неповоротливое, -- что это было такое? Последним отодвинулось
оно, нехотя уступая грузным, огромным возам сна, и вот сейчас
первым выбежало, -- такое приятное, приятное, -- растущее,
яснеющее, обливающее горячим сердце: Марфинька нынче придет!
записку. Цинциннат, присев на постель, прочел следующее:
"Миллион извинений! Непростительная оплошность! Сверившись со
статьей закона, обнаружилось, что свидание дается лишь по
истечении недели после суда. Итак, отложим на завтра. Будьте
здоровеньки, кланяйтесь, у нас все то же, хлопот полон рот,
краска, присланная для будок, оказалась никуда не годной, о чем
я уже писал, но безрезультатно".
стола вчерашнюю посуду. Погода, верно, стояла пасмурная: сверху
проникающий свет был серый, и темная кожаная одежда
сердобольного Родиона казалась сырой, жухлой.
пожалуйста... Я все равно бессилен. (Другой Цинциннат,
поменьше, плакал, свернувшись калачиком.) Завтра так завтра. Но
я прошу вас позвать...
словно только и жаждал этого, -- метнулся было вон, -- но
директор, слишком нетерпеливо ждавший за дверью, явился
чуть-чуть слишком рано, так что они столкнулись.
куда его положить.
оплошность! Сверившись со статьей закона... -- дословно
повторив свою записку, Родриг Иванович сел в ногах у Цинцинната
и поспешно добавил:
долгом вас предупредить, что ближайший съезд состоится осенью,
а к тому времени много чего утечет. Ясно?
хочу вас спросить: существует ли в мнимой природе мнимых вещей,
из которых сбит этот мнимый мир, хоть одна такая вещь, которая
могла бы служить ручательством, что вы обещание свое выполните?
обмахивать себя картонной частью календаря (крепость на закате,
акварель). -- Какое обещание?
случае вы не согласитесь мне дать гарантию, -- но я ставлю
вопрос шире: существует ли вообще, может ли существовать в этом
мире хоть какое-нибудь обеспечение, хоть в чем-нибудь порука,
-- или даже самая идея гарантии неизвестна тут?
директор, -- слыхали? Слег, простудился и, кажется, довольно
серьезно...
логично, -- ибо и безответственность вырабатывает в конце
концов свою логику. Я тридцать лет прожил среди плотных на
ощупь привидений, скрывая, что жив и действителен, -- но
теперь, когда я попался, мне с вами стесняться нечего. По
крайней мере, проверю на опыте всю несостоятельность данного
мира.
ли он присутствовать, -- то есть выздоровеет ли он к тому
времени, -- bref [*], удастся ли ему быть на вашем бенефисе...
завтра осуществится то, о чем вы мечтаете... А миленький
календарь, правда? Художественная работа. Нет, это я не вам
принес.
стоял к нему спиной посредине камеры. На стуле все еще валялись
кожаный фартук и рыжая борода, оставленные, по-видимому,
Родионом.
сказал он, не оборачиваясь, -- привести все в порядок по случаю
завтрашней встречи... Покамест будем тут мыть пол, я вас
попрошу... вас попрошу...
продолжал:
Приложим все усилия, дабы завтра должным образом, чисто,
нарядно, торжественно...
трясясь.
ремнями фартука. -- Придется тут того -- поработать. Вишь,
пыли-то... Сами спасибочко скажете.
бороду и, наконец подойдя к койке, подал Цинциннату одеться. В
туфли было предусмотрительно напихано немного скомканной
бумаги, а полы халата были аккуратно подогнуты и зашпилены.
Цинциннат, покачиваясь, оделся и, слегка опираясь на руку
Родиона, вышел в коридор. Там он сел на табурет, заложив руки в
рукава, как больной. Родион, оставив дверь палаты широко
открытой, принялся за уборку. Стул был поставлен на стол; с
койки сорвана была простыня; звякнула ведерная дужка; сквозняк
перебрал бумаги на столе, и один лист спланировал на пол.
голос над шумом воды, шлепаньем, стуком. -- Пошли бы
прогуляться маленько, по колидорам-то... Да не бойтесь, -- я
тут как тут в случае чего, только кликнете.
двинулся вдоль холодной стены, несомненно сродной скале, на
которой выросла крепость; едва он отошел несколько шагов -- и
каких шагов! -- слабых, невесомых, смиренных; едва он обратил
местоположение Родиона, отворенной двери, ведер, в уходящую
впять перспективу, -- как Цинциннат почувствовал струю свободы.
Она плеснула шире, когда он завернул за угол. Голые стены,
кроме потных разводов и трещин, не были оживлены ничем; только
в одном месте кто-то расписался охрой, малярным махом: "Проба
кисти, проба кис" -- и уродливый оплыв. От непривычки ходить
одному у Цинцинната размякли мышцы, в боку закололо.
только что попал в эту каменную глушь, собрал всю свою волю,
представил себе во весь рост свою жизнь и попытался с
предельной точностью уяснить свое положение. Обвиненный в
страшнейшем из преступлений, в гносеологической гнусности (*8),
столь редкой и неудобосказуемой, что приходится пользоваться
обиняками вроде: непроницаемость, непрозрачность, препона;
приговоренный за оное преступление к смертной казни;
заключенный в крепость в ожидании неизвестного, но близкого, но
неминучего срока этой казни (которая ясно предощущалась им, как
выверт, рывок и хруст чудовищного зуба, причем все его тело
было воспаленной десной, а голова этим зубом); стоящий теперь в
коридоре темницы с замирающим сердцем, -- еще живой, еще
непочатый, еще цинциннатный, -- Цинциннат Ц. почувствовал дикий
позыв к свободе, и мгновенно вообразил -- с такой
чувствительной отчетливостью, точно это все было текучее,
венцеобразное излучение его существа, -- город за обмелевшей
рекой, город, из каждой точки которого была видна, -- то так,
то этак, то яснее, то синее, -- высокая крепость, внутри
которой он сейчас находился. И настолько сильна и сладка была
эта волна свободы, что все показалось лучше, чем на самом деле:
его тюремщики, каковыми в сущности были все, показались
сговорчивей... в тесных видениях жизни разум выглядывал
возможную стежку... играла перед глазами какая-то мечта...
словно тысяча радужных иголок вокруг ослепительного солнечного
блика на никелированном шаре... Стоя в тюремном коридоре и
слушая полновесный звон часов, которые как раз начали свой
неторопливый счет, он представил себе жизнь города такой, какой
она обычно бывала в этот свежий утренний час: Марфинька,
опустив глаза, идет с корзинкой из дому по голубой панели, за
ней в трех шагах черноусый хват; плывут, плывут по бульвару
сделанные в виде лебедей или лодок электрические вагонетки, в
которых сидишь, как в карусельной люльке; из мебельных складов
Черепнин Владимир
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Никитин Юрий
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий