Чтение 10–й страницы книги ~Ватага~

- Есть другая пушка? - спросил Зыков. - Ну-ка, давай сюда. И пороху
скольки хочешь? Ладно.

Дружно тянули от церкви заарканенную ржавую тушу пушки. Подтащили к
откосу. Кричали, подергивая концы аркана:

Раз-два! Еще разок!

Раз-два! Матка идет!

Раз-два! Подается!

Но пушка подавалась туго. Она лениво вползала вверх, как стопудовая
черепаха.

- Дубинушку надо! - крикнул красавец Ванька-Птаха и заливисто запел:

Наш начальник Зыков

Чо-о-рный!..

Он отчаянный

Задо-о-рный!..

Да, э-е-е-ей, дуби-и-нушка, ухнем...

Да, э-е...

- А ну! - Зыков соскочил на землю и впрягся в аркан.

Все надулись, сразу запахло редькой, и пушка, злобно ощерив рот, хо-
дом поползла наверх.

- Миклухин! - крикнул Зыков. - Орудуй... Ты бомбардиром был. Греми
раз двадцать... Надобно на людишек трепет навести. А где ж красные пра-
вители? Большевики?

- В тюрьме... А главные перебиты были. Кой-кто остался.

- Всех на свободу.

- И жуликов?

- Всех. Моим именем. Большевики пусть спокойно по домам идут. Когда
надо, покличу. Да пускай смирно сидят, а то... - он ткнул кулаком в
грудь и гордо крикнул: - Я здесь власть! - Лицо его было сурово. - Эй,
Гусак! Об'яви нашим, чтоб раз'езжались по домам. Чинно-благородно
чтоб... моим приказом, строгим. Обид никаких. А то башки, как кочни, по-
летят! Гулять же будем по окончании делов. Срамных! Указывай фатеру.

Глава VII.

Луна разогнала все тучи. От звездного неба шел голубоватый зыбкий
свет.

Деревянный двух-этажный дом купца Шитикова, с колоннами и резьбой,
выходил на соборную площадь. Стекла отливали голубым блеском, как на
солнце темно-синий шелк. Внутри, одинокий, пугливо светился огонек. У
ворот, по углам и во дворе стояли вооруженные партизаны.

- Двери, - сказал Зыков, влезая на крыльцо.

Сверкнула сталь двух грузных ломов, дерево затрещало, и Зыков с рыжим
поднялись наверх.

Зыков двинул плечом запертую дверь, и оба пошли в заднюю комнату на
огонек. Их шаги в пимах были тяжелы и мягки. В спальне горела лампа, у
образов две лампадки. Хозяин и хозяйка стояли под лампадками, лицом к
дверям, умоляюще скрестив на груди руки. Страх перекосил, исковеркал их
лица.

- Здорово, ваше почтение, - прохрипел Срамных. - Давай деньги!.. Три
тыщи! Видишь, сдержал слово, самолично Зыкова привел. Вот - он, он! Да-
вай деньги! - и захохотал. Хохот был хищный, злорадный. У хозяев остано-
вилось сердце, враз похолодела кровь.

- Все возьмите... Батюшки мои, отцы родные... - и оба повалились на
колени.

- Богачество можешь оставить при себе, - сквозь зубы сказал Зыков,
горой шагая на них. В глазах Зыкова Шитиков мгновенно увидел свою
смерть. Кособоко откачнулся и, прикрыв голый, как яйцо, череп ладонями,
пронзительно завизжал. Зыков резко два раза взмахнул чугунным безменом,
и все смолкло.

- Приплод есть? - спросил Зыков.

- Нету. Бездетные они. - Все лицо и глаза Срамных были в слюнявой и
подлой улыбке.

- А там кто охает? - Зыков пошел с лампой в соседнюю комнату.

- А это ейная мать, больная...

- Выбросить в окно. С кроватью вместе.

Рыжий с двумя партизанами подняли кровать:

- Побеспокоить, бабушка, придется.

Старуха онемела: ворочала глазами и, как рыба, открывала ввалившийся
рот. Поднесли к венецианскому окну и раскачали. Вместе с двойной рамой
все кувырнулось на мороз.

Выбросили и те два трупа.

- Эх, дураки... Холоду напустили, - сказал Зыков.

- Законопатить можно. Эвот сколько ковров, - ответил рыжий. - Эй, по-
шукай-ка, братцы, гвоздочков.

