read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



существа, его абсолютности. Насколько доступно это мистическое явление не
столько объяснению, сколько простому обозначению словами, мы можем его
выразить таким образом: то, что мы наблюдаем в человеке, его поступки,
слова, желания, все, что о нем знают другие и он знает о себе, не
исчерпывает полноты его существа; в нем есть еще иное сверх этого, и притом
главное, чего никто не знает [Факты атавизма или также факт рождения от
обыкновенных родителей гения обнаруживают и фактически присутствие в
человеке такого, чего не знает ни он в себе, ни в нем другие.].
Привязываться, любить в человеке мы должны это главное: поэтому-то и любим
мы его иногда вопреки всему, что видим в нем; напротив, ненавидеть в
человеке мы можем только внешнее и не главное, какое-то обезображение,
которому он подверг себя. Но когда, смешивая то и другое или, точнее,
ничего не зная о существовании в человеке за его наружными проявлениями еще
чего-то, мы разбиваем его образ -- мы разбиваем целое, которого не
подозревали. Мы вдруг касаемся главного, о чем не думали, и испытываем
неожиданное, что не входило в наши соображения. Таким образом, только
переступив личность человека, мы постигаем все ее значение: для нас
открывается мистический и иррациональный смысл ее, но уже поздно. Сделав
ненужным подобный опыт, обнаружив со всею убедительностью в гениальном
изображении состояние преступной совести, Достоевский оказал великую
историческую услугу. Собственно, разрешением этих двух вопросов он
заканчивал выполнение своей задачи, насколько она относилась к человеку как
существу страдающему и попранному. Но за ними поднимался теоретический
интерес, и, следуя ему-то, он вступил в безбрежную область рассматривания
того, что мы назвали швами мироздания. Первый проблеск этого стремления
мысли мы находим уже в "Преступлении и наказании". В невыразимо тяжелой
сцене между Раскольниковым и Соней, в душной комнате у этой последней, он
ей сказал о возможности для нее заражения и болезни и о необходимости тогда
гибели родной семьи, для прокормления которой она отдала себя: " -- А
копить нельзя? на черный день откладывать? -- спросил он вдруг,
останавливаясь перед ней. -- Нет, -- прошептала Соня. -- Разумеется, нет. А
пробовали? -- прибавил он чуть не с насмешкой. -- Пробовала. -- И
сорвалось! Ну, да, разумеется! Что и спрашивать! И опять пошел по комнате.
Еще прошло с минуту. -- Не каждый день получаете-то? Соня больше прежнего
смутилась, и краска ударила ей в лицо. -- Нет, -- прошептала она с
мучительным усилием. -- С Полечкой (маленькая сестра ее), наверно, то же
самое будет, -- сказал он вдруг. -- Нет! Нет! Не может быть, нет! -- как
отчаянная, громко вскрикнула Соня, как будто ее вдруг ножом ранили, -- Бог,
Бог такого ужаса не допустит!.. -- Других допускает же! -- Нет, нет! Ее Бог
защитит, Бог!.. -- повторила она, не помня себя. -- Да может, и Бога-то
совсем нет, -- с каким-то злорадством ответил Раскольников, засмеялся и
посмотрел на нее. Лицо Сони вдруг страшно изменилось" ["Преступление и
наказание", изд. седьмое, стр. 293 -- 294. Страшный смысл слов о "попытке
копить" заключается в торопливости, в жадности к разврату, которое делает и
вынуждена делать эта девушка, лишь извне растленная. Здесь Достоевский с
какою-то адскою мукою следит, как физическая нужда, ударяя в душу, как бы
продырявливает ее и раскрывает для вступления уже внутреннего порока.]. В
том же романе между Раскольниковым и его alter ego, его второю и дурною
половиной, Свидригайловым, происходит разговор на тему о привидениях и
загробной жизни. " -- Я согласен, -- говорит Свидригайлов, -- что
привидения являются только больным; но, ведь, это только доказывает, что
привидения могут являться не иначе как только больным, а не то, что их --
нет, самих по себе. Привидения -- это, так сказать, клочки и отрывки других
миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому
что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен
жить одною здешнею жизнью, для полноты и для порядка. Ну а чуть заболел,
чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает
сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и
соприкосновений с другим миром больше, так что когда умрет совсем человек,
то прямо и перейдет в другой мир. Я об этом давно рассуждал. Если в будущую
жизнь верите, то и этому рассуждению можно поверить. -- Я не верю в будущую
жизнь, -- сказал Раскольников. Свидригайлов сидел в задумчивости. -- А что,
если там одни пауки или что-нибудь в этом роде, -- сказал он вдруг. "Это
помешанный", -- подумал Раскольников. -- Нам вот все представляется
вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да
почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте
себе, будет там одна комнатка, этак вроде деревенской бани; закоптелая, а
по всем углам пауки -- и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде
иногда мерещится. -- И неужели, неужели вам ничего не представляется
утешительнее и справедливее этого! -- с болезненным чувством вскрикнул
Раскольников (раньше он ничего не хотел говорить с Свидригайловьш). --
Справедливее? А почем знать, может быть, это и есть справедливое, и,
знаете, я бы так непременно нарочно сделал, -- отвечал Свидригайлов,
неопределенно улыбаясь. Каким-то холодом охватило Раскольникова при этом
безобразном ответе" [Там же, стр. 264 -- 265.]. Мы чувствуем душную
атмосферу каких-то странных идей и чувств. Если в том же романе есть
диалектика, оправдывающая преступление, и все-таки в целом своем душа несет
кару за него, то здесь мы видим диалектику, которая восходит до признания
"новых миров", а чувство в вопросах вечного воздаяния спускается до
каких-то пауков. "Дрожащая тварь", как называется здесь раза два человек,
ни мелочностью преступлений своих, ни своими бесполезными добродетелями не
заслуживает ни больше этого, ни меньше. Религиозный вопрос затем уже не
исчезает в произведениях Достоевского: в каждом романе он касается его, но
так, что мы живо чувствуем, как он только откладывает его до минуты, когда
в силах будет сделать это без внешних помех, неторопливо и свободно.
Наконец минута эта настала, и появились "Братья Карамазовы".


