дитя, ты доброе дитя! - Но, несмотря на похвалы и восторг его, я видела,
что он боялся за свою скрипку, и меня тоже взял страх, - я поскорей от-
дала ее. Скрипка с теми же предосторожностями была уложена в ящик, ящик
был заперт и положен в сундук; батюшка же, погладив меня снова по голо-
ве, обещал мне всякий раз показывать скрипку, когда я буду, как и те-
перь, умна, добра и послушна. Таким образом, скрипка разогнала наше об-
щее горе. Только вечером батюшка, уходя со двора, шепнул мне, чтоб я
помнила, что он мне вчера говорил.
лучше я скажу страсть, потому что не знаю такого сильного слова, которое
бы могло передать вполне мое неудержимое, мучительное для меня самой
чувство к отцу, - дошла даже до какой-то болезненной раздражительности.
У меня было только одно наслаждение - думать и мечтать о нем; только од-
на воля - делать все, что могло доставить ему хоть малейшее удо-
вольствие. Сколько раз, бывало, я дожидалась его прихода на лестнице,
часто дрожа и посинев от холода, только для того, чтоб хоть одним мгно-
вением раньше узнать о его прибытии и поскорее взглянуть на него. Я была
как безумная от радости, когда он, бывало, хоть немножко приласкает ме-
ня. А между тем часто мне было до боли мучительно, что я так упорно хо-
лодна с бедной матушкой; были минуты, когда я надрывалась от тоски и жа-
лости, глядя на нее. В их вечной вражде я не могла быть равнодушной и
должна была выбирать между ними, должна была взять чью-нибудь сторону, и
взяла сторону этого полусумасшедшего человека, единственно оттого, что
он был так жалок, унижен в глазах моих и в самом начале так непостижимо
поразил мою фантазию. Но, кто рассудит? - может быть, я привязалась к
нему именно оттого, что он был очень странен, даже с виду, и не так
серьезен и угрюм, как матушка, что он был почти сумасшедший, что часто в
нем проявлялось какое-то фиглярство, какие-то детские замашки и что, на-
конец, я меньше боялась его и даже меньше уважала его, чем матушку. Он
как-то был мне более ровня. Мало-помалу я чувствовала, что даже верх на
моей стороне, что я понемногу подчиняла его себе, что я уже была необхо-
дима ему. Я внутренно гордилась этим, внутренно торжествовала и, понимая
свою необходимость для него, даже иногда с ним кокетничала. Действи-
тельно, эта чудная привязанность моя походила несколько на роман... Но
этому роману суждено было продолжаться недолго: я вскоре лишилась отца и
матери. Их жизнь разрешилась страшной катастрофой, которая тяжело и му-
чительно запечатлелась в моем воспоминании. Вот как это случилось.
несся слух о приезде знаменитого С-ца. Все, что было музыкального в Пе-
тербурге, зашевелилось. Певцы, артисты, поэты, художники, меломаны и да-
же те, которые никогда не были меломанами и с скромною гордостью уверя-
ли, что ни одной ноты не смыслят в музыке, бросились с жадным увлечением
за билетами. Зала не могла вместить и десятой доли энтузиастов, имевших
возможность дать двадцать пять рублей за вход; но европейское имя С-ца,
его увенчанная лаврами старость, неувядаемая свежесть таланта, слухи,
что в последнее время он уже редко брал в руки смычок в угоду публике,
уверение, что он уже в последний раз объезжает Европу и потом совсем пе-
рестанет играть, произвели свой эффект. Одним словом, впечатление было
полное и глубокое.
сколько-нибудь прославленной знаменитости производил на моего отчима са-
мое неприятное действие. Он всегда из первых спешил услышать приезжего
артиста, чтоб поскорее узнать всю степень его искусства. Часто он бывал
даже болен от похвал, которые раздавались кругом его новоприбывшему, и
только тогда успокоивался, когда мог отыскать недостатки в игре нового
скрипача и с едкостью распространить свое мнение всюду, где мог. Бедный
помешанный человек считал во всем мире только один талант, только одного
артиста, и этот артист был, конечно, он сам. Но молва о приезде С-ца,
гения музыкального, произвела на него какое-то потрясающее действие.
Нужно заметить, что в последние десять лет Петербург не слыхал ни одного
знаменитого дарования, хотя бы даже и неравносильного с С-цом;
следственно, отец мой и не имел понятия об игре первоклассных артистов в
Европе.
