выводу, что трудно придумать более приспособленное для жилья место, чем
обогреваемый фюзеляж самолета ЛИ-2. А сейчас я благословлял свою
заиндевевшую комнату, в которой спасаюсь от пурги. И думал, что, если
переложить печку да отремонтировать стены, в такой комнате можно жить не
тужить, детишек растить и хором петь народные песни. И вдруг я вспомнил,
какая растерянность охватила прошлой зимой жильцов нашего дома при виде
объявления:
Боже, какая паника! Крики, шум, предложения послать телеграмму в Моссовет,
жалобу в газету...
слушали рассказ одного студента:
хлебную корку.-- Захотелось есть-- покупаешь, к примеру, горячий батон в
филипповской булочной, в елисеевском берешь масла холодного брусок, граммов
сто, -- и нажимаешь...
батонов с холодным маслом. Иногда я встречаю этого бывшего студента и знаю,
что он способен устроить жене 'скандал, если она предложит на завтрак только
те предметы его голодных грез.
парнем, о котором я говорил в предыдущей главе. Когда я спросил, не тяготит
ли его однообразие жизни на полярной станции, отсутствие многих вещей,
удобств. Женя улыбнулся.
полярников на острове Уединения. Он и в самом деле заслужил свое название:
находится остров в Карском море, километрах в восьмистах от Диксона. Раз в
год приходил пароход, привозив продукты и топливо, да еще четыре раза в году
самолет сбрасывал полярникам мешки с почтой. От удара о землю почта из
мешков разлеталась, и островитяне бегали спасать свои письма. Вот так мы и
жили три года, видя лишь друг друга да слушая радио. Шесть месяцев в году--
полярная ночь, летом-- один градус тепла, кругом медведи... А вы
спрашиваете, -- закончил Женя, -- хорошо ли мне на Врангеля! Да мне кажется,
что я в рай попал! Все познается в сравнении...
Прими мой поклон, неизвестный мыслитель, первооткрыватель афоризма, давшего
мне ключ к размышлениям в сегодняшнюю ночь. Мы всегда хотим жить на
ступеньку лучше: таков закон политической экономии и жизни. А закрепившись
на новой ступеньке, сравниваем ее со следующей, и хотим шагнуть на нее, и
всю жизнь будем видеть лестницу, у которой нет конца, лестницу
беспредельную, как наши желания. И нет в мире понятия более субъективного,
чем человеческие потребности, и никогда людей не будет удовлетворять то, что
они имеют.
самый добрый друг хорошего. Ибо такова диалектика лучшего: пробуждать
зависть и стремление догнать.
свои и главным образом чужие потребности. Евангельская проповедь
добродетельной нищеты-- одна из самых надуманных в Новом завете. Хотел бы я
хоть одним глазом взглянуть на оборванных апостолов, когда мимо них в
роскошном автомобиле пронесся бы их наследник, кардинал двадцатого века!
ПУРГА В НАТУРАЛЬНУЮ ВЕЛИЧИНУ
семьдесят сплошной пурги, но аппетит придал мне решимости. Я застегнул на
шубе все пуговицы, обмотал лицо шарфом, поднял воротник, смело вышел на
крыльцо -- и задохнулся. Быть может, если бы вместо завтрака меня пригласили
на урок танцев, я возвратился бы обратно. Но голод -- тысячу раз не тетка, а
голь на выдумки хитра. Я встал к ветру спиной, выказав тем самым свое к нему
пренебрежение, и начал медленно двигаться вперед задом. Этот тактический ход
оказался удачным, и через несколько минут я сидел за столом.
все разговоры должны были вращаться именно вокруг нее. Братья Жинжило
вспоминали родной Ленинград, старший радист Толя Мокеев чуть не со слезами
на глазах рассказывал о факельном шествии, которым его земляки-- ростовчане
отметили историческое второе место своих футболистов, а Володя Кизнерцев и
Борис Зинин шумно спорили на узковедомственную аэрологическую тему. Я решил
направить беседу в правильное русло и глубокомысленно изрек:
говорить-- хорошо, а молчать-- золото. На меня тут же обрушилась волна
соболезнований. Сначала не без ехидства вспоминали, как я вчера со всеми
распрощался, а когда Алексей Жинжило рассказал восхищенным слушателям, что я
предусмотрительно отметил командировку, восторгам не было конца. Если
улыбки, смех и конвульсивный хохот, как полагают медики, продляют
человеческую жизнь, то благодаря моему невинному замечанию полярники острова
Врангеля будут жить до двухсот лет.
