стали крайне неприятно ругаться, и я вдруг тоже разозлился Право, я подумал,
после всего, что было, когда герцог де Венсанн (старик Арман, разумеется, а
не Филип) вызвал меня в семнадцать лет на дуэль из-за сердечного дела (и
гораздо больше, чем просто сердечного, могу вас уверить) с герцогиней
(Стефани, разумеется, а не старушкой Поппи),-- терпеть теперь подобную
наглость от этих прыщавых пьяненьких девственников... Я оставил легкий,
шутливый тон и позволил себе сказать им несколько обидных слов. Тогда они
начали повторять: "Хватай его. Тащи его к Меркурию!" А у меня, как вы
знаете, есть две скульптуры Бранкузи и несколько хорошеньких вещичек,
которые я ценю, и я не мог допустить, чтобы они буянили, поэтому я
миролюбиво сказал: "Мои очаровательные недоумки, если бы вы хоть самую
малость смыслили в сексуальной психологии, вы бы понимали, что мне будет
более чем приятно очутиться у вас в руках, толстомясые вы юнцы. Это доставит
мне наслаждение самого предосудительного свойства. Поэтому того, кто из вас
готов быть моим партнером в удовольствии, прошу меня схватить. С другой
стороны, если вами самими движет менее изученная и не столь распространенная
сексуальная потребность видеть меня купающимся, сделайте милость, любезные
олухи, тихо и мирно последуйте за мной к фонтану".
спустился с ними во дворик, но ни один из них ко мне даже не приблизился. Я
забрался в фонтан, купание, поверьте, меня приятным образом освежило, я
плескался и принимал разные позы, пока наконец они с унылым видом не побрели
прочь, и я слышал, как Бой Мулкастер сказал: "Все-таки мы его окунули под
Меркурия!" И знаете, Чарльз, именно это они будут говорить и через тридцать
лет. Когда у них у всех будут костлявые курицы-жены и кретины сыновья, такие
же скоты, как их папаши, они, напившись все в том же клубе на том же
ежегодном ужине, облаченные все в те же цветные фраки, будут все так же
говорить, лишь только кто-нибудь упомянет мое имя: "Да-да, мы один раз
окунули его под Меркурия", а их скотницы-дочери будут хихикать и думать,
что, мол, вот ведь какой баловник были папаша когда-то, жаль, он теперь
такой неинтересный. О, la fatigue du Nord! l
подобные ванны, но последний эпизод, как видно, произвел на него сильное
впечатление, потому что за ужином он снова к нему вернулся.
произошла с Себастьяном, верно?
повторил- -- Бездна обаяния. Знаете, назавтра я зашел к Себастьяну. Думал
позабавить его повестью о моих злоключениях. И что бы вы думали, я там
нашел, помимо его столь забавного игрушечного медведя? Боя Мулкастера и еще
двоих его вчерашних дружков. Вид у них был совершенно идиотский, а С-с
себастьян, невозмутимый, как миссис Понсоби де Томкинс из "Панча", говорит:
"Вы, конечно, знакомы с лордом Мулкастером", и эти кретины поспешили
объяснить: "Ах, мы только зашли на минутку узнать, как поживает Алоизиус",
потому что они находят игрушечного медведя таким же забавным, как и мы, или,
скажем честно, самую чуточку более забавным, чем мы. Словом, они убрались. А
я сказал: "С-с-се-бастьян, разве вы не знаете, что эти с-с-скользкие
с-сикофанты нанесли мне вчера вечером оскорбление и, если бы не
благоприятная погода, могли бы п-п-причинить мне сильную п-п-про-студу?" На
что он мне ответил: "Бедняги. Вероятно, они были пьяны". Да, он найдет для
каждого доброе слово. У него ведь такое обаяние.
удивительно. Конечно, вы знакомы с ним не так давно, как я. Я вместе с ним
учился в школе. Вы не поверите, но тогда говорили, что он просто маленькая
дрянь. Не все, понятно, а только некоторые злые мальчишки, которые его
хорошо знали. В Итонском клубе, разумеется, он пользовался всеобщей любовью,
и учителя его тоже обожали. Я думаю, все дело просто в зависти. Он всегда
выходил сухим из воды. Всех остальных постоянно по самым незначительным
поводам самым жестоким образом били. Себастьяна -- никогда. Он был
единственным мальчиком в моем корпусе, которого вообще ни разу не били.
Помню как сейчас, каким он был в пятнадцать лет. Ни единого пятнышка на
коже, когда все остальные, естественно, страдали прыщами. Бой Мулкастер
ходил положительно весь в золотухе. А Себастьян -- нет. Или был у него
один-единственный упрямый нарывчик на шее сзади? Да, пожалуй, один был.
Нарцисс с единственным прыщиком. Мы с ним оба были католики и вместе ходили
к мессе. Он столько времени проводил в исповедальне, что я диву давался,
ведь он никогда не делал ничего дурного, ничего определенно дурного, во
всяком случае, не получал наказаний. Возможно, он просто источал обаяние
сквозь решетку исповедальни. Я оставил школу при обстоятельствах, бросавших
на меня тень, как принято говорить, хотя, откуда пошло такое выражение,
непонятно, по-моему, это весьма яркий и нежелательный свет, и процедура,
предшествовавшая моему отъезду, включала несколько доверительных бесед с
моим наставником. Я был весьма смущен, обнаружив, как хорошо осведомлен этот
добрый старец. Ему были известны обо мне такие вещи, которых не знал никто
-- кроме разве Себастьяна. Это послужило мне уроком никогда не доверять
добрым старцам -- или, может быть, обаятельным школярам?
