темноте - она хранит запечатленный блеск углей, воздушное их сияние.
Отъезжая, среди зданий и улиц Руна не переставала видеть тюрьму.
Этот чужой сон подобен течению, в котором стоит человек, сопротивляющийся
силе воды Оно подталкивает, колышет, манит и увлекает; переступи шаг, и ты
уже отнесен несколько. "Они спят, - думает бодрствующий. - Все спят", -
зевая, говорит он, и лениво-завистливая мысль эта, повторяясь множество раз
представлениями уютной постели, нагнетает оцепенение. Члены тяжелы и
чувствительны; движения рассеянны; утомленное сознание бессвязно и ярко
бродит - где попало и как попало: то около скрипа подошвы, шума крови в
висках, то заведет речь о вечности или причине причин Голова держится на шее
- это становится ясно от ее тяжести, а глаза налиты клеем, хочется
задремать, перейти в то любопытное и малоисследованное состояние, когда сон
и явь замирают в усилии взаимного сладкого сопротивления
слуху; если он повторится - дремота уже прозрачнее; в туманно-вопросительном
настроении человек настраивает внимание и ждет нового стука. Когда он
услышит его - сомнения нет; это - стук - там или там, некий безусловный акт,
требующий ответного действия. Тогда, вздрогнув и зевнув, человек
возвращается к бытию.
раздался изнутри особо охраняемой камеры. Часовой выпрямился, поправил
кожаный пояс с висевшим на нем револьвером и встал. "Может быть, больше не
постучит", - отразилось в его сонном лице. Но снова прозвучал стук - легкий
и ровный, обезличенный эхом; казалось, стучит из всех точек своих весь
коридор. И в стуке этом был интимный оттенок - некое успокоительное
подзывание, подобное киванию пальцем.
изнутри, ответ; казалось, узник сквозь железо и доски смотрит на часового
как
Ты не спишь? Открой дверное окошко. Как и ты, я тоже не сплю; тебе скучно,
так же скучно и мне; меж тем в разговоре у нас скорее побежит время. Оно
застряло в этих стенах. Нужно пропустить его сквозь душу и голос да
подхлестнуть веселым рассказом. У меня есть что порассказать Ну же, открой;
ты увидишь кое-что приятное для тебя'
пальбой ярких и грозных слов, но не пошел далее обычной фразеологии, хотя
все же повысил голос: - Не разговаривать! Зачем по пустякам беспокоите? Вы
пустяки говорите. Запрещено говорить с вами Не стучите больше, иначе я
донесу старшему дежурному.
рассмеялся он на слова не взрослого, а ребенка.
золото? Вот оно, послушай.
золотой. Не хочешь? Как хочешь. Но ты можешь разбогатеть в эту ночь.
замер. Наблюдая его лицо со стороны, подумал бы всякий, что, потягивая
носом, внюхивается он в некий приятный запах, распространившийся неизвестно
откуда. Кровь стукнула ему в голову. Не понимая, изумляясь и раздражаясь, он
предостерегающе постучал в дверь ключом, крикнув: - Эй, берегитесь! В
последний раз говорю вам! Если имеете спрятанные деньги - объявите и сдайте;
нельзя деньги держать в камере.
сердце; рой странных мыслей, подобных маскам, ворвавшимся в напряженно
улыбающуюся толпу, смешал настроение. В нем начал засыпать часовой, и хор
любопытных голосов, кружа голову, жарко шепнул: "Смотри, слушай, узнай!
Смотри, слушай, узнай!" Едва дыша, переступил он на цыпочках несколько раз
возле двери в нерешительности, смущении и волнении.
