Чтение 10–й страницы книги ~На куличках~

И сразу Шмит, вдруг, вот, стал немил Андрею Иванычу, нелюб. Вспомни-
лось, как Шмит жал ему руку.

- Вы... Вы эгоист, - сказал Андрей Иваныч со злостью.

- Э-го-ист? А вы что ж думаете, милый мальчик, есть альтруисты?
Хо-хо-о! Все тот же эгоизм, только дурного вкуса... Ходят, там, за про-
каженными, делают всякую гадость... для-ради собственного же удовлетво-
рения...

"Ч-чорт проклятый... А вот, что она сделала?.. Неужели... неужели ж
ничего он не замечает, не чувствует?"

А Шмит смеялся:

- Э-го-ист... А барышня писала: "игоист", - они все ведь безграмот-
ные... Ах, Господи, да кто ж это мне рассказывал? Сидят на скамейке, она
зонтиком на песке выводит: и... т, - "Угадайте, - говорит, - это я напи-
сала о вас". Обожатель глядит читает, конечно, "идиот", - что ж еще? И
трагедия... А было-то "игоист"...

Марусе нужно было смеяться. Опять: заколдованная кладь, грузчики нап-
ружились изо всех сил... Закусила губы, побледнел Андрей Иваныч...

Засмеялась, наконец, - слава Богу, засмеялась. Но в ту же секунду
раскололся ее смех, покатились, задребезжали осколочки, хлынули слезы в
три ручья.

- Шмит, милый! Я больше не могу, не могу, прости, Шмит, я тебе все
расскажу... Шмит, ты ведь поймешь, ты же должен понять! - иначе - как
же?

Всплескивала маленькими своими детскими ручонками, тянулась вся к
Шмиту, но не смела тронуть его: ведь она...

Шмит повернулся к Андрею Иванычу, к искаженному его лицу, но не уви-
дел в нем удивления. Шмитовы глаза узко сощурились, стали как лезвие.

- Вы... Вы уже знаете? Почему вы знаете это раньше, чем я?

Андрей Иваныч сморщился, поперек глотки стал ком, он досадливо махнул
рукой.

- Э, оставьте, мы с вами после! Вы поглядите на нее: вы ведь ей в но-
ги должны кланяться.

Шмит выдавил сквозь стиснутые зубы:

- Муз-зы-кант! Знаю я этих муз-зы...

Но услышал за собой легкий шорох. Обернулся, а Маруся-то как стояла,
так - села на земь, поджав ноги, а глаза закрыты.

Шмит поднял ее на руки и понес.

14. Снежный узор.

Каждый день вечером подходил Андрей Иваныч к Шмитовской калитке,
брался за звонок и назад уходил: не мог, ну, вот, не мог он такой, прок-
лятый, войти туда, увидеть Марусю. Как же не проклятый: зачем не убил в
ту ночь генерала? Шмит бы убил.

Но и так - сидеть в постылой своей комнате и не знать, что там, - еще
больше не мог.

"Господи, только бы как-нибудь увидать, хоть немного, что она"...

И на пятый день к вечеру Андрей Иваныч придумал-таки. Напялил пальто,
взял было шашку, - поставил опять в угол.

- Куда это вы, на ночь глядя? - спросил Гусляйкин и, показалось Анд-
рею Иванычу, подмигнул.

- Я... Я не скоро приду, ложись спать.

На улице снег вчера выпал. Не настоящий, конечно, не русский: так
только, сверху чуть-чуть.

"Снег - это не хорошо, хрустит, и от месяца - как днем, ясно... Все
равно. Надо же"...

Андрей Иваныч зуб на зуб не попадал - от холода, что ли? Да нет: мо-
роз - не Бог весть.

Окна у Шмитов завешаны были морозным самоцветным узором. Андрей Ива-
ныч поднялся на цыпочки и терпеливо стал дыханием согревать стекло, что-
бы увидеть, - Господи, если б хоть немного, хоть немного...

Теперь было видно: они в своей столовой. Дверь оттуда прикрыта неп-
лотно, и в гостиной синий полусвет, смутно-острые тени от пальмы - за
тем самым диваном.

Дрожал, глядел Андрей Иваныч в протаянный круг. Мерзли руки и ноги.
Нескоро, может, через полчаса, может, через час, пришла мысль:

- Стоять и подглядывать, и подглядывать, как Агния какая-нибудь! До
чего ж, значит, я... Надо уйти...

Отошел на шаг - и стал: уйти дальше не было сил. Вдруг видел: на
снежном экране окна две тени заколыхались - большая и поменьше. Все за-
был, кинулся к окну, затрясся, как в лихорадке.

Проталины в окне затянулись уж снежной дымкой, ничего не понять...
"Господи, что они там делают, что они делают?"

Маленькая тень поменьшела, стала на колени, а может упала, а может...
К ней нагнулась большая тень...

Впился, всем своим существом ушел Андрей Иваныч в проклятую темную
завесу, силится ее разорвать...

