Чтение 10–й страницы книги ~Тени в раю~

Я молчал. И чувствовал себя ужасно. Вокруг люди - один я какой-то
неприкаянный.

- Вы здесь живете? - спросила Наташа Петрова.

- Да. Временно.

- Здесь все живут временно. Но многие застревают на всю жизнь.

- Может быть. Вы тоже здесь жили?

- Да. Но потом переехала. И иногда думаю, лучше бы я никогда не уезжала
отсюда. И лучше бы я никогда не приезжала в Нью-Йорк.

Я так устал, что у меня больше не было сил задавать ей вопросы. Кроме
того, я знал слишком много судеб, выдающихся и банальных. Любопытство
притупилось. И меня совершенно не интересовал человек, который сокрушался
из-за того, что приехал в Нью-Йорк. Этот человек принадлежал к иному миру,
миру теней.

- Мне пора, - сказала Наташа Петрова, вставая. На секунду меня охватило
нечто вроде паники.

- Разве вы не подождете Меликова? Он должен прийти с минуты на минуту.

- Сомневаюсь. Пришел Феликс, который его заменяет.

Теперь и я увидел маленького лысого человечка. Он стоял у дверей и курил.

- Спасибо за водку, - сказала Наташа. Она взглянула на меня своими серыми
прозрачными глазами. Странно, иногда нужна самая малость, чтобы человеку
помогло. Достаточно поговорить с первым встречным - и все в порядке. [48]

Наташа кивнула мне и двинулась прочь. Она была еще выше ростом, чем я
предполагал. Каблуки ее стучали о деревянный пол громко и энергично, словно
затаптывали что-то. Звук ее торопливых шагов странно не соответствовал
гибкой и тонкой фигуре, слегка покачивавшейся на ходу.

Я закупорил бутылку и подошел к стоявшему у дверей Феликсу - напарнику
Меликова.

- Как живете, Феликс? - спросил я.

- Помаленьку, - ответил он не очень дружелюбно и взглянул на улицу. - Как
мне еще жить?

Я вдруг почувствовал, что ужасно завидую ему. Стоит себе и спокойно
покуривает. Огонек его сигареты стал для меня символом уюта и благополучия.

- Спокойной ночи, Феликс, - сказал я.

- Спокойной ночи. Может, вам что-нибудь нужно? Воды? Сигарет?

- Не надо. Спасибо, Феликс.

Я открыл свой номер, и на меня, подобно огромному валу, накатило прошлое.
Казалось, оно поджидало моего прихода за дверью. Я бросился на кровать и
вперил взгляд в серый четырехугольник окна. Теперь я был совершенно
беспомощен. Я видел множество лиц и не видел иных знакомых лиц. Я беззвучно
взывал о мести, понимая, что все тщетно; хотел кого-то задушить, но не знал
кого. Мне оставалось только ждать. А потом я заметил, что ладони мои намокли
от слез.

Адвокат заставил меня просидеть в приемной битый час. Я решил, что это
нарочно: видно, так он обрабатывал клиентов, чтобы сделать их более
податливыми. Но моя податливость была ему ни к чему. Я коротал время,
наблюдая за двумя посетителями, сидевшими, как и я, в приемной. Один из них
жевал резинку, другой пытался пригласить секретаршу адвоката на чашку кофе в
обеденный перерыв. Секретарша только посмеивалась. И правильно делала! У
этого типа была вставная челюсть, а на коротком толстом мизинце с
обгрызанным [49] ногтем сверкало бриллиантовое кольцо. Напротив стола
секретарши между двумя цветными гравюрами, изображавшими уличные сценки в
Нью-Йорке, висела окантованная табличка с одним словом - "Think!"(1). Этот
лапидарный призыв мыслить я замечал уже не раз. В коридоре гостиницы
"Ройбен" он красовался в весьма неподходящем месте - перед туалетом.

Самое яркое проявление пруссачества, какое мне до сих пор довелось
увидеть в Америке!

Адвокат был широкоплечий мужчина с широким, плоским лицом. Он носил очки
в золотой оправе. Голос у него был неожиданно высоким. Он это знал и
старался говорить на более низких нотах и чуть ли не шепотом.

- Вы эмигрант? - прошептал он, не отрывая взгляда от рекомендательного
письма, написанного, видимо, Бетти.

- Да.

- Еврей, конечно.

Я молчал. Он поднял глаза.

- Нет, - сказал я удивленно. - А что?

- С немцами, которые хотят жить в Америке, я дела не имею.

- Почему, собственно?

- Неужели я должен вам это объяснять?

- Можете не объяснять. Объясните лучше, почему вы заставили меня прождать
целый час?

