Чтение 10–й страницы книги ~Нада~

Интункуму.

Надвигались сумерки. Чека сидел на маленьком дворике перед своим
шалашом. Я на коленях подполз к нему, произнося обычное царское приветствие
"Баете!" и, оставаясь в таком положении, ждал.

-- Встань, сын Македамы! -- сказал царь.

-- Не могу встать. Лев зулусов! -- отвечал я, -- Я не могу встать, имея
в руках царскую кровь, пока царь не дарует мне прощения!

-- Где он? -- спросил Чека.

Я указал на циновку в моих руках.

-- Покажи!

Я развернул. Чека взглянул на ребенка и громко рассмеялся.

-- Он мог бы быть царем! -- сказал он, приказав одному из своих
приближенных унести труп.

-- Мопо, ты умертвил того, кто мог бы царствовать. Тебе не страшно,
Мопо?

-- Нет, царь! -- ответил я. -- Ребенок умерщвлен по приказанию того,
кто сам царь!

-- Сядь-ка, потолкуем. Завтра ты получишь в награду пять быков, ты
можешь сам выбрать их из царского стада!

-- Царь добр, он видит, что пояс мой туго стянут, он хочет утолить мой
голод. Позволишь ли мне, царь, удалиться? Моя жена Макрофа родит, и я хотел
бы навестить ее!

-- Нет, посиди немного, скажи, что делает Балека, моя сестра и твоя?

-- Все благополучно! -- ответил я.

-- Не плакала ли она, когда ты взял у нее ребенка?

-- Нет, не плакала. Она сказала: воля моего властелина пусть будет моей
волей!

-- Хорошо. Если бы она плакала, то тоже была бы убита. Кто же был при
ней?

-- При ней была Мать Небес!

Чека нахмурил брови.

-- Унанда, моя мать? Зачем она там была? Клянусь, хотя она и моя мать,
если бы я думал... -- и Чека остановился. На минуту он замолк и затем
продолжал. -- Скажи-ка, что у тебя в этой циновке? -- Он указал концом
своего ассегая на узел за моими плечами.

-- Лекарства, царь!

-- Ты носишь с собой такое количество лекарств? Да их хватило бы на
целое войско. Разверни циновку и покажи, что в ней!

Скажу вам откровенно, отец мой, что от ужаса у меня кровь застыла в
жилах. Если бы я открыл циновку и он увидел ребенка, тогда... -- Это
"шагаши" оно заколдовано, мой повелитель. Не следует смотреть лекарства!

-- Открой, говорю тебе! -- возразил он гневно. -- Что? Я не могу видеть
этого, что должен глотать? Я, величайший из царей?

-- Смерть есть лекарство царей! -- ответил я, взяв в руки узел, и
положил его как можно дальше от него, в тени изгороди. Затем нагнулся,
медленно развязывая веревки. Капли пота текли по моему лицу, подобно каплям
слез. Что делать, если он увидит ребенка? А что, если ребенок проснется и
закричит? Я должен буду вырвать копье из рук царя и ударить его. Да, решено!
Я убью царя и затем себя самого. Наконец циновка была развязана. Сверху
лежали коричневые корни целебных трав, а под ними бесчувственный ребенок,
завернутый в мох.

-- Скверная штука! -- сказал царь, нюхая щепотку табаку. Смотри-ка,
Мопо, какой у меня верный глаз! Вот тебе и твоим лекарствам! -- С этими
словами он поднял ассегай и намеревался пронзить им узел, но в эту минуту,
когда он прицелился, мой добрый змей внушил царю чихнуть, и вследствие этого
копье пронзило только листья моих целебных трав, не задев ребенка.

-- Да благословит небо царя! -- сказал я, как того требовал обычай.

-- Спасибо, Мопо, это хорошее пожелание, -- сказал царь, -- а теперь
убирайся! Следуй моему совету. Убивай своих, как я убиваю своих. Я делаю это
для того, чтобы они не надоедали мне. Поверь мне, лучше потопить детенышей
льва!

Я поспешно завернул узел, руки мои дрожали. О, если бы в эту минуту
ребенок проснулся и закричал! Наконец я завязал узел, встал, поклонился царю
и, согнувшись вдвое, прошел мимо него. Не успел я переступить ворота
Интункуму, как ребенок начал пищать. О, если бы это случилось минутой
раньше!

-- Что это, -- спросил меня один из воинов, -- спрятано у тебя под
поясом, Мопо?

Я не отвечал и бежал, не останавливаясь, до своего шалаша. Когда я
вошел, обе мои жены были одни.

-- Я вернул ребенка к жизни! -- сказал я, развязывая узел. Ананди взяла
ребенка и стала его разглядывать.

-- Мальчик кажется мне больше, чем был!

-- Дыхание жизни вошло в него и раздуло его! -- объяснил я.

-- И глаза его совсем другие, -- продолжала Ананди. -- Теперь они
большие и черные, похожие на глаза царя!

-- Дух мой глянул в них и сделал их красивыми! -- ответил я.

