над самым лбом. Эта лысая багровая голова была как две капли воды похожа на
заплесневелый череп. Если бы незнакомец не стоял между мною и дверью, я бы
пулей вылетел из комнаты - быстрее. чем расправлялся когда-либо с самым
вкусным обедом.
выбраться незаметно через окно, да только комната наша была на третьем
этаже. Я не трус, но этот торгующий головами багровый разбойник был вне
границ моего разумения. Неведение - мать страха, и, признаюсь, я, совершенно
ошарашенный и сбитый с толку этим зрелищем, до такой степени боялся теперь
незнакомца, словно это сам дьявол ворвался глубокой ночью ко мне в комнату.
По совести говоря, я настолько был перепуган, что не имел духу окликнуть его
и потребовать удовлетворительного объяснения относительно всего того, что
представлялось мне в нем загадочным.
Умереть мне на этом самом месте, ежели я лгу, но только упомянутые части его
тела, обычно скрытые одеждой, были разграфлены в такую же клетку, как и
лицо; и спина тоже была вся покрыта черными квадратами, точно он только что
вернулся с Тридцатилетней войны, израненный и весь облепленный пластырем.
Мало того, даже ноги его были разукрашены, будто целый выводок темно-зеленых
лягушек карабкался по стволам молодых пальм. Теперь было совершенно ясно,
что это - какой-то свирепый дикарь, в Южных морях погрузившийся на борт
китобойца и таким образом попавший в христианскую землю. Меня просто трясло
от ужаса. И к тому же еще он торгует головами - быть может, головами своих
братьев. А что, если ему приглянется моя голова... господи! какой жуткий
томагавк!
нечто, полностью поглотившее мое внимание и окончательно убедившее меня в
том, что передо мной действительно язычник. Приблизившись к своему тяжелому
пончо, или плащу, или покрывалу - уж не знаю, как это назвать, - который он
перед тем повесил на спинку стула, он стал рыться в его карманах и вытащил
наконец какого-то удивительного горбатого уродца, в точности такого же
цвета, как трехдневный конголезский младенец. Вспомнив набальзамированную
голову, я уже готов был впрямь поверить, что это черное создание - настоящий
младенец, законсервированный подобным же образом, но, отметив про себя, что
предмет этот тверд, как камень, и блестит, как хороший кусок полированного
черного дерева, я заключил, что это, должно быть, всего лишь деревянный
идол, что тут же и подтвердилось. Ибо я вдруг вижу, что дикарь подходит к
пустому камину, отодвигает экран и ставит своего горбатого божка, словно
кеглю, под сводами очага. Боковые стенки камина и все его кирпичные
внутренности были покрыты густым слоем сажи, и мне подумалось, что этот
камин - вполне подходящий алтарь, вернее, капище для африканского идола.
было сильно не по себе, стал следить за тем, что же будет дальше. Смотрю, он
выгребает из кармана плаща две горсти стружек, насыпает их осторожно перед
идолом; потом кладет сверху кусок морского сухаря и свечой поджигает стружку
- вспыхнуло жертвенное пламя. Тут он стал быстрыми движениями совать пальцы
в огонь и еще быстрее отдергивать их (причем, он их, кажется, сильно обжег)
и в результате вытащил, наконец, сухарь из пламени; потом он раздул немного
жар, разворошил золу и почтительно предложил обугленный сухарь своему
чернокожему младенцу. Но маленькому дьяволу, видимо, не по вкусу было это
подгорелое угощение, потому что он даже губами не шевельнул. И все эти
странные манипуляции сопровождались еще более странными гортанными звуками,
издаваемыми моим набожным идолопоклонником, который, как я понимаю, молился
нараспев или же распевал свои языческие псалмы, корча при этом
противоестественные гримасы. Наконец он потушил огонь, самым бесцеремонным
образом вытащил из камина своего идола и небрежно засунул его обратно в
карман плаща, словно охотник, отправляющий в ягдташ подстреленного
вальдшнепа.
определенные признаки того, что близится завершение описанных деловых
операций и что сейчас он полезет ко мне в кровать, я понял, что наступил
момент, сейчас или никогда, покуда еще не погашен свет, разрушить чары, так
долго мною владевшие.