душой, голос узника: - Надо, ты говоришь, сдать деньги начальству? Но как
быть с полным мешком золота? И это золото - не то; не совсем то, каким ты
платишь лавочнику. Им можно покупать все и везде. Вот я здесь; заперт и на
цепи, как черный злодей, я - заперт, а мое золото всасывает сквозь стены эти
чудесные и редкие вещи. Загляни в мое помещение. Его теперь уже трудно
узнать; устлан коврами пол, огромный стол посреди; на нем - графины,
бутылки, кувшины, серебряные кубки и вызолоченные стаканы; на каждом стакане
- тонкий узор цветов, взятый как сновидение. Они привезены из Венеции; алое
вино обнимается в них с золотыми цветами. На скатерти в серебряных корзинах
лежит пухлый как заспанная щека хлеб; вишни и виноград, рыжие апельсины и
сливы, подернутые сизым налетом, напоминающим иней. Есть здесь также сыры,
налитые золотым маслом, испанские сигары; окорок, с разрезом подобным снегу,
тронутому земляничным соком; жареные куры и торт - истинное кружево из
сластей, - залитый шоколадом, - но все смешано, все в беспорядке. Уже целую
ночь идет пир, и я - не один здесь. Мое золото всосало и посадило сюда
сквозь стены красавиц-девушек; послушай, как звенят их гитары; вот одна
звонко смеется! Ей весело - да, она подмигнула мне!
он, что стоит жарко и тяжело дыша, всем сердцем перешагнув за дверь, откуда
долетал смех, рассыпанный среди мелодий невидимых инструментов, наигрывающих
что-то волшебное.
очарован; я, значит, пропал!
возникли и исчезли они.
рисовал уже всю прелесть и грацию существа, говорящего так нежно и звонко.
окошечко двери, заглянул внутрь. Туман ликующей пестроты залил его; там
сияли цветы и лица очаровательные, но что-то мешало ясно рассмотреть камеру,
- как бы сквозь газ или туман. Вновь ясно отозвались струны, - выразили
любовь, тоску, песню, вошли в душу и связали ее.
он сказал это, а тот, кто был убит в нем колесом жизни, - воскресший мертвец
- Дитя-Гигант веселой Природы. - Это вы что делаете? - бормотал часовой,
входя. - Это нельзя, я так и быть посижу тут, однако перестаньте буянить.
пустота, - как ветер, разорвав дым, показывает за исчезновением беглых и
странных форм обычную перспективу крыш, так часовой вдруг увидел пустую
койку, с обрывком цепи над ней и рассвет в железной решетке: - ни души; он
был и стоял один.
гигантского коридора и, зигзагом огибая углы, пронесся, минуя несколько
винтовых лестниц, в главный пролет тюремного корпуса. У него не было плана;
он мчался, следуя развертывающейся пустоте. Здесь он посмотрел вверх и нашел
выход, выход - вверху, единственный прямой выход Друда. Он взлетел с силой,
давшей его движениям ту темную черту в воздухе, какая подобна быстрому
взмаху палкой. Часовой третьего этажа присел; на пятом этаже другой часовой
отшатнулся и прижался к стене; вся кровь хлынула от его лица в ноги. Они
закричали потом. Почти одновременно с судорожными движениями их Друд, закрыв
голову руками, пробил стеклянный свод замка, и освещенная крыша его
понеслась вниз, угасая и суживаясь по мере того, как он овладевал высотой.
Осколки стекол, порхая в озаренную глубину пролета, со звоном раздробились
внизу; но быстрее падения стекла беглец был на вышине в двадцать раз
большей.
без чего провизжавший в ушах его ветер мог разорвать сердце. Он посмотрел
вниз. Немного огней было там - разбросанных, мерцающих, редких; и тьма тихо
ступила на них черной ногой.
Посвистывая, оно пошло вниз, он же сказал вдогонку: "Ты пригодишься там на
заплаты!" Подарок этот, удаляясь со скоростью, возрастающей в арифметической
прогрессии, воя и гудя как снаряд, дошел до тюрьмы и раздробил дымовую
трубу.
подал в отставку; министр стиснул, вне себя, руки. Гром раздробил тюрьму.
и так - сказка для многих.
солдатами, подтверждает их репутацию, в основе которой издавна лежит суп из
топора, а также срубленные в безмерном числе головы неприятеля. Министр,
обвиняя Руну, поехал к ней, с ужасом ожидая, как встретятся его глаза с
глазами девушки, отныне непостижимой. Но ему сказали, что ее нет; в конце
недели она вернется из внезапной поездки.
подавленно и угрюмо среди бешеного движения улиц. С спокойной застывшей
совестью Руна отошла от окна и стала играть с собакой.
спокойствием отчетливой цели. Она стала особенно внимательна к себе и
окружающему; подолгу смотрела в зеркало, неторопливо выбрала платье; часто,
остановясь, в рассеянности рассматривала задевший внимание случайный