-- У этого ребенка родимое пятно на бедре. У моего, что я дала тебе,
такого знака не было!

-- Я прикладывал лекарства к этому месту! -- ответил я.

-- Нет, это другой ребенок, -- сказала она угрюмо. -- Это подмененное
дитя, оно принесет несчастье нашему дону!

Тогда я вскочил в ярости и проклял ее, я понял, что если я не остановлю
ее, язык этой женщины погубит нас.

-- Замолчи, колдунья! -- крикнул я. -- Как ты смеешь так говорить? Ты
хочешь навлечь проклятие на наш дом! Ты хочешь сделать нас всех жертвами
царского гнева! Повтори еще твои слова -- и ты сядешь в круг, Ингомбоко
сочтет тебя за колдунью!

Я продолжал браниться, угрожая ей смертью, пока она не испугалась и,
бросившись к моим ногам, молила о прошении.

Признаюсь, однако, я очень боялся языка этой женщины, увы -- не
напрасно!

¶УМСЛОПОГАС ОТВЕЧАЕТ ЦАРЮ§

Прошло несколько лет и об этом происшествии, казалось, все забыли, но
это только казалось. О нем не говорили, но и не забыли, и скажу тебе, отец
мой, я очень боялся того часа, когда о нем вспомнят.

Тайна была известна двум женщинам: Унанде, Матери Небес, и Балеке,
сестре моей, жене царя. Другие две -- мои жены, Макроса и Ананди,
подозревали ее. При таких условиях тайна не могла быть сохранена навсегда. К
тому же, Унанда и Балека не умели скрывать своей нежности к ребенку, который
назывался моим сыном, но, в сущности, был сыном царя Чеки и сестры моей
Балеки и, таким образом, приходился внуком Унанде.

Частенько то та, то другая заходили в мой шалаш под предлогом посещения
моих жен, брали ребенка на руки и ласкали его. Напрасно просил я их
воздерживаться от этих знаков особенного внимания к нему, любовь к ребенку
брала верх, и они все-таки приходили. Кончилось тем, что Чека однажды увидел
мальчика, сидящим на коленях своей матери Унанды.

-- Какое дело моей матери до твоего мальчишки, Мопо? спросил ой меня
угрюмо. -- Разве она не может целовать меня, если ей так хочется ласкать
ребенка? -- И Чека дико расхохотался.

Я ответил незнанием, и вопрос на время замолк. Но с этого дня Чека
приказал следить за своей матерью.

Тем временем Умслопогас из мальчика превратился в здорового крепкого
отрока, подобного ему не было далеко кругом. С самого детства характер
мальчика был немного угрюм, он говорил мало и, подобно отцу своему, Чеке, не
знал чувства страха. Он любил только двух существ на свете -- меня, Мопо,
которого называл отцом, и Наду, считавшуюся его сестройблизнецом.

Надо сказать, что если среди мальчиков Умслопогас выделялся силою и
храбростью, то, в свою очередь, Нада была прелестная, самая красивая
девочка.

Скажу тебе откровенно, отец мой, мне кажется, она не была чистокровной
зулуской, хотя поручиться в этом не могу. Во всяком случае, глаза ее были
нежнее и больше, чем у женщин нашего племени, волосы длиннее и менее
курчавы, и цвет лица ближе подходящий к цвету чистой меди. В этом отношении
она вся была в мать свою, Макрофу, хотя красивее матери -- красивее, чем
кто-либо из виденных мною женщин. Мать ее Макрофа, жена моя, принадлежала к
племени Сваци и попала в крааль царя Чеки вместе с другими пленными после
одного из его набегов. Она считалась дочерью вождя из племени Галакаци, и
что она родилась от его жены -- это было верно, но был ли вождь отцом ее, я
не знаю; от самой Макрофы я слыхал, что до ее рождения в краале ее отца
проживал европеец. Он был родом португалец, очень красив и мастерски
выделывал железные вещи. Этот европеец любил мать моей жены; говорили, будто
Макрофа была его дочерью, а не дочерью вождя племени Сваци. Я знаю тоже, что
за несколько месяцев до рождения моей жены вождь Сваци убил этого европейца.
Никто, конечно, не мог знать сущей правды, и я говорю об этом лишь потому,
что красота Нады более походила на красоту европейцев, нежели на красоту
наших единоплеменниц, что было бы вполне естественно, если бы ее дед был
действительно европеец.

Умслопогас и Нада были всегда неразлучны. О, как они были милы! Дважды,
за время их детства, Умслопогас спас жизнь Нады.

В первый раз дело было так.

Однажды дети зашли далеко от крааля в поисках ягод. Незаметно забрались
они в страшную глушь, где их застала ночь. Утром, подкрепившись яйцами, они
тронулись дальше, но не могли выбраться из незнакомого места, а тем временем
наступил вечер, и спустилась непроглядная мгла.

Наступило следующее утро, и дети изнемогали от усталости и голода, так
как ягод больше им не попадалось. Нада, обессиленная, опустилась на землю, а