Чтение 10–й страницы книги ~Зона~

побегов. Принципиально не работает...

Я спрашиваю:

- Почему не работаешь? Купцов звякает наручниками:

- Сними браслет, начальник! Это золото без пробы.

- Почему не работаешь, волк?

- Закон не позволяет.

- А жрать твой закон позволяет?

- Нет такого закона, чтобы я голодал.

- Ваш закон отжил свое. Все законники давно раскололись. Антипов сту-
чит. Мамай у кума - первый человек. Седой завис на морфине. Топчилу в
Ропче повязали...

- Топчила был мужик и фрайер, зеленый, как гусиное дерьмо. Разве он
вор? Двинуть бабкин "угол" - вот его фортуна. Так и откороновался...

- Ну, а ты?

- А я - потомственный российский вор. Я воровал и буду...

Передо мной у низкого костра сидит человек. Рядом на траве белеет
книга. В левой руке он держит бутерброд...

- Привет, - сказал Купцов, - вот рассуди, начальник. Тут написано -
убил человек старуху из-за денег. Мучился так, что сам на каторгу пошел.
А я, представь себе, знал одного клиента в Туркестане. У этого клиента -
штук тридцать мокрых дел и ни одной судимости. Лет до семидесяти прожил.
Дети, внуки, музыку преподавал на старости лет... Более того, история
показывает, что можно еще сильнее раскрутиться. Например, десять миллио-
нов угробить, или там сколько, а потом закурить "Герцеговину флор"...

- Слушай, - говорю я, - ты будешь работать, клянусь. Рано или поздно
ты будешь шофером, стропалем, возчиком. На худой конец - сучкорубом. Ты
будешь работать либо околеешь в ШИЗО. Ты будешь работать, даю слово.
Иначе ты сдохнешь...

Зек оглядел меня как вещь. Как заграничный автомобиль напротив Эрми-
тажа. Проследил от радиатора до выхлопной трубы. Затем он внятно произ-
нес:

- Я люблю себя тешить...

И сразу - капитанский мостик над волнами. Изорванные в клочья паруса.
Ветер, соленые брызги... Мираж...

Я спрашиваю:

- Будешь работать?

- Нет. Я родился, чтобы воровать.

- Иди в ШИЗО!

Купцов встает. Он почти вежлив со мной. На лице его застыла гримаса
веселого удивления.

Где-то падают сосны, задевая небо. Грохочет лесовоз.

Неделю Купцов доходит в изоляторе. Без сигарет, без воздуха, на по-
лухлебе.

- Ты даешь, начальник, - говорит он, когда я прохожу мимо амбразуры.

Наконец контролер отпускает его в зону. В тот же день у него появля-
ются консервы, масло, белый хлеб. Загадочная организация, тюремный гор-
собес, снабжает его всем необходимым...

Февраль. Узкие тени лежат между сосен. На питомнике лают собаки.

Покинув казарму, мы с Хедояном оказываемся в зоне.

- Давай, - говорит Рудольф, - иди вдоль простреливаемого коридора, а
я тебе навстречу.

Он идет через свалку к изолятору. По уставу мы должны идти вместе.
Надзиратели ходят только вдвоем. Недаром капитан Прищепа говорит: "Двое
- это больше, чем Ты и Я. Двое - это Мы..."

Мы расстаемся под баскетбольными щитами. Зимней полночью они напоми-
нают виселицы. Как только я исчезну за баками свалки, Рудольф Хедоян
вернется. Он закурит и направится к вахте, где тикают ходики. Я тоже мог
бы вернуться. Мы бы все поняли и рассмеялись. Но для этого я слишком ос-
торожен. Если это случится, я буду отсиживаться на вахте каждый раз.

Я надвигаю воркутинский капюшон и распахиваю дверь соседнего барака.
Нестерпимо грохочет привязанный к скобе эмалированный чайник. Значит, в
бараке не спят. Нары пусты. Стол завален деньгами и картами. Кругом -
человек двадцать в нижнем белье. Взглянув на меня, продолжают игру.

- Не торопись, ахуна, - говорит карманник Чалый, - всех пощекочу!

- Жадность фрайера губит, - замечает валютчик Белуга.

- С довеском, - показывает карты Адам.

- Задвигаю и вывожу, - тихо роняет Купцов... Я мог бы уйти. Водворить
на место чайник и захлопнуть дверь. Клубы пара вырвались бы из натоплен-
ного жилья. Я бы шел через зону, ориентируясь на прожекторы возле КПП,
где тикают ходики. Я мог бы остановиться, выкурить сигарету под баскет-
больной корзиной. Три минуты постоять, наблюдая, как алеет в снегу оку-
рок. А потом на вахте я бы слушал, как Фидель говорит о любви. Я бы даже
крикнул под общий смех:

- Эй, Фидель, ты лучше расскажи, как по ошибке на старшину Евченко
забрался...

