АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
горой над болотом стелился туман. На зеленой траве серыми комьями лежали
овцы.
Я шел через поле к турбазе, На мокрых от росы ботинках желтел песок. Из
рощи тянуло прохладой и дымом.
Под окнами экскурсионного бюро сидели туристы. На скамейке, укрывшись
газетой, лежал Мит-рофанов. Даже во сне было заметно, как он ленив...
Я поднялся на крыльцо. В маленьком холле толпились экскурсоводы. Кто-то
со мной поздоровался.
Кто-то попросил закурить. Дима Баранов сказал: "Ты чего?,."
Под безобразной, чудовищной, отталкивающей картиной районного художника
Щукина (цилиндр, лошадь, гений, дали неоглядные) стояла моя жена и
улыбалась...
И сразу моему жалкому благополучию пришел конец. Я понял, что меня
ожидает. Вспомнил наш последний разговор...
Мы развелись полтора года назад. Этот современный изящный развод чем-то
напоминал перемирие. Перемирие, которое не всегда заканчивается салютом...
Помню, народный судья Чикваидзе обратился к моей бывшей жене:
-- Претендуете на какую-то часть имущества?
-- Нет, -- ответила Татьяна. И добавила:
-- За неимением оного...
Потом мы иногда встречались как добрые знакомые, Но это показалось мне
фальшивым, и я уехал в Таллинн.
А через год мы снова встретились. Заболела наша дочка, и Таня переехала
ко мне. Это была уже не любовь, а судьба...
Мы жили бедно, часто ссорились. Кастрюля, полная взаимного раздражения,
тихо булькая, стояла на медленном огне...
Образ непризнанного гения Таня четко увязывала с идеей аскетизма. Я же,
мягко выражаясь, был чересчур общителен.
Я говорил:
-- Пушкин волочился за женщинами... Достоевский предавался азартным
играм... Есенин кутил и дрался в ресторанах... Пороки были свойственны
гениальным людям в такой же мере, как и добродетели...
-- Значит, ты наполовину гений, -- соглашалась моя жена, -- ибо пороков
у тебя достаточно...
Мы продолжали балансировать на грани разрыва. Говорят, подобные браки
наиболее долговечны.
И все-таки, с дружбой было покончено. Нельзя говорить: "Привет, моя
дорогая!" женщине, которой шептал Бог знает что. Не звучит...
С чем же пришел я к моему тридцатилетию, бурно отмечавшемуся в
ресторане "Днепр"? Я вел образ жизни свободного художника. То есть не
служил, зарабатывая журналистикой и литобработками генеральских мемуаров. У
меня была квартира с окнами, выходящими на помойку. Письменный стол, диван,
гантели, радиола "Тонус". (Тонус -- неплохая фамилия для завмага). Пишущая
машинка, гитара, изображение Хемингуэя, несколько трубок в керамическом
стакане. Лампа, шкаф, два стула эпохи бронтозавров, а также кот Ефим,
глубоко уважаемый мною за чуткость. Не в пример моим лучшим друзьям и
знакомым, он стремился быть человеком...
Таня жила в соседней комнате. Дочка болела, выздоравливала и снова
заболевала.
Мой друг Бернович говорил:
-- К тридцати годам у художника должны быть реше! гы все проблемы, За
исключением одной -- как писать?
Я в ответ заявлял, что главные проблемы -- неразрешимы. Например,
конфликт отцов и детей. Противоречия между чувством и долгом...
У нас возникала терминологическая путаница.
В конце Бернович неизменно повторял:
-- Ты не создан для брака...
И все-таки десять лет мы женаты. Без малого десять лет...
Татьяна взошла над моей жизнью, как утренняя заря. То есть спокойно,
красиво, не возбуждая чрезмерных эмоций. Чрезмерным в ней было только
равнодушие. Своим безграничным равнодушием она напоминала явление живой
природы...
Живописец Лобанов праздновал именины своего хомяка. В мансарду с косым
потолком набилось человек двенадцать. Все ждали Целкова, который не пришел.
Сидели на полу, хотя стульев было достаточно. К ночи застольная беседа
переросла в дискуссию с оттенком мордобоя. Бритоголовый человек в тельняшке,
надсаживаясь, орал:
-- Еще раз повторяю, цвет -- явление идеологическое!..
(Позднее выяснилось, что он совсем не художник, а товаровед из
Апраксина Двора.)