Сменный радист Мария, жена Мокеева, уже успела облазить весь эфир, и новости
были неутешительные. Повсюду метет... Правда, обстановка на Сомнительной еще
неизвестна, связь по графику -- через несколько минут. Мне 'нравятся
Мокеевы: сдержанный, интеллигентный Анатолий, с черными усиками на совсем
юношеском лице, и Маша, молоденькое, кругленькое, стройное и донельзя
миниатюрное существо. D среднем супруги относяться друг к другу на равных:
Мария подчиняется мужу по служебной линии и наверстывает свое в быту. Она
привыкла к тому, что все подшучивают над ее маленьким ростом, но, по-моему,
у нее нет никаких оснований беспокоиться по этому поводу: мужчины в отличие
от баскетбольных тренеров ценят женщину не только за рост.
аппаратурой. С этим я примириться не мог. Любовь к информации моя слабость.
А вдруг там, на юге острова, отличная погода и за мной согласно
договоренности выслали вездеход? Я знал, что наверху, на колхозной почте,
есть телефон, по которому можно позвонить в Сомнительную. Подумав, я
нетвердым голосом сообщил, что отправляюсь наверх. Молчание. Странно, я был
совершенно уверен, что меня начнут отговаривать: куда, мол, в такую погоду,
Опасно и прочее. Слегка удивленный, я повторил свое заявление громче.
рацию.-- Конечно, идите.
плечами и вышел из дому. К столовой, а затем к радиорубке добираться было
относительно просто: строения в какой-то степени гасили ветер, да и помогал
психологический фактор-- сознание того, что в крайнем случае можно заскочить
в любой дом. Теперь же впереди было метров двести сплошных снежных вихрей, и
где-то за ними-- невидимая сейчас гора. Шагов через пятьдесят я сообразил,
что затеял нешуточное дело: выбираться из сугробов было куда труднее, чем в
них падать. В отдельные мгновенья порывы достигали такой силы, что не только
двигаться -- трудно было удержаться на ногах. Но все же до горы я добрался,
отдышался и, как всякий уважающий себя альпинист, тщательно продумал план
штурма этой твердыни. Скажу в порядке уточнения, что ее высота не превышала
шестидесяти метров, да и крутизна вряд ли напугала бы лыжников младшего
школьного возраста, но в тихую, спокойную погоду. А сейчас вершины просто не
было видно. Однако жизненный опыт мне подсказывал, что она должна быть на
месте, и я решил достичь ее через расщелину. В этом и заключался самый
хитрый пункт моего плана. Я нащупал расщелину лучом фонарика, шагнул в нее
-- и по самые уши погрузился в рыхлый снег. Великолепное ощущение -- когда
на разгоряченное тело через воротник сыплется холодная крупа. Если у вас
есть горчичники и малиновое варенье-- попробуйте. Выбравшись из ловушки, я
обнаружил, что изрядно вспотел -- главным образом от страха, так как мимо с
явно провокационной целью шмыгнул большущий пес, которого я в темноте принял
за медведя. Было обидно, что неграмотный полярный пес, который и слыхом не
слыхивал, что на свете есть Шекспир, импрессионизм и песни Людмилы Лядовой,
уже наверху, а я, высший продукт развития материи, барахтаюсь в снегу, как
слепой щенок. Эта мысль придала мне спортивной злости, и, цепляясь за наст
руками, ногами и зубами, я в конце концов влез на гору.
этот сюжет, который вполне годится для либретто героического балета
"Интеллигент за Полярным кругом". А что? Танцор в унтах и в шубе на собачьем
меху -- это будет свежо и эффектно *.
откликнется на это предложение (В. С.).
Она позвонила на Сомнительную, и состоялся разговор, который внес полную
ясность в ситуацию.
корреспондент спрашивает, как у вас погода. Что? Нет, это Высокова говорит,
алло! Как? Да, да, здравствуйте. Так у нас здесь коррес... Высокова говорит!
Алло, Вы-со-ко-ва! Боже, да я два раза с вами здоровалась, ну здравствуйте!
Вы меня слы... Вы-со-ко-ва! Да, да, добрый день! Так корреспондент
спрашива... Что?! Фу-у-у!..
поинтересовался, что это был за последний вопрос, который переполнил чашу
терпения.
говорит...
Если к почте меня провожала бухгалтер Люба Ковылева из правления колхоза, то
теперь дорогу к горе я решил найти самостоятельно. Через несколько минут я
Максимов Альберт
Перумов Ник
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Гюго Виктор
Соломатина Татьяна