Зажгли все лампы.

- А внизу кто? - спросил Зыков.

- Приказчики, да Мавра, стряпуха ихняя.

- Позвать стряпуху. - И сел на кресло.

Мавра была слегка подвыпивши. У самой двери она брякнулась на колени
и поползла к Зыкову, голося басом:

- Ой ты, свет ты наш, ты ясен месяц... Батюшка, кормилец, не погу-
би... Разбойничек ангельский...

- Дура! Ты купчиха, что ли? Встань...

- Верная раба твоя... Ой, батюшка, милый разбойничек... - и заревела
в голос.

Зыков нахмурился, подхватил ее под пазухи:

- Жирная, а дура, - и посадил рядом с собой на диван.

- Ой, ой, - скосоротилась она и засморкалась. - Ничевошеньки я знать
не знаю, ведать не ведаю... Хошь режь, хошь жги... А только что...

- Слушай...

- Не буду у них, у проклятых буржуев, жить.

- Да слушай же...

- Знать не знаю, ведать не ведаю... Разбойничек ты мой хороший...

- Молчи, сволочь!. - внезапно вскочив, затряс Зыков под самым ее но-
сом кулаками. - Срамных! Растолкуй ей, чтоб на двадцать ртов ужин сгото-
вила... Да повкусней... А баня готова? Фу-у чорт, дура баба.

Третий раз грохнула пушка. Стекла и висюльки на лампе взикнули.

- Скажи тому обормоту, как его... Миклухину, достаточно палить. Завт-
ра... - проговорил Зыков и пошел в баню.

Ему светил фонарем приказчик Половиков, нес веник с мылом, простыню и
хозяйское белье.

Баня - в самом конце густого сада. Весь сад в пушистом инее, как че-
ремуха в цвету. И все морозно голубело. На пуховом снегу лежали холодные
мертвые тени от деревьев.

- Прикажете пособить? - спросил приказчик, приподымая шапку и почти-
тельно клюнув длинным носом воздух.

- Нет. Уважаю один.

- Не потребуется ли вашей милости девочка или мадам? Можно интелли-
гентную... - приказчик осклабился и выжидательно стал крутить на пальце
бороденку.

Зыков быстро повернулся к нему, задышал в лицо, строго сказал:

- Не грешу, отстань... - и вошел в баню.

Зажег две свечи, начал раздеваться.

Когда стаскивал с левой ноги пим, рука его попала в какую-то против-
ную, холодную, как лягушка, слизь. Он отдернул руку. От голых пяток до
боднувшей головы его всего резко передернуло, лицо сжалось в гримасу, во
рту, в пищеводе змеей шевельнулось отвращенье:

- Тьфу! Мозги...

Он шагнул из бани и далеко забросил оба пима в сугроб.

От голубеющей ночи, со двора, пробирались к бане три всадника.

Зыков закрючил дверь, взял винтовку, китайский пистолет, нож и веник
и нагишем вошел в парное отделение.

Когда он залез на полок и с азартом захвостался веником, пушка грох-
нула в четвертый и последний раз.

Продрогшие за длинный переход партизаны набились по теплым городским
углам, кто где.

У молодой бабочки Настасьи пятеро. Маленькая, шустрая, она, как на
крыльях, порхала от печки к столу, в чулан, в кладовку.

- Да ты ложись спать... Мы сами... Зыков не велел беспокоить зря. А
Зыков скажет - отпечатает.

- Как это можно, - звонко и посмеиваясь возражала та.

На столе самовар, яичница, рыба, калачи - бабочка на продажу калачи
пекла.

Четверо были на одно лицо, словно братья, волосы и бороды, как лен.
Только у пятого, Гараськи, обветренное толсторожее лицо голо и кирпич-
но-красно, как медный начищенный котел.

- А у тя хозяин-то, муж-то есть? - зашлепал он влажными мясистыми гу-
бами.

- Нету, сударик, нету... Воюет он... При Колчаке.

- При Колчаке? - протянул Гараська, прожевывая хлеб со сметаной. -
Зыков дознается, он те вздрючит.

- По билизации, сударик... Не своей волей, - слезно проговорила ба-
бочка, и сердце ее екнуло.

- По билизации ничего, - сказал мужик в красных уланских штанах. -
Ежели по билизации, он не виноват.

Настасья успокоилась. Быстрые глаза ее уставились в бороды чавкающих