Для всего этого я недостаточно смел. Если это случится, мне уже не
зайти в барак...

Я говорю с порога:

- Когда заходит начальник, положено вставать. Зеки прикрывают карты.

- Без понта, - говорит Купцов, - сейчас нельзя...

- Это вилы, начальник, - произносит Адам. Остальные молчат. Я протя-
гиваю руку. Сгребаю податливые мятые бумажки. Сую в карманы и за пазуху.
Чалый хватает меня за локоть.

- Руки! - приказывает ему Купцов. И потом, обращаясь ко мне:

- Начальник, остынь!

Хлопает дверь за спиной, гремит эмалированный чайник.

Я иду к воротам. Бережно, как щенка, несу за пазухой деньги. Ощущаю
на своих плечах тяжесть всех рук, касавшихся этих мятых бумажек. Горечь
всех слез. Злую волю...

Я не заметил, как подбежали сзади. Вокруг стало тесно. Чужие тени ки-
нулись под ноги. Мигнула лампочка в проволочной сетке. И я упал, не
расслышав собственного крика...

В госпитале я лежал недели полторы. Над моей головой висел репродук-
тор. В гладкой фанерной коробке жили мирные новости. На тумбочке стояли
шахматные фигуры вперемешку с пузырьками для лекарств. За окнами рассти-
лался морозный день. Пейзаж в оконной раме...

Сухое чистое белье... Мягкие шлепанцы, застиранный теплый халат...
Веселая музыка из репродуктора... Клиническая прямота и откровенность
быта. Все это заслоняло изолятор, желтые огни над лесобиржей, примерзших
к автоматам часовых. И тем не менее я вспоминал Купцова очень часто. Я
не удивился бы, пожалуй, зайди он ко мне в своей лагерной робе. Да еще и
с книгой в руках.

Я не знал, кто ударил меня возле пожарного стенда. И все же чувство-
вал: неподалеку от белого лезвия мелькнула улыбка Купцова, Упала, как
тень, на его лицо...

В шлепанцах и халате я пересек заснеженный двор. Оказавшись в темпом
флигеле, натянул сапоги. Затем приехал в штаб на лесовозе. Явился к под-
полковнику Гречневу. На его столе размахивал копьем чугунный витязь. Тон
был начальственно-фамильярный;

- Говорят, на тебя покушение было?

- Просто сунули шабер в задницу.

- Ну и что хорошего? - спросил подполковник.

- Да так, - говорю, - ничего.

Как это произошло?

Играли в буру. Я отнял деньги.

Когда тебя обнаружили, денег не было.

Естественно.

Зачем же ты приключений ищешь?

Затем, что подобные вещи кончаются резней.

Товарищ подполковник...

Резней, товарищ подполковник.

Это в наших интересах.

Я думаю, надо по закону.

Ладно, считай, что я этого не говорил. Ты питерский?

С Охты.

- В штабе рассказывают такой анекдот. Приехал майор Бережной на Роп-
чу. Дневальный его не пускает. Бережной кричит: "Я из штаба части!" Дне-
вальный в ответ: "А я - с Лиговки!.." Ты приемами самбо владеешь?

- Более или менее.

- Говорят - от топора и лома нет приема... Можно перевести тебя в
другую команду.

- Я не боюсь.

- Это глупо. Отошлем тебя в Синдор...

- А в Синдоре - не зеки? Такое же сучье и беспредельщина.

- Права думаешь качать?

- Не собираюсь.

- Товарищ подполковник.

- Не собираюсь, товарищ подполковник.

- Вот и замечательно, - сказал он, - а то прижмуриться недолго. Габа-
риты у тебя солидные, не промахнешься...

Штабной грузовик отвез меня к переезду.

Я шел по укатанной гладкой дороге. Затем - по испачканной конским на-
возом лежневке. Сокращая дорогу, пересек замерзший ручей. И дальше - ми-
мо воробьиного гвалта. Вдоль голубоватых сугробов и колючей проволоки.

Сопровождаемый лаем караульных псов, я вышел к зоне. Увидел застиран-
ный розовый флаг над чердачным окошком казармы. Покосившийся фанерный
гриб и дневального с кинжалом на ремне. Незнакомого солдата у колодца.
Чистые дрова, сложенные штабелем под навесом. И вдруг ощутил, как стос-
ковался по этой мужской тяжелой жизни. По этой жизни с куревом и бранью.
С гармошками, тулупами, автоматами, фотографиями, заржавленными бритвен-