Эта невинная фраза почему-то взбесила одного из гостей,
художника-шрифтиста. Он бросился па товароведа с кулаками. Но тот, как все
бритоголовые мужчины, оказался силачом и действовал решительно. Он мгновенно
достал изо рта вставной зуб на штифтовом креплении... Быстро завернул его в
носовой платок. Сунул в карман. И наконец принял боксерскую стойку.
К этому времени художник остыл. Он ел фаршированную рыбу, то и дело
восклицая;
-- Потрясающая рыба! Я хотел бы иметь от нее троих детей...
Таню я заметил сразу. Сразу запомнил ее лицо, одновременно --
встревоженное и равнодушное. (С юных лет я не понимал, как это могут
уживаться в женщине безразличие и тревога?..)
На бледном лице выделялась помада. Улыбка была детской и немного
встревоженной.
Далее -- кто-то пел, старательно изображая вора-рецидивиста. Кто-то
привел иностранного дипломата, оказавшегося греческим моряком. Поэт
Карповский изощренно лгал. Говорил, например, что его выгнали за творческое
хулиганство из международного Пен-клуба... Я взял Татьяну за руку и говорю:
-- Пошли отсюда!
(Лучший способ побороть врожденную неуверенность -- это держаться как
можно увереннее).
Таня без колебаний согласилась. И не как заговорщица. Скорее, как
примерное дитя. Юная барышня, которая охотно слушается взрослых.
Я шагнул к двери, распахнул ее и обмер. Впереди блестела пологая мокрая
крыша. На фоне высокого бледного неба чернели антенны.
Оказывается, в мастерской было три двери. Одна вела к лифту. Другая --
в недра отопительной системы. И третья -- на крышу.
Возвращаться не хотелось. Тем более что, судя по окрепшим голосам,
вечеринка приближалась к драке. Помедлив, я шагнул на громыхающую кровлю.
Таня последовала за мной.
-- Давно, -- говорю, -- мне хотелось побыть в такой романтической
обстановке.
Под ногами у меня валялся рваный башмак. Печальная серая кошка
балансировала на остром гребне.
Я спросил:
-- Бывали раньше на крыше?
-- Никогда в жизни, -- ответила Таня. Добавив:
-- Но я всегда ужасно завидовала Терешковой...
-- Там, -- говорю, -- Казанский собор... За ним -- Адмиралтейство... А
это -- Пушкинский театр...
Мы подошли к ограде. Далеко под нами шумел вечерний город. Улица сверху
казалась безликой. Ее чуть оживляли наполненные светом трамваи.
-- Надо, -- говорю, -- выбираться отсюда.
-- По-вашему, драка уже кончилась?
-- Не думаю... Как вы сюда попали? Ну, в эту компанию?
-- Через бывшего мужа.
-- Он что, художник?
-- Не совсем... Подлецом оказался. А вы?
-- Что -- я?
-- Как вы сюда попали?
-- Меня заманил Лобанов. Я у него картину приобрел из снобизма. Что-то
белое... с ушками... Вроде кальмара... Называется "Вектор тишины"... Среди
них есть талантливые живописцы?
-- Да. Например, Целков.
-- Это который? В джинсах?
-- Целков -- это который не пришел.
-- Ясно, -- говорю.
-- Один повесился недавно. Его звали -- Рыба. Прозвище такое... Так он
взял и повесился.
-- О, Господи! Из-за чего? Несчастная любовь?
-- Рыбе было за тридцать. Его картины не продавались.
-- Хорошие картины?
-- Не очень. Сейчас он работает корректором.
-- Кто?! -- вскричал я.
-- Рыба. Его удалось спасти. Сосед явился к нему за папиросами...
-- Надо, -- говорю, -- выбираться. Мелко ступая, я приблизился к
чердачному окошку. Распахнул его. Протянул девушке руку:
-- Осторожно!
Таня легко скользнула в оконный проем. Я последовал за ней. На чердаке
было темно и пыльно. Мы перешагивали через обернутые войлоком трубы.
Нагибались под бельевыми веревками. Достигнув черной лестницы, спустились
вниз. Затем проходными дворами вышли к стоянке такси.
Шел дождь, и я подумал: вот она, петербургская литературная традиция.
Вся эта хваленая "школа" есть сплошное описание дурной погоды. Весь "матовый
блеск ее стиля" -- асфальт после дождя...
Затем я спросил:
-- Как там ваши папа с мамой? Волнуются, наверное? Уже лет пятнадцать я
неизменно задаю симпатичным девушкам этот глупый вопрос. Три из пяти
отвечают:
"Я живу одна. Так что волноваться некому..." Этого-то я и жду. Старая
истина гласит: на территории врага сражаться легче...
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [ 10 ] 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
|
|