переводя взора. Вот если бы оно представилось мне сейчас в тех
темных дверях, я, пожалуй, и не выдержал бы. Я спрашивал:
двадцать два человека привезли. Зараза растет. Газеты что-то
замалчивают, но, кажется, и у нас в городе не совсем хорошо.
Появились какие-то черные, наглухо закрытые кареты -- в один
день, сегодня, я насчитал их шесть в разных концах города. В
одной из таких, вероятно, поеду и я.
все менее понимаю, что это значит. Вчера я читал одну очень
подозрительную статью, где доказывается, что среди народа много
шпионов, предателей и изменников, что нужно быть осторожным и
внимательным и что гнев народа сам найдет виновных. Каких
виновных, в чем? Когда я ехал .с вокзала в трамвае, я слышал
странный разговор, вероятно, по этому поводу:
оглядев всех и меня.-- Изменников нужно вешать, да.
сами плачут,-- что же это значит? Какой-то кровавый туман
обволакивает землю, застилая взоры, и я начинаю думать, что
действительно приближается момент мировой катастрофы. Красный
смех, который видел брат. Безумие идет оттуда, от тех кровавых
порыжелых полей, и я чувствую в воздухе его холодное дыхание. Я
крепкий и сильный человек, у меня нет тех разлагающих тело
болезней, которые влекут за собою и разложение мозга, но я
вижу, как зараза охватывает меня, и уже половина моих мыслей не
принадлежит мне. Это хуже чумы и ее ужасов. От чумы все-таки
можно было куда-то спрятаться, принять какие-то там меры, а как
спрятаться от всепроникающей мысли, не знающей расстояний и
преград?
рабом моих снов; и сны мои ужасны и безумны...
толчок вызывает дикую расправу, и в ход пускаются ножи, камни,
поленья, и становится безразличным, кого убивать,-- красная
кровь просится наружу и течет так охотно и обильно.
заряженными ружьями. В своем особенном крестьянском платье,
простом и первобытном, напоминающем дикаря, со своими
особенными лицами, точно сделанными из глины и украшенными
свалявшейся шерстью вместо волос, на улицах богатого города,
под конвоем дисциплинированных солдат, они походили на рабов
древнего мира. Их вели на войну, и они шли, повинуясь штыкам,
такие же невинные и тупые, как волы, ведомые на бойню. Впереди
шел юноша, высокий, безбородый, с длинной гусиною шеей, на
которой неподвижно сидела маленькая голова. Он весь наклонился
вперед, как хворостина, и смотрел вниз перед собою с такою
пристальностью, как будто взор его проникал в самую глубину
земли. Последним шел приземистый, бородатый, уж пожилой; он не
хотел сопротивляться, и в глазах его не было мысли, но земля
притягивала его ноги, впивалась в них, не пускала,-- и он шел,
откинувшись назад, как против сильного ветра. И при каждом шаге
солдат сзади толкал его прикладом ружья, и одна нога,
отклеившись, судорожно перебрасывалась вперед, а другая крепко
прилипала к земле. Лица солдат были тоскливы и злобны, и,
видимо, уже давно они шли так,-- чувствовались усталость и
равнодушие в том, как они несли ружья, как они шагали
враздробь, помужичьи, носками внутрь. Как будто бессмысленное,
длительное и молчаливое сопротивление крестьян замутило их
дисциплинированный ум, и они перестали понимать, куда идут и
зачем.
вздрогнул, взглянул на меня, и в его остром блеснувшем взгляде
я так ясно почувствовал штык, как будто он находился уже в
груди моей.
пожилой, воспользовался минутой и убежал -- легкой трусцою он
отбежал к решетке бульвара и присел на корточки, как будто
прятался. Настоящее животное не могло бы поступить так глупо,
так безумно. Но солдат рассвирепел. Я видел, как он подошел
вплотную, нагнулся и, перебросив ружье в левую руку, правой
чмякнул по чему-то мягкому и плоскому. И еще. Собирался народ.
Послышался смех, крики...
прижимались чьи-то руки, и далеко кругом в полутьме торчали
неподвижные головы, слегка освещенные красным со сцены. И
постепенно мною овладевал ужас от этой массы людей, заключенных
в тесное пространство. Каждый из них молчал и слушал то, что на
сцене, а может быть, думал что-нибудь свое, но оттого, что их
было много, в молчании своем они были слышнее громких голосов
актеров. Они кашляли, сморкались, шумели одеждой и ногами, и я
слышал ясно их глубокое, неровное дыхание, согревавшее воздух.
Они были страшны, так как каждый из них мог стать трупом, и у
всех у них были безумные головы. В спокойствии этих расчесанных
затылков, твердо опирающихся на белые, крепкие воротнички, я
чувствовал ураган безумия, готовый разразиться каждую секунду.
они страшны и как я далек от выхода. Они спокойны, а если
крикнуть -- "пожар!"... И с ужасом я ощутил жуткое, страстное
желание, о котором я не могу вспомнить без того, чтобы руки мои
снова не похолодели и не покрылись потом. Кто мне мешает
крикнуть,-- привстать, обернуться назад и крикнуть:
спокойные члены. Они вскочат, они заорут, они завоют, как
животные, они забудут, что у них есть жены, сестры и матери,
они начнут метаться, точно пораженные внезапной слепотой, и в
безумии своем будут душить друг друга этими белыми пальцами, от
которых пахнет духами. Пустят яркий свет, и кто-то бледный со
сцены будет кричать, что все спокойно и пожара нет, и
диковесело заиграет дрожащая, обрывающаяся музыка,-- а они не
будут слышать ничего,-- они будут душить, топтать ногами, бить
женщин по головам, по этим хитрым, замысловатым прическам. Они
будут отрывать друг у друга уши, отгрызать носы, они изорвут
одежду до голого тела и не будут стыдиться, так как они
безумны. Их чувствительные, нежные, красивые, обожаемые женщины
будут визжать и биться, беспомощные, у их ног, обнимая колени,
все еще доверяя их благородству,-- а они будут злобно бить их в
красивое, поднятое лицо и рваться к выходу. Ибо они всегда
убийцы, и их спокойствие, их благородство -- спокойствие сытого
зверя, чувствующего себя в безопасности.
оборванной кучкой устыдившихся зверей соберутся у выхода,
улыбаясь лживой улыбкой,-- я выйду на сцену и скажу им со
смехом:
громко прошептал что-нибудь, потому
предостерегающее суровое лицо, я наклонился к нему.
смотрите?
слышите, как пахнет гарью. В театре пожар.
вскрикнуть. Лицо его побелело, и глаза почти повисли на щеках,
огромные, как бычачьи пузыри, но он не вскрикнул. Он тихонько
поднялся, даже не поблагодарил меня, и пошел к выходу,
покачиваясь и судорожно замедляя шаги. Он боялся, что другие
догадаются о пожаре и не дадут уйти ему, единственному
достойному спасения и жизни.
хотелось мне слишком рано открыть свое инкогнито. На улице я
взглянул в ту сторону неба, где была война,-- там все было
спокойно, и ночные, желтые от огней облака ползли медленно и
спокойно. "Быть может, все это сон и никакой войны нет?" --
подумал я, обманутый спокойствием неба и города.
Громовое сражение. Огромные потери. Купите телеграмму -- ночную
телеграмму!
вероятно, не более тысячи человек. И всю дорогу я думал: четыре
тысячи трупов.
Орловский Гай Юлий
Жюль Верн
Доставалов Александр
Пехов Алексей
Эриксон Стивен
Плотников Александр