отмены закона тождества, что постоянно подчеркивает Николай Кузанский.
с одной стороны, и Николаем Кузанским - с другой, почти неуловимо. Ведь
можно возразить: поскольку Кузанец называет познание с помощью принципа
совпадения противоположностей "умудренным неведением", т.е., строго говоря,
даже и не знанием, а "знанием о незнании", то чем же тогда его точка зрения
отличается от точки зрения на этот счет представителей прежней
апофатической теологии, допустим, того же Дионисия, утверждающего, что Бог
непостижим?
Дионисий, указывая на непостижимость божественной реальности, не делают
отсюда вывода относительно того, что закон тождества, или, иначе говоря,
определенности, всякого сущего в строгом смысле слова неприменим и по
отношению к тварному бытию. И не делают этого вывода потому, что реальность
Бога и реальность мира у них строго различена. Кузанец же преодолевает
здесь именно это принципиальное различие Творца и твари, приходя к выводу,
что поскольку закон тождества неприменим к постижению Творца, то он
неприменим, вообще говоря, и к постижению тварного мира. Именно это и
означает заявление Кузанца о том, что мерой должно быть не единое, а
бесконечное.
был следствием того пантеистически окрашенного монотеизма, какой мы находим
у Николая Кузанского и какой еще с большей последовательностью проводится у
пантеиста Джордано Бруно.
мышление Кузанца, повлиявшее на развитие философии и науки последующих
веков, есть по существу философское выражение христианского монотеизма.
Скорее это отход от христианского монотеизма, предполагающего сущностное
различение Творца и творения, шаг в сторону имманентизации христианского
трансцендентного Бога. Об этом свидетельствует та реакция, с которой было
воспринято учение Кузанца среди его современников. Наиболее характерно в
этой связи выступление уже упоминавшегося нами Венка. Интересно также
сравнение Николая Кузанского с Фомой Аквинским, выявляющее различия в
методе мышления этих двух теологов.
указывая, что он опирается не на деятельность рассудка (ratiocinatio), а на
интеллектуальную интуицию, на созерцание ума. "Рассудок, - пишет Николай, -
ищет и пробегает - рассуждает (quaerit et discurrit).
Пробегание-рассуждение (discursus) необходимо определено двумя границами -
"от чего" и "к чему", друг от друга отличными, или, как мы их называем,
противоположными. Так что для дискурсивного рассудка границы противоположны
и раздельны. Ибо в области рассудка противоположности разделены, как в
понятии круга, которое состоит в том, что линии от центра к окружности
равны и центр не может совпасть с окружностью. Но в области разума
(intellectus), который увидел в единице свернутые в ней числа, в точке -
линию, в центре - круг, увидел совпадение единого и многого, точки и линии,
центра и круга, - все это достигается видением ума без дискурсии".
приведшие к отмене того способа мышления, который предполагал допущение
абсолютных точек отсчета: центра Земли и планетных орбит, "верха" и "низа"
и т.д.
не только те сдвиги в понятиях и методах, которые в конце концов выливаются
в научные революции, но и те подспудные тенденции в развитии мысли, которые
незаметно формируют культурно-историческое сознание эпохи, создавая не
всегда четко артикулированный и не всегда ясно определенный фон,
ориентирующий умы современников в определенном направлении, укрепляющий
одни стереотипы мышления и разрушающий другие. Хотя работы Кузанца
непосредственно на естественные науки оказали мало влияния, а у математиков
даже встретили поначалу вполне понятное сопротивление, тем не менее они во
многом определили именно горизонт мышления той эпохи. В утверждении
принципа относительности, столь важного для философии и науки нового
времени, роль Николая Кузанского трудно переоценить. Из утверждения, что
единое есть бесконечное, абсолютный минимум есть абсолютный максимум,
естественно вытекало, что бесконечное есть самая точная мера. А отсюда
следовал тезис об относительности любой точки отсчета, о субъективном
характере тех предпосылок (аксиом в математике, абсолютных точек отсчета в
астрономии и физике), на которых держалась арифметика, геометрия,
астрономия и физика античности и средних веков. То, что до сих пор
принималось за истины относительно сотворенного мира, выступило теперь как
всего лишь субъективные допущения, предположения - не более того.
