствовать,
после вчерашнего-с?

Николай Всеволодович усмехнулся.

- Кланяйся и благодари, да скажи ты своему барину, от меня, Агафья, что он
самый умный человек во всем городе.

- А они против этого приказали вам отвечать-с, - еще бойчее подхватила
Агафья, - что они и без вас про то знают и вам того же желают.

- Вот! да как мог он узнать про то, что я тебе скажу?

- Уж не знаю каким это манером узнали-с, а когда я вышла и уж весь проулок
прошла, слышу они меня догоняют без картуза-с: "Ты, говорят, Агафьюшка,
если, по отчаянии, прикажут тебе: "Скажи, дескать, своему барину, что он
умней во всем городе", так ты им тотчас на то не забудь: "Сами очинно
хорошо про то знаем-с и вам того же самого желаем-с..."

III.

Наконец произошло объяснение и с губернатором. Милый, мягкий наш Иван
Осипович только что воротился и только что успел выслушать горячую клубную
жалобу. Без сомнения надо было что-нибудь сделать, но он смутился.
Гостеприимный наш старичок тоже как будто побаивался своего молодого
родственника. Он решился, однако, склонить его извиниться пред клубом и
пред обиженным, но в удовлетворительном виде и, если потребуется, то и
письменно; а затем мягко уговорить его нас оставить, уехав, например, для
любознательности в Италию, и вообще куда-нибудь за границу. В зале, куда
вышел он принять на этот раз Николая Всеволодовича (в другие разы
прогуливавшегося, на правах родственника, по всему дому невозбранно),
воспитанный Алеша Телятников, чиновник, а вместе с тем и домашний у
губернатора человек, распечатывал в углу у стола пакеты; а в следующей
комнате, у ближайшего к дверям залы окна, поместился один заезжий, толстый
и здоровый полковник, друг и бывший сослуживец Ивана Осиповича, и читал
Голос, разумеется не обращая никакого внимания на то, что происходило в
зале; даже и сидел спиной. Иван Осипович заговорил отдаленно, почти
шепотом, но вс¬ несколько путался. Nicolas смотрел очень нелюбезно, совсем
не по-родственному, был бледен, сидел потупившись и слушал сдвинув брови,
как будто преодолевая сильную боль.

- Сердце у вас доброе, Nicolas, и благородное, -включил между прочим
старичок, - человек вы образованнейший, вращались в кругу высшем, да и
здесь доселе держали себя образцом и тем успокоили сердце дорогой нам всем
матушки вашей... И вот теперь вс¬ опять является в таком загадочном и
опасном для всех колорите! Говорю как друг вашего дома, как искренно
любящий вас пожилой и вам родной человек, от которого нельзя обижаться...
Скажите, что побуждает вас к таким необузданным поступкам, вне всяких
принятых условий и мер? Что могут означать такие выходки, подобно как в
бреду?

Nicolas слушал с досадой и с нетерпением. Вдруг как бы что-то хитрое и
насмешливое промелькнуло в его взгляде.

- Я вам пожалуй скажу, что побуждает, - угрюмо проговорил он и,
оглядевшись, наклонился к уху Ивана Осиповича. Воспитанный Алеша Телятников
отдалился еще шага на три к окну, а полковник кашлянул за Голосом. Бедный
Иван Осипович поспешно и доверчиво протянул свое ухо; он до крайности был
любопытен. И вот тут-то и произошло нечто совершенно невозможное, а с
другой стороны и слишком ясное в одном отношении. Старичок вдруг
почувствовал, что Nicolas, вместо того чтобы прошептать ему какой-нибудь
интересный секрет, вдруг прихватил зубами и довольно крепко стиснул в них
верхнюю часть его уха. Он задрожал, и дух его прервался.

- Nicolas, что за шутки!-простонал он машинально, не своим голосом.

Алеша и полковник еще не успели ничего понять, да им и не видно было и до
конца казалось, что те шепчутся; а между тем отчаянное лицо старика их
тревожило. Они смотрели выпуча глаза друг на друга, не зная, броситься ли
им на помощь, как было условлено, или еще подождать. Nicolas заметил может
быть это и притиснул ухо побольнее.

- Nicolas, Nicolas! - простонала опять жертва, - ну... пошутил и
довольно...

Еще мгновение, и конечно бедный умер бы от испуга; но изверг помиловал и
выпустил ухо. Весь этот смертный страх продолжался с полную минуту, и со
стариком после того приключился какой-то припадок. Но через полчаса Nicolas
был арестован и отведен, покамест, на гауптвахту, где и заперт в особую
каморку, с особым часовым у дверей. Решение было резкое, но наш мягкий
начальник до того рассердился, что решился взять на себя ответственность
даже пред самой Варварой Петровной. Ко всеобщему изумлению, этой даме,
поспешно и в раздражении прибывшей к губернатору для немедленных
объяснений, было отказано у крыльца в приеме; с тем она и отправилась, не
выходя из кареты, обратно домой, не веря самой себе.

И наконец-то вс¬ объяснилось! В два часа пополуночи, арестант, дотоле
удивительно спокойный и даже заснувший, вдруг зашумел, стал неистово бить
кулаками в дверь, с неестественною силой оторвал от оконца в дверях
железную решетку, разбил стекло и изрезал себе руки. Когда караульный
офицер прибежал с командой и ключами и велел отпереть каземат, чтобы
броситься на взбесившегося и связать его, то оказалось, что тот был в
сильнейшей белой горячке; его перевезли домой к мамаше. Вс¬ разом
объяснилось. Все три наши доктора дали мнение, что и за три дня пред сим
больной мог уже быть как в бреду, и хотя и владел, невидимому, сознанием и
хитростию, но уже не здравым рассудком и волей. Что, впрочем,
подтверждалось и фактами. Выходило таким образом, что Липутин раньше всех
догадался. Иван Осипович, человек деликатный и чувствительный, очень
сконфузился; но любопытно, что и он считал стало быть Николая Всеволодовича
способным на всякий сумасшедший поступок в полном рассудке. В клубе тоже
устыдились и недоумевали, как это они все слона не приметили и упустили
единственное возможное объяснение всем чудесам. Явились, разумеется, и
скептики, но продержались не долго.

Nicolas пролежал слишком два месяца. Из Москвы был выписан известный врач
для консилиума; весь город посетил Варвару Петровну. Она простила. Когда, к
весне, Nicolas совсем уже выздоровел и, без всякого возражения, согласился
на предложение мамаши съездить в Италию, то она же и упросила его сделать
всем у нас прощальные визиты и при этом, сколько возможно и где надо,
извиниться. Nicolas согласился с большою охотой. В клубе известно было, что
он имел с Петром Павловичем Гагановым деликатнейшее объяснение у того в
доме, которым тот остался совершенно доволен. Разъезжая по визитам, Nicolas
был очень серьезен и несколько даже мрачен. Все приняли его, повидимому, с
полным участием, но все почему-то конфузились и рады были тому, что он
уезжает в Италию. Иван Осипович даже прослезился, но почему-то не решился