приступить к делу, оказались роковыми. Схватив со стола томагавк, он
какое-то время разглядывал его с обуха, а затем сунул на мгновение в пламя
свечи, взяв в рот рукоятку, и выпустил целое облако табачного дыма. В
следующий миг свеча была погашена, и этот дикий каннибал со своим томагавком
в зубах прыгнул ко мне в кровать. Это уж было выше моих сил - я взвыл от
ужаса, а он издал негромкий возглас изумления и принялся ощупывать меня.
вплотную к стене и оттуда стал заклинать его, кто бы он ни был такой, чтобы
он не двигался и позволил мне встать и снова зажечь свечу. Но его гортанные
ответы тут же дали мне понять, что он весьма неудовлетворительно улавливал
смысл моих слов.
убивать, черт не знай.
меня над головой.
Ангелы! Спасите!
зарычал людоед, устрашающе размахивая томагавком, из которого сыпались на
меня огненные искры, так что белье на мне едва не загорелось. Но в этот
самый миг, благодарение господу, в комнату вошел хозяин со свечой в руке, и
я, выскочив из кровати, бросился к нему.
Квикег вас не обидит.
городе головами. Да вы напрасно волнуетесь, не бойтесь и ложитесь спокойно
спать. Эй, Квикег, послушай, твоя моя понимай, этот человек с тобой будет
спать, твоя понимай?
попыхивая трубкой.
откинув край одеяла. И, право же, он проделал это не просто любезно, а я бы
сказал даже, очень ласково и по-настоящему гостеприимно. Минуту я стоял и
глядел на него. Несмотря на всю татуировку, это был в общем чистый,
симпатичный каннибал. И с чего это я так расшумелся, сказал я себе, он такой
же человек, как и я, и у него есть столько же оснований бояться меня, как у
меня - бояться его. Лучше спать с трезвым каннибалом, чем с пьяным
христианином.
трубку, уж не знаю, как это у вас называется. Короче говоря, скажите ему,
чтобы он перестал курить, и тогда я лягу с ним вместе. Я не люблю, когда в
одной кровати со мной кто-нибудь курит. Это опасно. К тому же, я не
застрахован.
вежливо знаком пригласил меня в кровать, отодвинувшись к самому краю, словно
хотел сказать - я и ноги твоей не коснусь.
и ласково обнимает рука Квикега. Можно было подумать, что я - его жена.
Одеяло наше было сшито из лоскутков - из множества разноцветных квадратиков
и треугольничков всевозможных размеров, и его рука, вся покрытая
нескончаемым критским лабиринтом узоров, каждый участок которых имел свой,
отличный от соседних оттенок, чему причиной послужило, я полагаю, его
обыкновение во время рейса часто и неравномерно подставлять руку солнечным
лучам, то засучив рукав до плеча, то опустив немного, - так вот, та самая
рука теперь казалась просто частью нашего лоскутного одеяла. Она лежала на
одеяле, и, право же, узоры и тона все так перемешались, что, проснувшись,
только по весу и давлению я мог определить, что это Квикег меня обнимает.
был ребенком, со мной однажды произошло нечто подобное - что это было, греза
или реальность, я так никогда и не смог выяснить. А произошло со мною вот
что.
каминной трубе, в подражание маленькому трубочисту, виденному мною за
несколько дней до этого, а моя мачеха, которая по всякому поводу постоянно
порола меня и отправляла спать без ужина, мачеха вытащила меня из дымохода
за ноги и отослала спать, хотя было только два часа пополудни 21 июня,
самого длинного дня в нашем полушарии. Это было ужасно. Но ничего нельзя
было поделать, и я поднялся по лестнице на третий этаж в свою каморку,
разделся по возможности медленнее, чтобы убить время, и с горьким вздохом
забрался под одеяло.
пройти, прежде чем я смогу восстать из мертвых. Шестнадцать часов в постели.
При одной этой мысли у меня начинала ныть спина. А как светло еще; солнце
сияет за окном, грохот экипажей доносится с улицы, и по всему дому звенят
веселые голоса. Я чувствовал, что с каждой минутой положение мое становится
Сертаков Виталий
Акунин Борис
Белов Вольф
Суворов Виктор
Беляев Александр
Майер Стефани