- Тр-рах! - стекло треснуло, на лбу ожог боли, мокрое. Кровь... Отс-
кочил Андрей Иваныч, ошалело глядел на осколки у ног, стоял и глядел,
как вкопаный, - бежать и не подумал.

Очнулся, - возле него был уж Шмит.

- А-а, так это вы, муз-з-зы-кант? Подсматривали-с?

Совсем близко от себя увидел Андрей Иваныч острые, бешеные Шмитовы
глаза.

- Недурно! Вы здесь быстро ак-климатизировались.

"Поднять руку? Ударить? Но ведь правда же, но ведь правда..." - зас-
тонал Андрей Иваныч. И стоял. И молчал.

- На этот раз... Пош-шли вон!

Шмит захлопнул за собою калитку.

... "Сейчас же, - сейчас! Притти - и пулю в лоб... Сейчас же!" - по-
бежал Андрей Иваныч домой. Лицо горело, как от пощечин.

Не мог теперь сказать: отпирал Гусляйкин или нет. Как будто нет, и
все-таки уже сидел Андрей Иваныч за столом и глядел на револьвер, под
лампой - такой противно-блестящий.

"Но ведь никто же абсолютно не видел. Но и не в этом даже дело. Глав-
ное, что ведь Маруся же одна останется - одна, с ним, ведь он, может, ее
бьет, и если меня не будет"...

Он спрятал револьвер, запер торопливо на ключ. Дунул на лампу, так в
сапогах прямо и бухнулся на постель.

- О, проклятый - о, проклятый трус!

...Склизкое, туманное-серое утро. Гусляйкин нещадно расталкивал Анд-
рея Иваныча:

- Ваш-бродие, покупочки из города привезли.

- Что, что такое?.. Какие покупочки?

- Да ведь вы, ваш-бродь, сами о прошлой неделе заказывали. Ведь завт-
ра-то, чать, Рожество Христово.

Залеченные сном мысли проснулись, заныли.

Рождество... Самый любимый праздник. Яркие огни, бал, чей-то милый
надушеный платочек, украденый и хранившийся под подушкой... Все было,
все кончилось, а теперь...

Было так: он канул на дно, на дне сидел, а над головой ходило мутное,
тяжелое озеро. И оттуда, сверху, доходило все глухо, смутно, туманно.

Очень странно было Андрею Иванычу надеть на первый день мундир и итти
с визитами. Но, заведенный каким-то заводом, пошел. Поздравлял, целовал
руки, даже смеялся. Но сам слышал свой смех...

Где-то, - может у Нестеровых, может у Иваненко, может у Косинских -
был спор о поросенке: как его на стол подавать? Бумажной бахромой надо
его украшать, или нет? Окорок, конечно, надо, всякому это ведомо, а вот
поросенка-то как? И когда спросили спорщики Андрей-Иванычево мнение ("Вы
ведь недавно из России - это очень важно") - тут Андрей Иваныч и засме-
ялся, и услышал: "Я смеюсь? я?".

В каком-то доме, кажется, у Нечесов, из столовой были видны через
открытые двери две супружеских, рядом стоящих, брюхатых кровати. Глядя
туда и допивая, может, пятую, может, десятую рюмку, Андрей Иваныч неожи-
данно спросил:

- А что теперь у Шмитов?

- Чудак, да ведь у вас такое сокровище - Гусляйкин. У него спросите,
он в кухне у Шмитов день и ночь, - посоветовала кругленькая капитанша.

От коньяку, от водки, от налегшей плиты ночи - мутное озеро стало еще
глубже, еще тяжелей.

Андрей Иваныч сидел после визитов у себя за столом, бессмысленно гля-
дел на лампу, не слушал, что там такое рассказывает Гусляйкин, стоя у
притолки. Потом вспомнилось: сокровище. Загорелся Андрей Иваныч и спро-
сил, не глядя:

- А у капитана Шмита давно был?

- Нынче бал. Как же. Там дела, там дела, и-и-и... Комедия!

Нельзя было слушать Андрею Иванычу - и еще больше нельзя не слушать.
Весь полыхал от стыда - и слушал. И говорил:

- А дальше? Ну, а потом что?

А когда кончил Гусляйкин, - Андрей Иваныч, шатаясь, подошел к нему.

- К-как ты мне смел такие... такие вещи рассказывать, как ты смел?

- Ваш-бродь, да вы сами ведь...

- ...Как ты смел... про нее, про не-е, с-сволочь?

Хлясь, - так и ушла Андрей-Иванычева рука в бланманже какое-то, в ки-
сельное: такие были у Гусляйкина жидкие щеки. Так это противно: как буд-
то, вот, вымазана теперь вся рука.

15. Нечистая сила.

Января двадцать пятого - мученицы Фелицаты память, генеральши Фелица-
ты Африкановны именины. И уж так у генерала Азанчеева заведено: обед на
Фелицату и вечер званый. Да и не простой обед и вечер не простой, а
всегда с закорючкой, с заковыристой загвоздкой какою-нибудь. То поднесет
перед обедом всем офицершам по букету роз: "Пожалуйте, барыни, голубуш-