предположение, Кузанец снял ту границу, которая существовала в античности и
средние века между знанием, полученным с помощью ума, и тем, которое мы
приобретаем, опираясь на опыт. Отсюда столь сильный у Кузанца интерес к
измерению с помощью инструментов, за которым ранее признавали в точной
науке только вспомогательную роль.
пользовались механическими методами с целью доказательства некоторых
теорем. При этом ссылаются обычно на Архимеда, который в послании к
Эратосфену указывает на "механический метод" Демокрита, с помощью которого
последний нашел соотношение объемов пирамиды и цилиндра с одинаковым
основанием и высотой. Однако в действительности Архимед недвусмысленно
различает математическое доказательство и механический прием; последний
помогает получить "предварительное представление об исследуемом", но не
заменяет математического доказательства.
теоретические предпосылки для устранения принципиальной границы между
"механическим приемом" и "математическим доказательством". И на анализе
сочинений Николая Кузанского мы уже видели, как это устранение
обосновывается. Отношение к измерению и его функции в структуре науки у
Николая иное, чем у античных философов и ученых. В этом смысле особенно
показательна работа Кузанца "Простец об опытах с весами". "Хотя ничто в
мире не достигает точности, - пишет Николай, - но с помощью весов мы на
опыте приходим к более верному суждению... Через различие веса, думаю,
можно вернее прийти к тайнам вещей и многое познать в большем приближении к
истине". Для тех, кто изучает природу, согласно Кузанцу, нет лучшего и
вернейшего средства, чем взвешивание различных веществ и затем
сопоставление их весов. И это как раз благодаря тому обстоятельству, что в
мире нет ничего точного. "Скажем, если мера воды одного источника имеет не
тот вес, что подобная мера другой воды, то суждение о различии природы
одной и другой лучше достигается с помощью весов, чем любого другого
инструмента". И поскольку "одинаковая величина каких угодно разных вещей
никогда не имеет один и тот же вес", то своеобразие каждой индивидуальной
вещи наиболее адекватно можно выявить и определить именно через
взвешивание. Этим путем, согласно Кузанцу, можно установить вес всех
элементов: ртути, серы, воды, воздуха и других.
тем обстоятельством, что для него опытное знание теперь не так уж
принципиально отличается от того, которое получено внеопытным путем (т.е.
от математического и логического), - ведь оба эти рода знания
приблизительны.
сделать вывод о тщетности всякого стремления к познанию, о ничтожности
науки. Такой вывод относительно познания чувственного мира в свое время
сделал Платон. Поскольку в чувственном мире все непостоянно, поскольку в
нем господствует принцип различия ("иное"), он непостижим для разума и о
нем невозможна строгая наука.
правах науку, основанную на опыте ("мнение", по Платону), и ту, что
основана на знании (к ней прежде всего платоники относили науку о числах -
арифметику). И это потому, что для Кузанца, как мы уже знаем, иное, т.е.
беспредельное, оказывается тождественным единому. В результате то, что
возникает, как говорил Платон, "в силу иного", т.е. многообразие
чувственного мира, выступает для Кузанца не как свидетельство слабости
"иного", но как доказательство силы божественного всемогущества. То
обстоятельство, что в чувственном мире ни одна вещь не тождественна другой
и в силу изменчивости не остается тождественной себе, вызывает у него в
отличие от Платона и Плотина восхищение этим необозримым множеством и
несхожестью явлений.
неповторимой единичности как человеческой личности, так и природного
явления. Эта единственность, уникальность всякого индивидуума радует
художника, мыслителя, поэта эпохи Возрождения сначала потому, что в ней
явлена неизмеримая мощь Творца, а затем уже и безотносительно к Творцу,
сама по себе, причем этот переход совершается почти незаметно, его можно
видеть даже у одного и того же писателя. "Ни в одном индивиде, - пишет
Николай, - начала индивидуации не могут сочетаться в такой же гармонической
пропорции, как в другом: каждый в себе единствен и в возможной для него
мере совершенен". Отсюда понятно, что индивидуальное тоже является
достойным предметом изучения, но оно не может быть постигнуто средствами
точной науки, поскольку последняя (например математика) вообще не имеет
дела с индивидуальным.
Кузанский к традициям Аристотеля, объявившего - в полемике с Платоном -
достойным внимания ученого любой предмет - от звездного неба до букашки - и
тем самым, казалось бы, тоже стремившегося к познанию уникального и
Акунин Борис
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Доценко Виктор
Курылев Олег
Сертаков Виталий