- Госпожа Штейн неправильно меня информировала.

- Я хочу задать вам встречный вопрос: а вы кто?

- Я - американец, - сказал адвокат громче, чем раньше, и потому более
высоким голосом. - И не собираюсь хлопотать за нациста.

Я расхохотался.

- Для вас каждый немец обязательно нацист?

Его голос снова стал громче и выше:

- Во всяком случае, в каждом немце сидит потенциальный нацист.

Я снова расхохотался.

- Что? - спросил адвокат фальцетом.
-----------------------------------------(1) Думай! (англ.) [50]

Я показал на табличку со словом "Think!". Такая табличка висела и в
кабинете адвоката, только буквы были золотые.

- Скажем лучше так: в каждом немце и в каждом велосипедисте, - добавил я.
- Вспомним старый анекдот, который рассказывали в девятнадцатом году в
Германии. Когда кто-нибудь утверждал, будто евреи повинны в том, что
Германия проиграла войну, собеседник говорил: "И велосипедисты тоже". А если
его спрашивали: "Почему велосипедисты?" - он отвечал вопросом на вопрос: "А
почему евреи?" Но это было в девятнадцатом. Тогда в Германии еще разрешалось
думать, хотя это уже грозило неприятностями.

Я ждал, что адвокат выгонит меня, но на его лице расплылась широкая
улыбка, и оно стало еще шире.

- Недурственно, -- сказал он довольно низким голосом. - Я не слышал этого
анекдота.

- Анекдот с бородой, - сказал я. - Сейчас в Германии больше не шутят,
сейчас там только стреляют. Адвокат снова стал серьезным.

- У меня слабость к анекдотам, - сказал он. - Тем не менее я стою на
своем.

- И я тоже.

- Чем вы докажете свою правоту?

Я встал. Дурацкое жонглирование словами мне надоело. Нет ничего
утомительнее, чем присутствовать при том, как человек демонстрирует свой ум.
В особенности, если ума нет.

Но тут адвокат с широким лицом сказал:

- Найдется у вас тысяча долларов?

- Нет, - ответил я резко. - У меня не найдется и сотни.

Он дал мне дойти почти до самой двери и только тогда спросил:

- Чем же вы собираетесь платить?

- Мне хотят помочь друзья, но я готов снова попасть в лагерь для
интернированных, лишь бы не просить у них такой суммы.

- Вы уже сидели в лагере? [51]

- Да, - сказал я сердито. - И в Германии тоже, но там они называются
иначе.

Я уже ждал разъяснений этого горе-умника насчет того, что в немецких
концлагерях сидят-де и уголовники, и профессиональные преступники. Что было,
кстати, верно. Вот когда я перестал бы сдерживаться. Но на сей раз я не
угадал. За спиной адвоката что-то тихонько скрипнуло, а потом раздалось
грустное "ку-ку, ку-ку". Кукушка прокуковала двенадцать раз. Это были часы
из Шварцвальда. Таких я не слышал с детства.

- Какая прелесть! - воскликнул я иронически.

- Подарок жене, - сказал адвокат слегка смущенно. - Свадебный подарок.

Я с трудом удержался, чтобы не спросить, не сидит ли в этих часах
потенциальный нацист. Мне показалось, что в кукушке я вдруг обрел
неожиданного союзника. Адвокат почти ласково сказал:

- Я сделаю для вас все, что смогу. Позвоните мне послезавтра утром.

- А как же с гонораром?

- Насчет этого я переговорю с госпожой Штейн.

- Я предпочел бы знать заранее.

- Пятьсот долларов, - сказал он. - В рассрочку, если хотите.

- Думаете, вам удастся мне помочь?

- Продлить визу мы во всяком случае сумеем. Потом придется опять
ходатайствовать.

- Спасибо, - сказал я. - Позвоню вам послезавтра... Ну и фокусник! - не
удержался я, спускаясь в тесном лифте этого узкогрудого дома. Моя попутчица
бросила на меня испепеляющий взгляд: она была в шляпке в виде ласточкиного
гнезда, и когда кабина остановилась, со щек у нее посыпалась пудра. Я стоял,
не глядя на даму, изобразив на лице полнейшее равнодушие. Мне уже говорили,
что женщины в Америке чуть что зовут полицейского. "Think!" - было написано
в лифте на дощечке красного дерева; дощечка висела над гневно
покачивавшимися желтыми кудряшками дамы и над неподвижным гнездом с выводком
ласточек.

В кабинах лифта я всегда начинаю нервничать. В них нет запасного выхода,
и убежать из кабины трудно. [52]

В молодости я любил одиночество. Но годы преследований и скитаний
приучили меня бояться его. И не только потому, что оно ведет к размышлениям