7

VI
Самый период времени, когда появился этот роман, был в высшей степени
замечателен: шли последние годы прошлого царствования. Заговоры анархистов,
колебания правительства, шумная и влиятельная пресса -- все распространяло
в обществе тревогу и ожидания. Борьба партий достигла высшего напряжения,
но из них та, которая совпадала с двухвековым направлением нашей истории --
мы разумеем партию западников и приверженцев реформ, -- пользовалась
неизмеримым преобладанием в литературе и в обществе. Собственно, что всем
надеждам и уже почти требованиям этой партии суждено сбыться -- в этом
слабо сомневались даже противники ее; и все, к чему еще усиливались эти
последние, состояло в том, чтобы хоть на некоторое время задержать ее
окончательное торжество. В это-то время, почти один вслед за другим,
выступили со своим окончательным словом три наиболее влиятельные писателя:
Тургенев, гр. Л. Толстой и,последним, Достоевский. Каждый, кто только
раскрыл бы эти произведения и даже не анализировал их, тотчас почувствовал
бы, до чего сомнительна минута, в которую они появляются, как все неверно в
обществе, настроением которого они вызваны. Как и всегда, Тургенев в "Нови"
ответил текущим стремлением времени и только смягчил их несколько и
ограничил. Разносторонность и широта его образования, отсутствие
первородной крепости и хоть невысказанное, но ясное безразличие ко всему,
кроме искусства, -- все это заставило его и теперь, как прежде, попытаться
войти в круг идей и стремлений, с которыми, очевидно, у него не было ничего
родственного. Он, однажды высказавший, что в Венере Милосской есть нечто
более несомненное и вечное, чем в принципах первой французской революции,
на склоне лет своих и вопреки всему, чему отдавал жизнь, захотел войти во
вкусы людей, для которых весь мир красоты и искусства не заключал в себе
никакой значительности и смысла. Но эта противоестественная попытка, как и
можно было ожидать, вышла до того вымученною и жалкою, что все, для кого он
был дорог своими прежними произведениями, не могли смотреть на нее иначе,
как с чувством глубочайшей печали. Эту печаль, это сожаление о себе не мог
не ощутить и сам творец, и она именно придала оживление и особый колорит
его самым последним произведениям. Каждый, как человек, так и писатель, в
дарах природы своей несет и горечь и сладость своей жизни. Тургеневу
первому из наших писателей привелось снискать европейскую известность; и
когда он достиг ее и уже не было времени стремиться еще к чему-нибудь, он
вдруг увидел, что достиг чего-то самого малого: все же значительное и
ценное от него ускользнуло. Напротив, оба другие писатели, которые до тех
пор несколько заслонялись Тургеневым, заговорили с силою, как никогда
прежде, и голос их зазвучал противоречиво всему, чего хотело общество и что
оно думало. И если нужно в истории искать примера, где значение и влияние
личности было бы несомненно и отчетливо видно, ясно, -- то нельзя найти
лучшего, как в последнем фазисе деятельности этих двух писателей. В самый
разгар увлечения внешними реформами, в минуту безусловного отрицания всего
внутреннего, религиозного, мистического в жизни и в человеке, они отвергли,
как совершенно незначащее, все внешнее, -- и обратились к внутреннему и
религиозному. И общество, сперва удивленное и негодующее, но и очарованное
их словом, вначале поодиночке и потом массами, точно поволоклось ими в
противоположную сторону, чем куда шло; в жизни его совершился перелом, и мы
стоим теперь на совершенно иных путях, нежели те, на каких стояли еще так
недавно. В "Анне Карениной" с недосягаемым совершенством формы соединилось
глубокое и строгое содержание. Более, нежели в "Войне и мире", над всеми
группами выведенных лиц здесь господствует мысль художника, это теснее
сжимает их и придает всему произведению больше единства и цельности. Группы
и сцены менее широко разбрасываются, не так свободно живут, все
устремляется как будто к одному невидимому центру, который впереди. Взамен
эпического спокойствия, которое царит в "Войне и мире", придавая всем
событиям и лицам этого романа размеренную неторопливость, в "Анне
Карениной" мы ощущаем присутствие чего-то встревоженного и ищущего. Это
сообщает всему произведению лиризм. Оставляя "Войну и мир", читатель
испытывает ясное удовлетворение; напротив, окончив "Анну Каренину", он



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [ 10 ] 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.