крайней мере, с пяти шампуров, девушка, сидевшая рядом, брала вилкой мясо и
отправляла в сладкогласный рот Арменака. Над топырящимся крахмалом салфетки
сухонькое надменное лицо. В руке кусок хлеба, который он держит двумя
пальцами через бумажную салфетку.
желваки, захватывающая дух опасность глотательного движения, нежные,
обожающие глаза поклонниц, следящие за ним.
мире.
рот, хохочет Арменак.
душераздирающего визга женщины. Все повскакали с мест и, опрокидывая стулья,
ринулись на голос.
самого барьера над морем, отвернувшись к воде, стояла та самая девушка,
которая подходила вместе со своим парнем к художнику. Парень этот, бледный
как полотно, стоял рядом с ней и, держа наткнутого на вилку извивающегося
скорпиона, в бешенстве потряхивал этой вилкой перед оплывающей горой
директорского туловища. Из жестов этого парня можно было понять, что
скорпион откуда-то сверху упал на платье его девушки.
на потолок, то на девушку, -- хотите, в моей машине домой отвезу?..
разные стороны.
омерзительным шорохом, как мне показалось (хотя как можно было услышать
шорох в этом грохоте?), шлепнулся скорпион. Я взял бутылку и с отвращением
раздавил, вмазал его в бутылку и выбросил ее за барьер.
какой-то пьяной парочки, которая, прикрывшись от скорпионов зонтом,
пустилась в танец, припевая:
к себе всеобщее внимание, он молча протягивал тарелку в разные стороны,
держа ее в вытянутой руке, как бы показывая готовность принять на тарелку
любого скорпиона, упавшего с потолка. Не дожидаясь скорпиона, он притянул к
себе руку с тарелкой и, нанизывая на вилку куски мяса, несколько раз
отправлял их в рот, поворачиваясь в разные стороны, чтобы все его видели, и
самой, подчеркнуто яростной, работой челюстей декларируя полную безопасность
и призыв, следуя его примеру, продолжать пиршество.
производства повалили к выходу, причем некоторые из них подхватывали своих
девушек, а некоторые -- девушек и бутылки с вином.
кричал Арменак, шагая по столам. -- Сецас августос!
призывов Арменака, во всяком случае, то, что август -- не весенний месяц и в
его названии нет буквы "р", они стали бегать вокруг столов, натыкая на
шампуры сваливающихся на стол скорпионов и стряхивая их за борт деревянного
барьера.
скоростью. Я понял, что это Автандил Автандилович. Быстро оглядел столы,
предчувствуя, что ее уже нет. Ее и в самом деле не было. Меня охватило
ощущение пустоты и безразличия.
ресторана снова начал бить себя по голове. Заметив это, Арменак, все еще
продолжая держать в руке тарелку, подошел к краю стола и оттуда стал гневно
утешать директора:
чувствовал, как галерея то всплывает, то проваливается куда-то.
посвежевшую улицу. У входа в ресторан стояло две машины. В первой из них
сидел Арменак. Гримаса презрительного гнева искажала его профиль. В нем еще
доклокатывал спор с толпой.
оттуда время от времени доносился девичий щебет. Музыканты осторожно, с
расчетливой вместительностью, укладывали в машины девушек и инструменты.
Сколько я ни бывал на всякого рода банкетах, всегда музыканты уезжают с
девушками, даже если ни одной из них не знали до этого.
суровый профиль Арменака, все еще мысленно укрощающего толпу.
лениво защищающееся от света голой рукой, в которой что-то она держала, а
что -- я не мог сразу понять, и только когда мелькнуло снова ее лицо и струя
света второй машины впилась в ее голые ноги и погасла, я понял, что она
держит туфли. Рядом с ней стоял он и перекладывал бутылку коньяку из одного
кармана в другой.
образованный ливневыми водами.
с Автандилом Автандиловичем (только в пьяную голову это могло прийти; да и
он бы себе никогда не позволил так публично!!!), я подбежал к ней и схватил
ее за руку. И вдруг она так рванулась, словно я передал ей палочку эстафеты,
и мы побежали прямо вперед, шлепая ногами по теплой ночной воде, и уже на
той стороне услышали его крик:
бутылку, а мы бежали и бежали, на миг останавливаясь, чтобы перевести
дыхание, выхватить беглый поцелуй, как отпить льющееся через край, и снова
бежать.
там пропади все пропадом! Но сейчас бежать и бежать!
задыхаясь от смеха, вспоминая его осторожный, чтобы не разбить бутылку, бег,
и снова бежать и, останавливаясь, припадать к этому нежному, пахучему,
хохочущему, белозубому, безумному рту -- запомнить его таким!
прибрежного ларька, возвращенного к своим обязанностям звуком наших шагов,
и, может быть, потому особенно долгая и сердитая трель свистка, вызвавшая в
нас новый приступ смеха.
долгий, как сон наяву, сырой гул воды и острый, пузырящийся близостью
прибоя, воздух.
отрыжка отдыхающего неба. Боль, боль, всюду боль!
почему-то оказалось в море) и только через месяц, уже без всякой помпы, его
открыли снова.
ресторана не учли, что при сильном ветре струи воды будут сбиваться на одну
из наружных стен крепости, примыкающей к галерее, и вода, мол, из-за этой
ошибки добралась до скорпионьих гнезд.
скорпионы и раньше при сильном ливне уходили в глубинные, внутренние части
крепости. И на этот раз они выползли сюда, не подозревая, что тут делается,
и вдруг, попав в бурю электричества и музыки, оглушенные этой непомерной
дозой цивилизации, они стали шлепаться вниз, то попадая на пиршественные
столы, то на людей, впрочем, без всякого злого умысла.
каким-то твердым, во всяком случае явно скорпиононепроницаемым, лаком. О
судьбе скорпионов, замурованных в этой части крепости, рассказчику ничего не
известно. Можно только предполагать.
скорпионам), если они не догадались вырыть себе подземный ход (что им явно
несвойственно, а свойственно заключенным былых идиллических времен, золотому
веку неустанно развивающейся науки тюрьмостроения).
мне говорит, что в газете о козлотуре ничего или почти ничего не было. После
нашей беседы я зашел в городскую библиотеку и попросил у библиографа дать
мне справку о всех печатных материалах по козлотуру в нашей газете.
раньше здесь не видел, поднялся на второй этаж библиотеки, где находился
библиографический кабинет. Я остался внизу, в читальном зале и, стоя у
выдачи книг, болтал со знакомой девушкой, работавшей там. Вскоре возвратился
библиограф и подал мне карточку, на которой было аккуратно занесено название
и дата первой информации о козлотуре, а также дата выхода перепечатанной в
нашей газете столичной статьи, критикующей козлотуризацию сельского
хозяйства.
чистое, почти девичье лицо, и он еще явно не научился спокойно врать.
Прозоров Александр
Херберт Фрэнк
Лукин Евгений
Посняков Андрей
Белов Вольф
Корнев Павел