Перуна сверкают. Мы знакомимся. Перун начинает читать о себе статью
Степаняка-Енисейского, а я размышляю о том, что такие вот
старички-лесовички шныряли по Киевской Руси вдоль Днепра из варягов в
греки, а сам Кий работал здесь лодочником на переправе, но чувствовал себя
князем и любил отдыхать под липой.
и убегает под древо, где использует статью по назначению. Вернувшись, он
подтверждает, что всю эту псевдо-историческую липу сочиняют издательские
швейцары, и возвращает мне журнал с выдранной статьей - но это уже не
"Человечество и прогресс", а знакомый календарный листок от 28 февраля с
кровавой надписью на обороте о звездных войнах. Вместо списка планет на
нем японскими иероглифами отпечатана какая-то путаная инструкция по
эксплуатации персонального компьютера, причем иероглифы я читаю по-русски,
но не понимаю смысла...
положено брать с собой, кроме кружки, ложки, мыла, полотенца и зубной
щетки?.. Авторучку можно? Часы? Ордена, медали? Научные труды?
видел занятное сновидение, я голоден, как волк, и помню все, что мне надо
делать, - хоть иди к нотариусу и пиши завещание. На спинке стула уже висят
выглаженные костюм, рубашка и галстук. Ботинки начищены до блеска... ну,
это я уже сам мог сделать.
ждут великие дела, а во-вторых, на меня сегодня кто-то охотится.
платье из этого... мембранного трикотажа - еще одного побочного результата
нашего фундаментального открытия. В зеленом она в самом деле похожа на
русалку. Я изображаю восхищение... Нет, я действительно восхищен! С такой
фигурой я на ее месте рожал бы детей, а не филологические диссертации.
что думать надо скорее не о приданом, а о завещании для нее.
сплавить. Я от своего слова не отказываюсь: завтра выхожу замуж.
зонтик...
начинает сбываться: с вещами на выход, серьезней некуда!
взбесилась... Надвигаются два циклона - с юга и с севера. Люблю грозу в
начале марта! Пошли, дед, пора.
сегодня последний день.
на картину, а потом начинает натягивать сапоги на свои длинные ноги.
Значит, у меня достаточно времени, чтобы выйти на балкон, будто бы
взглянуть на погоду, а на самом деле незаметно забрать из тайника мою
единственную драгоценную вещь, которую я бы с удовольствием взял ТУДА. О
ней никто на свете не знает, даже Татьяна; хотя, похоже, эту вещь видел
Михаил Федотович Чернолуцкий - однажды он просветил взглядом птичью клетку
на балконе, удивился и погрозил мне пальцем.
уголовная ответственность за хранение огнестрельного оружия; не
какой-нибудь газовый пистолет. Выходит, что я - уголовник. Я не сдал эту
вещь ни в ЧК, ни в военкомат, ни в милицию. Дудки! Я прячу ее в тайнике
под днищем клетки моего умершего ангела-хранителя - это отцовский наган с
полным заряженным барабаном, а один запасной патрончик я храню лично для
себя в нагрудном кармане выходного костюма. Вообще-то, я равнодушно
отношусь к всяческому барахлу, но эта вещь вызывает у меня уважение. О
таких вещах шутят только те, кто их не имеет, как мелодраматичный Дроздов:
"Застрелюсь, застрелюсь..."
звонить в Печенежки дряхлому невеселому динозавру, который в прошлом
месяце перевернул его портрет вверх ногами. Зачем президенту звонить мне,
если я для него давным-давно не существую... Вот только похороны почему-то
задержались. Когда я умру, он, конечно, приедет, постоит в почетном
карауле и поможет поднести гроб к крематорию на мемориальном кладбище...
Но зачем звонить покойнику? Татьяна права, президент мне не позвонит.
Эн. Оглядываюсь. Степаняка-Енисейского нигде не видно. Никого не видно, ни
одной живой души. Даже вороны в предчувствии столкновения двух одноглазых
циклопов улетели в лес. Наган приютился у меня на груди в боковом кармане
и вызывает соблазн. Сегодня состоятся звездные войны и большая стрельба...
Мне прислали повестку, за мной охотятся, даже Моргал настолько осмелел,
что решил не дожидаться моей смерти. Военные действия начались, надо быть
настороже и подтянуть свой шарик-голубой, чтобы не улетал далеко.
Даже природа встрепенулась, и лед начал таять при виде Татьяны в новой
норковой шубке поверх мембранного платья. А французские сапоги? На эту
шубку, это платье и эти сапоги мы недавно угрохали месячную зарплату
внучки-секретаря плюс мою годовую академическую пенсию и теперь сидим на
диете. Но я не жалею: русалку надо одевать, чтобы выгодно выдать ее замуж.
Голых замуж не берут.
раздумываю я, чавкая ботинками по рыхлому льду. - Детишки будут глупыми,
жизнерадостными и здоровыми, а это ли не счастье?"
синяя молния без грома. Павлик открывает дверцу, а Татьяна с треском
распахивает черный японский зонт, когда-то подаренный мне на Чукотке
японской богиней. Сверху начинает валить какая-то рябая суспензия из дождя
и снега. Бр-р... Сыро, мокро... Новые ботинки уже протекают... Пол-века
назад по такой погоде я надел бы галоши - сверху черные, внутри красные,
теплые. Куда, интересно, подевались галоши, кому это выгодно - чтобы не
было галош? Но все правильно: надвигаются два циклона, и в небесной
канцелярии нет дела до теплых галош - там сейчас будет решаться вечный
бюрократический вопрос: кто победит - зима или весна?
остынет, и победит зима.
навалены сумки, шубы да шапки, вешалки не хватает. Чей-то березовый веник
торчит из кучи. Ашот водит гостей по редакции и объясняет, почему обложки
белые. Владислав Николаевич уже здесь, он все глаза проглядел, выглядывая
нас. Он бросается раздевать Татьяну. Пусть, пусть попользуется случаем,
заслужил.
а Софья Сергеевна Чернолуцкая нарезает торты - без Танькиной "тети Софы",
жены моего заместителя, журнал не журнал, она - хозяйка науки и мысли, и я
устремляюсь к ней на кофейный запах. Сегодня мне все можно, даже "арабик".
В последний раз.
Иванович, невысокий кряжистый человек с такими большими кулаками, что я не
представляю, как он надевает пиджак, если кулаки не пролазят в рукава? Его
любимая песня - "Я был токарь шестого разряда, я получку на ветер бросал",
Высоцкого. Он ее повсюду напевает, как я про свой шарик голубой. Это его
березовый веник торчит из кучи. В Кузьминках в порядке культурной
программы он собирается посетить парную и заодно прихватить меня. Я пойду.
Надо быть чистеньким, на всякий случай. Пусть надает мне несильно по
пояснице и ниже. Мы с ним два Героя Социалистического Труда, но я -
умственного, а Тронько самого настоящего, ручного. Татьяна его побаивается
и за глаза называет "гегемоном". Раз в году он пишет для нас статьи о
своих особых методах научной организации труда (с общей тенденцией "я их
научу работу любить!", а Белкин едва поспевает вычеркивать из них
нелитературные обороты. Оля делает это без согласования с автором, но это