Чего-нибудь другого, да? Скажем, старого доброго бургундского? Вот видите,
Чарльз, мне известны ваши вкусы в любой области. Вам надо поехать со мной во
Францию, мой милый, и попить тамошних вин. Мы поедем к сбору винограда. Я
отвезу вас погостить к Венсаннам. Мы уже давно с ними в мире, а у герцога
лучший винный погреб во Франции -- у него и у князя де Портайона, к нему я
вас тоже отвезу Мне кажется, они вас позабавят, а от вас они, безусловно,
будут без ума. Я хочу познакомить вас со всеми моими друзьями. Я рассказывал
о вас Кокто, он горит нетерпением. Понимаете ли, мой милый Чарльз, вы
представляете собою весьма редкое явление, которому имя -- Художник. Да-да,
не принимайте скромного вида. Под этой холодной, флегматичной английской
наружностью вы -- Художник. Я видел ваши рисунки, которые вы прячете у себя
в спальне. Они изысканны. А вот вы, милый Чарльз, как бы это выразиться, вы
не изысканны, отнюдь. Художникам как людям не свойственна изысканность.
Изыскан я, Себастьян по своему тоже, но Художник -- это земной тип, волевой,
целеустремленный, зоркий и в глубине души с-с-страст-ный, верно, Чарльз?
Себастьяном. "Чарльз -- художник,-- сказал я ему.-- Он рисует, как молодой
Энгр". И вы знаете, что ответил Себастьян? "Да да, Алоизиус тоже очень
недурно рисует, но, конечно, он гораздо современнее". Так обаятельно, так
забавно.
Венсанн четыре года назад покорила меня совершенно. Мой милый, я даже красил
ногти на ногах тем же лаком, что и она. Я говорил ее словами, прикуривал
сигарету, как она, и разговаривал по телефону совершенно ее голосом, так что
герцог вел со мною длинные интимные беседы, принимая меня за нее. Это,
главным образом, и натолкнуло его на столь старомодные мысли о пистолетах и
шпагах. Мой отчим считал, что мне это послужит превосходным уроком. Он
надеялся, что таким путем я изживу мои, как он выражался, "английские
привычки". Бедняга, у него такие латиноамериканские взгляды. Так вот, я ни
от кого ни разу не слышал о Стефани худого слова, исключая герцога, понятно;
а ведь она, мой милый, женщина положительно безмозглая.
Вспомнил он о нем в тот же миг, как был подан кофе с ликером.
Стекая по языку, он пять раз меняет вкус. Словно глотаешь п-призрак. Вам
хотелось бы, чтобы Себастьян был сейчас с нами? Ну, разумеется, хотелось бы.
А мне? П-право, не знаю. Как, однако, наши мысли настойчиво возвращаются к
этой бутоньерке очарования. Вы, наверное, гипнотизируете меня, Чарльз. Я
привожу вас сюда -- удовольствие, мой милый, которое влетит мне в
копеечку,-- с единственной целью поговорить о самом себе и не говорю ни о
чем, кроме Себастьяна. А это странно, потому что, в сущности, в нем нет
ничего загадочного, загадочно только одно: как он умудрился родиться в такой
зловещей семье.
допустит до знакомства с ними. Он слишком хорошо все понимает. Это люди,
безусловно, страшные. Вам никогда не казалось, что в Себастьяне есть что-то
чуточку страшное? Нет? Может быть, это мое воображение; просто временами он
бывает с виду так похож на своих родных.
замурованной тысячу лет. У него такое лицо, словно ацтекский скульптор
попытался высечь портрет Себастьяна. Это ученый изувер, церемонный варвар,
лама, отрезанный от мира ледниками,-- можете считать как угодно Потом
Джулия. Вы знаете, какова она собой. Не знать этого невозможно. Ее
фотографии появляются в иллюстрированных газетах с постоянством рекламы
"Пилюль Бичема". Безупречно прекрасное лицо женщины флорентийского
Кватроченто; с такой внешностью любая пошла бы на сцену, любая, но не леди
Джулия; она -- великосветская красавица такого же толка, как... ну, скажем,
как Стефани. И ни на йоту богемы. Всегда корректная, жизнерадостная,
непринужденная. Собаки и дети ее обожают, другие женщины тоже; мой милый,
она душегубка, хладнокровная, корыстная, хитрая и беспощадная. Может быть, в
помыслах и кровосмесительница, не знаю. Вряд ли. Все, что ей нужно,-- это
власть. Следовало бы устроить специальный суд святой инквизиции и сжечь ее.
Там есть, если не ошибаюсь, еще одна сестрица, ребенок. О ней пока ничего не
известно, за исключением того, что недавно ее гувернантка потеряла рассудок
и утопилась. По-видимому, прелестное дитя. Так что, сами понимаете, бедному
Себастьяну, в сущности, ничего и не остается, как быть милым и обаятельным.
чета, мой милый! "Как леди Марчмейн это удается?" -- таков один из
кардинальных вопросов века. Вы ее не видели. Очень, очень красивая женщина,
никаких ухищрений, элегантные серебряные пряди в волосах, естественный очень
бледный цвет лица, огромные глаза -- просто диву даешься, какими большими
Земляной Андрей
Самойлова Елена
Доценко Виктор
Бажанов Олег
Орлов Алекс
Шилова Юлия