тотчас же увидели снова за кулисами театра. Говорили, что он явился
чрезвычайно взволнованный и с беспокойством осведомлялся о С-це и предс-
тоящем концерте. Его долго уже не видали за кулисами, и появление его
произвело даже эффект Кто-то захотел подразнить его и с вызывающим видом
сказал: "Теперь вы, батюшка, Егор Петрович, услышите не балетную музыку,
а такую, от которой вам, уж верно, житья не будет на свете!" Говорят,
что он побледнел, услышав эту насмешку, однако отвечал, истерически улы-
баясь: "Посмотрим; славны бубны за горами; ведь С-ц только разве в Пари-
же был, так это французы про него накричали, а уже известно, что такое
французы!" и т. д. Кругом раздался хохот; бедняк обиделся, но, сдержав
себя, прибавил, что, впрочем, он не говорит ничего, а что вот увидим,
посмотрим, что до послезавтра недолго и что скоро все чудеса разрешатся.
с князем Х-м, известным дилетантом, человеком глубоко понимавшим и лю-
бившим искусство. Они шли вместе, толкуя о новоприбывшем артисте, как
вдруг, на повороте одной улицы, Б. увидел моего отца, который стоял пе-
ред окном магазина и пристально всматривался в афишку, на которой круп-
ными литерами объявлено было о концерте С-ца и которая лежала на окне
магазина.
раз говорил и которому вы даже оказали когда-то покровительство.
Сказывают, он очень занимателен. Я бы желал его слышать.
мне он всегда надрывает сердце. Его жизнь - страшная, безобразная траге-
дия. Я его глубоко чувствую, и как ни грязен он, но во мне все-таки не
заглохла к нему симпатия. Вы говорите, князь, что он должен быть любопы-
тен. Это правда, но он производит слишком тяжелое впечатление. Во-пер-
вых, он сумасшедший; во-вторых, на этом сумасшедшем три преступления,
потому что, кроме себя, он загубил еще два существования: своей жены и
дочери. Я его знаю; он умер бы на месте, если б уверился в своем прес-
туплении. Но весь ужас в том, что вот уже восемь лет, как он почти уве-
рен в нем, и восемь лет борется со своею совестно, чтоб сознаться в том
не почти, а вполне.
отговорка. Он может теперь уверять всех, что ему мешает только бедность
и что, будь он богат, у него было бы время, не было бы заботы и тотчас
увидали бы, какой он артист. Он женился в странной надежде, что тысяча
рублей, которые были у его жены, помогут ему стать на ноги. Он поступил
как фантазер, как поэт, да так он и всегда поступал в жизни. Знаете ли,
что он говорит целые восемь лет без умолку? Он утверждает, что виновница
его бедствий - жена, что она мешает ему. Он сложил руки и не хочет рабо-
тать. А отнимите у него эту жену - и он будет самое несчастное существо
в мире. Вот уже несколько лет, как он не брал в руки скрипки, - знаете
ли почему? Потому что каждый раз, как он берет в руки смычок, он сам
внутренно принужден убедиться, что он ничто, нуль, а не артист. Теперь
же, когда смычок лежит в стороне, у него есть хотя отдаленная надежда,
что это неправда. Он мечтатель; он думает, что вдруг, каким-то чудом, за
один раз, станет знаменитейшим человеком в мире. Его девиз: aut Caesar,
aut nihil, как будто Цезарем, можно сделаться так, вдруг, в один миг.
Его жажда - слава. А если такое чувство сделается главным и единственным
двигателем артиста, то этот артист уж не артист, потому что он уже поте-
рял главный художественный инстинкт, то есть любовь к искусству,
единственно потому, что оно искусство, а не что другое, не слава. Но
С-ц, напротив: когда он берет смычок, для него не существует ничего в
мире, кроме его музыки. После смычка первое дело у него деньги, а уж
третье, кажется, слава. Но он об ней мало заботился... Знаете ли, что
теперь занимает этого несчастного? - прибавил Б., указывая на Ефимова. -
Его занимает самая глупая, самая ничтожнейшая, самая жалкая и самая
смешная забота в мире, то есть: выше ли он С-ца, или С-ц выше его, -
больше ничего, потому что он все-таки уверен, что он первый музыкант во
всем мире. Уверьте его, что он не артист, и я вам говорю, что он умрет
на месте как пораженный громом, потому что страшно расставаться с непод-
вижной идеей, которой отдал на жертву всю жизнь и которой основание
все-таки глубоко и серьезно, ибо призвание его вначале было истинное.
Орловский Гай Юлий
Глуховский Дмитрий
Афанасьев Роман
Махров Алексей
Чернецов Андрей
Самойлова Елена