любит Лоренцу, любит именно за то, что она такая, какая есть, а она есть
София - и подумать только, что в эту самую минуту она, наверно... Нет, надо
учесть, что у Бельбо гораздо более извращенное мышление. Мне снова
вспомнились слова Диоталлеви: "Во второй сефире сумрачный Алеф превращается
в Алеф светоносный. Из Темной Точки выходят наружу буквы Торы. Тело -
согласные, дыхание - гласные, а все вместе сопровождают пение
благочестивого. Когда мелодия звуков движется, движутся с нею согласные и
гласные. Созидается Хохма, Мудрость, Познание, первоначальная идея, в
которой все содержание лежит как бы в укладке и готово распространиться по
всему сотворенному. В Хохме содержится сущность всего того, что будет..."
Бельбо знал или думал, что знает; его София. Бельбо избрал таинственное имя,
открывающее доступ к Абулафи, к предмету его любовных ласк (единственному!),
но лаская его, он воображает Лоренцу, он ищет слово, которое поможет ему
владеть Абулафией, но в то же время и Лоренцей, ищет талисман, он хочет
проникнуть в сердце Лоренцы и понять его, как понимает сердце Абулафии; он
хочет, чтобы Абулафия оставался непроницаем для всех, как для него самого -
Лоренца, он верит, что способен охранить, объять и овладеть тайной Лоренцы,
как овладел тайной Абулафии...
верном направлении. Как и в случае Плана, я принимал желаемое за
действительное.
СОФИЯ. Машина вежливо переспросила: "Вы знаете пароль?" Глупая машина, тебя
не волнует даже мысль о Лоренце.
вас ключевое слово?" - я рявкнул: "Нет".
хляби слов. Я взломал Абулафию.
выбрал именно это слово? Теперь-то я понимаю почему и понимаю, что он в
некую минуту озарения понял то, что понимаю теперь я. Но в четверг я думал
только об одном: победа!
я скомандовал себе: марш в ванную и умыться. Потом приступил к печатанию
последнего файла, который Бельбо кончил перед самым броском в Париж. Пока
принтер похрюкивал, я взялся за бутерброды и налил себе еще виски.
Бельбо? Что я понял в нем за те два года, которые мы провели бок о бок,
видясь ежедневно? В какой степени мог я верить дневнику человека, писавшего,
по его же признанию, в исключительных обстоятельствах, одурманенного
алкоголем, курением, страхом, три дня и три ночи отрезанного от всяких
контактов со внешним миром?
глазами маячил только экран и муравьиная мелкота точечной печати. Истинны
или ложны догадки - в любом случае Бельбо собирался позвонить на следующее
утро.
пробудился от крепчайшего липкого сна и поначалу не мог понять, где
нахожусь. Слава богу, в банке было немного кофе, я выпил две или три чашки.
доберется до телефона именно в это время.
порядке. Обнаружил игры, упражнения, рассказы о вещах, известных мне
независимо. Увиденные глазами Бельбо, эти вещи рисовались в новом свете.
каталогизированные - с педантизмом смирившегося неудачника. Я находил там
портреты людей, которых знал, и их лица здесь приобретали совершенно другое
выражение, очень трагическое; а может быть, трагическим было прочтение?
мозаику?
чтениям недавнего времени, я узнавал каждую, о, сколько книг в этом духе
прошло мимо нас с Бельбо за последние месяцы... Цитаты были пронумерованы:
совпадение. И почему Бельбо выбрал именно эти фразы?
объяснить ни писания Бельбо, ни ужасную историю, в которой участвуем мы все.
Я перебираю цитаты, как бусины богохульных четок, и чем дальше, тем яснее
вижу, что многие из них могли бы прозвучать для Бельбо сигнальным звоночком,
указать путь спасения.
от буйного бреда? Я все твержу, что именно моя версия - правильная, но не
далее как несколько часов назад - именно мне, а не Бельбо - было сказано:
кем-то шуршащим - видимо, сверчки, мыши... скелет дядиного врага Аделино
Канепы... Мне страшно пересечь коридор, я сижу в кабинете дяди Карло, смотрю
в окошко. Время от времени подхожу к балкону, чтобы проверить, не
поднимается ли кто-то по склону горы. Я чувствую себя как в кино, какая
тоска: "Сейчас они появятся..."
выработанная в тот вечер, с пяти до десяти, чтобы обмануть время и спасти
жизнь, - как я вил цепочки догадок, притаившись в перископе, потаптывая
затекающими ногами в ритме афро-бразильской пляски!
"атабаке"...
механическом балете, ныне, в этом храме механики, пресуществятся в ритуал, в
обладание, в богоявление и во владычество бога Эшу?
компьютером - правда. Я мог еще защищаться сомнением. К полуночи следовало
бы, наверно, признать как безусловный факт, что я прискакал в Париж,
затаился, яко тать, в невиннейшем техническом музее, словом - наделал кучу
глупостей только потому, что поддался на простую приманку - макумбу для
туристов, дал себя одурманить ароматами "перфумадорес", ритмами "понтос"...
воспоминаниями, складывали мозаику, и это состояние духа, раздираемого между
обаянием интриги и предощущением капкана, я бы хотел сохранить в себе и
сегодня, когда на значительно более свежую голову передумываю то, о чем
думал ночью в музее, и снова возвращаюсь к документам, лихорадочно читанным
перед этим, и тогда утром в аэропорту, и во время перелета в Париж.
- я, Бельбо и Диоталлеви - осмелились переписывать мироздание и, как
выразился бы Диоталлеви, переоткрывать те части Книги, что напечатлены
пламенем белым, то есть пробелы, оставленные саранчою черного пламени,
населяющей - и изъясняющей - Тору.
fati10, я могу начать историю, которую пытался выстроить в тревоге и в
надежде - ах, скорее всего, обманной! - два вечера назад в перископе,
историю, прочитанную за. два дня до того в квартире Якопо Бельбо и прожитую
мною самим, не всегда сознавая это, в течение последних двенадцати лет на
фоне стойки "Пилада" и запыленных стеллажей "Гарамона".