натугой сглатывал комок адамова яблока, и первые, самые трудные слезы
набухали и торопливо стекали к уголкам рта, на подбородок... Я на экране, я
- молодой - такой, каким не помнил себя и в молодости, беспечный и окаянно
обаятельный, с Селиной на руках вышел в сад.
кружатся так незаметно, что только напряжением ума постигаешь их движение и
ужасаешься страшной тяжести проворачиваемых бездн.
яблоко, измазанное в земле, погрузи пальцы в эту мокрую вскопанную землю под
яблоней, сорви пучок травы... Поверь свежему запаху ее сока. Смерти нет! Мир
молод.
выстраивает нечто такое, некое смешение вчерашних мечтаний и опасений...
Данность. Не кара, не дар... Не думай больше, не надо...
сталось с ним, неведомо. Да и вряд ли кому бы то ни было интересно, кроме
него самого и налогового инспектора.
... на рассвете, холодном и гулком, я давно уж бодрствовал. Зябко было в
плаще и даже под попоной. Черт меня побери совсем, если я понимаю, почему
холод терзал меня так же, как рыцаря Ренато. Костер дымился вяло, не балуя
ни теплом, ни светом. Много ли проку от влажного валежника? Казалось, будто
ушей моих достигает странный легчайший звук, подобный тому, который издает
земля в цветочном горшке после поливки. Вода уходит вглубь, и бесчисленные
устья одно за другим пропускают ее, хлоп - и снова раскрываются поры почвы.
Подобный тому, который невесомым фоном наполняет лес осенью, после дождя,
когда опавшие листья - намокшие, слипшиеся - начинают расправляться. Торчат
черные ветки и с мокрых сучьев отрываются редкие капли...
носков сапог, ноги расплывались на высоте колен. Из серого молока ткнулась
морда Гарольда. Ренато принялся неторопливо снаряжать его, словно специально
растягивая никчемное свое занятие. Словно испытывая мое терпение. Словно
ожидая чего-то...
поднял взгляд на меня.
оружия. Рука его вскинулась и опустилась, и снова поднялась. Он попытался
скрыть свой невольный конфуз - дескать, сам по себе махнул на север, на
темную стену сосен.
до деревни?
чащу напрямик, будто по компасу.
потянулся каждой жилочкой. И зевнул до хруста в челюсти. У нас было позднее
утро. Я поднял жалюзи.
жестко и определенно. И камни не летают под облаками, но и чудовища не
падают на город разодранным брюхом. Впрочем, моя бабка Мария когда еще
говорила, и я с ней согласен, что не сыскать зверя страшнее человека. Вдруг
мне стало плохо.
зверя, и человека тоже. Из голубой пустоты сверху к небоскребам опускалась
серая глыба - размеренно, неотвратимо. Мой ужас еще усилился, когда я узнал
в ней нашу старую матушку-Свободу из гавани. Шок не проходил. Статуя
снижалась, поворачиваясь драпированной спиной к моему окну. Потом реакция
подогнула мне ноги, я опустился на дрожавшие колени и беззвучно захохотал,
упершись в холодный подоконник.
воздетым языком мягкого мороженого - апельсинового с клубничным, судя по
раскраске. Эта громадная бабища с бесстыжей рекламной ухмылкой была просто
воздушным шаром, и ветер легко гнал ее над ущельями улиц. Я отсмеялся, и на
сердце опять легла тревога.
джентльмены, кто, чей разум - и разум ли? - играет мною, в этом компьютере,
в ЭТУ ИГРУ? "Планета Земля" зовется она, и еще - "штат Нью-Джерси", и еще -
"Жизнь Ренато Ромеро"... С такими мыслями впору вешаться. Но я выключил
свет, горевший всю ночь напролет, сполоснул лицо и вернулся в мир Чаши
Грааля. И обрел забвение и спокойствие души, когда увидел Ренато с конем на
опушке, на вдающемся в нее широком лугу.
таял незаметно. Темная фигура отделилась от деревьев на том краю луговины и
зашагала к нам. Я погладил клавишу с плюсом. Ренато как бы почувствовал мое
прикосновение.
шепот.
Исполин, проходя сквозь завесы тумана, мельчал на глазах. Мы встретились
почти посередине луга, позади полукругом вздымалась темная волна леса, под
ноги нам сбегала с высокого крутого холма крепко набитая тропинка. Роса
гнула долу траву на холме, некошеную, высокую. Исполин сократился до
размеров крупного мужика. На плече его висела большая холщовая сумка,
тяжелая дубина в руке, штаны мокрые до колен, в глине, грязи, репьях и
прочем цепком семени. Длинная свирель торчала наружу, перевешивая сумку
набок. Глаза у мужика были совсем отчаянные, борода сбилась в колтун. Он и
заговорил первым.
предметы поблизости начинают вибрировать. Русская опера. И сержант Бабилла
из тринадцатого полицейского участка. А детина неожиданно скорчил жалобную
гримасу и захныкал, словно мальчишка-даго в Бабилловой лапе. "Издевается,
хулиган", - с тоской подумал я. Ренато поежился и проворно вытянул из кушака
маленькую золотую монетку. Удивительный хулиган не заметил этого движения
моего двойника. Он хныкал, уставившись на склон холма. Светало.
отирая слезы с лица кулаком-булыжником.
возможных путей отступления, - Тебя Фея обидела?
пастушок. Ребята со мной не водятся, все из-за горба, так я на дудочке
выучился, и меня госпожа здешнего холма приметила. Пожалела...
убогово-оооо...
на задние ноги.
дубинку выбить...
играл. А потом я ей надоел, и она больше не приходит. Но я помню ее смех, я
по старым местам хожу, по болотам...
становится там, где мы с ней вместе были. А где она мне впервые явилась, я
шалаш поставил, и сплю теперь только там...
топорище, - тоже только там?
жалобно пробасил пастушок и залился слезами.
него комплекс неполноценности. Он меня боится.
покрутил ее в губах, примериваясь. И засвистал пронзительно и чисто. У меня
перехватило дух от нежной простоты мелодии. Всепрощение, грусть, легкая
мечта, невесомая надежда сменялись и сливались и затихали, и снова оживали в
звуке. Не переставая играть, бородач пошел прочь, напрямик на холм. Страшная
дубинка так и осталась брошенной перед изумленным Ренато. Бородатый детина
уходил все выше к утренним лучам, и роса блистала вокруг него, а он шел
уверенно и быстро, и ни разу не сфальшивил, не сбил дыхания, не споткнулся.
Потом он пропал из вида, и песенка его умерла в отдалении.