Постройка явилась мне желтеющим, висящим в воздухе миражем.
Вот он, "Четвертак"! Она была за домами, далеко,- отдельные
части лесов слились в одно; легчайшим ульем реяла она вдали...
Я приближаюсь. Грохот и пыль. Я глохну и заболеваю
катарактой. Я пошел по деревянному настилу. Воробей слетел с
пенька, слегка гнулись доски, смеша детскими воспоминаниями о
катании на перевесах,- я шел, улыбаясь тому, как оседают опилки
и как седеют в опилках плечи.
Где его искать?
Грузовик поперек пути. Он никак не может въехать.
Он возится, приподнимается и спадает, как жук, влезающий с
горизонтальной плоскости на отвесную.
Ходы запутаны, точно иду я в ухе.
- Товарищ Бабичев?
Указывают: туда. Где-то выбивают днища.
- Куда?
- Туда.
Иду по балке над бездной. Балансирую. Нечто вроде трюма
зияет внизу.
Необъятно, черно и прохладно. Все вместе напоминает верфь. Я
всем мешаю.
- Куда?
- Туда.
Он неуловим.
Он мелькнул один раз: прошло его туловище над как-то
деревянным бортом. Исчезло. И вот опять он появляется
наверху, далеко,- между нами огромная пустота, все то, что
вскоре будет одним из дворов здания.
Он задержался. С ним еще несколько,- фуражки, фартуки. Все
равно, отзову его, чтобы сказать одно слово: "Простите".
Мне указали кратчайший путь на ту сторону. Осталось только
лестница, Я слышу уже голоса. Осталось одолеть только
несколько ступенек...
Но происходит вот что. Я должен пригнуться, иначе сметет. Я
пригибаюсь, хватаюсь руками за деревянную ступеньку. Он
пролетает надо мной. Да, он пронесся по воздуху.
В диком ракурсе я увидел летящую в неподвижности
фигуру - не лицо, только ноздри я увидел: две дыры, точно я
смотрел снизу на монумент.
- Что это было?
Я покатился по лестнице.
Он исчез. Он улетел. На железной вафле он перелетел в другое
место. Решетчатая тень сопровождала его полет. Он стоял на
железной штуке, с лязгом и воем описавшей полукруг. Мало ли
что: техническое приспособление, кран. Площадка из рельсовых
брусьев, сложенных накрест. Сквозь пространства, в квадраты, я
и увидел его ноздри.
Я сел на ступеньке.
- Где он? - спросил я.
Рабочие смеялись вокруг, и я улыбался на все стороны, как
клоун, закончивший антре забавнейшим каскадом.
- Это не я виноват,- сказал я.- Это он виноват.
Я решил не возвращаться к нему.
Мое прежнее жилище уже принадлежало другому. На дверях висел
замок. Новый жилец отсутствовал. Я вспомнил: лицом вдова
Прокопович похожа на висячий замок. Неужели снова она вступит
в мою жизнью
Ночь была проведена на бульваре. Прелестнейшее утро
расточилось надо мною. Еще несколько бездомных спало
поблизости на скамьях. Они лежали скрючившись, с засунутыми в
рукава и прижатыми к животу руками, похожие на связанных и
обезглавленных китайцев. Аврора касалась их прохладными
перстами. Они охали, стонали, встряхивались и садились, не
открывая глаз и не разнимая рук.
Проснулись птицы. Раздались маленькие звуки: маленькие -
промеж себя - голоса птиц, голоса травы. В кирпичной нише
завозились голуби.
Дрожа, я поднялся. Зевота трясла меня, как пса.
(Открывались калитки. Стакан наполнился молоком. Судьи
вынесли приговор. Человек, проработавший ночь, подошел к окну
и удивился, не узнав улицы в непривычном освещении. Больной
попросил пить. Мальчик прибежал в кухню посмотреть, поймалась
ли в мышеловку мышь. Утро началось.)
В этот день я написал Андрею Бабичеву письмо.
Я ел во Дворце труда, на Солянке, зразы "нельсон", пил пиво и
писал:
"Андрей Петрович! Вы меня пригрели. Вы пустили меня к себе
под бок. Я спал на удивительном вашем диване. Вы знаете, как
паршиво жил я до этого. Наступила благословенная ночь. Вы
пожалели меня, подобрали пьяного.
Вы окружили меня полотняными простынями. Гладкость и холодок
ткани как будто и были рассчитаны на то, чтобы смирить мою
горячечность, унять беспокойство.
В моей жизни даже появились костяные пуговицы пододеяльника, и
в них - только найди нужную точку плавало радужное кольцо
спектра. Я сразу признал их. Они вернулись из давным-давно
забытого, самого дальнего, детского уголка памяти.
Я получил постель.
Само Это слово было для меня таким же поэтически отдаленным,
кан слово "серсо".
Вы мне дали постель.
С высот благополучия спустили вы на меня облако постели,
ореол, прильнувший ко мне волшебным жаром, окутавший
воспоминаниями, негорькими сожалениями и надеждами. Я стал
надеяться на то, что можно еще многое вернуть из
предназначенного для моей молодости.
Вы меня облагодетельствовали, Андрей Петрович!
Подумать меня приблизил к себе прославленный человек!
Замечательный деятель поселил меня в своем доме. Я хочу
выразить вам свои чувства.
Собственно, чувство-то всего одно: ненависть,
Я вас ненавижу, товарищ Бабичев.