кажется, оторвал и его. Испуганно взглянул на преступную руку, но ухо,
должно быть, успело скатиться на землю вслед за второй головой.
Опустившись на корточки, я зашарил по тротуару.
говорю? Не это? - он сунул мне под нос какой-то булыжник. Я принял находку
и шатко поднялся.
продолжал обыскивать дорогу. - Чертовы лужи!.. Ты на дне смотрел?
кренится и заваливается на мостовую. Крикнув, я скакнул вперед и обхватил
его руками. О, чудодейственный спирт! Возможность спасения мира... Падение
замедлилось. Я старался, как мог. Но при этом подумалось: "А если бы не я?
Если бы оно все-таки рухнуло? Вниз, на маленьких детишек, на какую-нибудь
беспомощную старушку?.. Кругом бардак и беспризор!"
силы. Кое-как ухитрился оглянуться. Слева от меня аналогичным образом
пытался предотвратить падение Толечка, - правда, падение уже не столба, а
дерева - тополя, метров этак восьми росту, без ветвей, по-богатырски
коренастого, изъеденного желтой городской оспой.
попалось не из легких.
велосипеде. Никто из них даже не взглянул в нашу сторону. Говорить о
какой-либо помощи и не приходилось. Минута прошла в терпеливом молчании, а
потом Толечка взорвался.
отступил на полшага. - Хар-р-рашо! Пусть валится! Пусть крушит!
Па-асмотрим на них тогда!
осматривать грубо обрезанную макушку.
бы проверить, как они ликвидируют ветки. В смысле - топором или пилой...
карабкался по стволу. Надо отдать ему должное, полетел он вниз, только
добравшись до самой верхушки. Кувыркаясь в воздухе, успел произнести
несколько горьких слов. Толя Пронин всегда был живчиком. Рухнув на спину,
он тут же молодцевато вскочил. Притопнув ногой, словно что-то в себе
проверяя, во всеуслышание объявил:
свой столб и пошли.
какие-то волчьи ямы. Спирт Толечки Пронина продолжал действовать, огненным
дыханием вырываясь через ноздри, опаляя сознание и на время выключая его
из жизни. Кое-что в этом городе я мог запросто подпалить, но я не желал
этого делать, ибо помнил слова родителей, утверждающих, что несмотря ни на
что, в мире сохранилось еще очень много хороших людей. Родителям хотелось
верить. И хороших людей не следовало лишать последнего крова.
тернист и переполнен надсадными объятиями. Кажется, некоторые из деревьев
я даже целовал - судя по шелухе на губах и вкусовым ощущениям - березы.
Вероятно, во мне пробудилось что-то есенинское. Не обошлось, конечно, без
потасовок. В основным это были попутные домишки. Кирпичными, жесткими
боками они поддавали мне справа и слева, совершенно по-хамски толкали в
грудь. Я отбрыкивался, расчищая дорогу, но они были всюду, их было больше.
А после на помощь к ним заявился какой-то молокосос в модной "заклепистой"
курточке и сходу обозвал меня обидным словосочетанием. Я ответил. Он
засветил мне в ухо, и получилось не столько больно, сколько обидно.
Осерчав, я ударил его в челюсть и попал в коленную чашечку. Парень
захромал прочь, обещая привести дюжину-другую отважных приятелей -
возможно, в таких же куртках. Как можно презрительнее я голосом Папанова
загоготал ему вслед:
меня к мраморным сапогам какого-то революционера, с грустью констатировал:
каком-то году на военном параде за каретой Петра Первого по земле волочили
вороха шведских знамен. Спрашивается, зачем?
снисходительно потрепал меня по щеке. - Наши враги - тоже люди. Такой вот
интересный парадокс!
почему-то щадят. Абракадабра это, а не парадокс!
медленно повторил: - От перестановки неслогаемых... Ну да, точно!.. Чего
ты меня путаешь путаешь!
радио вдруг объявили, что в космос запустили Юрия татарина. Он был
маленький, но уже интернационалист и, никак не мог понять, почему вместо
фамилии с отчеством упомянули национальность. Так и недоумевал несколько
лет.
самое... Ведь это же знамена - честь и достоинство нации! Зачем же,
спрашивается, по земле? По грязи да по болоту?.. Ан, нет! Это у нас
специально - рылом в грязь! Знай, мол, наших! И помни!.. Между прочим,
калибр древних российских пистолетов был четырнадцать миллиметров. Позднее
его дотянули до семнадцати. А тот же пулемет Дегтярева - всего-навсего
двенадцать. Я это к тому говорю, что освенцимов тогда, может, и не
придумали, но времена тоже были крутые.
сознание. Такое со мной тоже иногда случается.
исполкома. Толечка засмеялся. Высеченный из камня Свердлов стоял почему-то
в меховой шапке.
Толечка свистнул и замахал руками. Следуя его примеру, я вложил пальцы в
рот и снова потерял память.
и кое-как поднялся. Толечка довольно захохотал.
радостно и приветливо. Моему оживлению он был рад не меньше Толечки.
утвердительно кивнул. - Точно, волк... Дал ему, понимаешь, кусок хлеба и
вот никак теперь не могу отвязаться.
Толечка сделал вдруг страшное лицо и заорал на пса.
остается.
одолели квартал, попетляв каким-то двориком, влетели под арку и затаились.
На всякий случай Толечка даже прижался к стене. Пару секунд спустя, пес
сунулся мордой в арочную полумглу и, разглядев нас, успокоено присел. Он
тоже немного запыхался.
я по примеру пса присел, а потом и прилег. И сразу отключился.
подъезде. Под ногами плыла гармонь лестницы. Кто-то раздувал и сдувал ее
обширные меха, но вместо музыки я слышал лишь собственное дыхание и голос
Толика.
возмущаются, почему, мол, лучшие умирают раньше. А я тебе так на это
отвечу: а умирают ли они? Может, смерть - это вроде амнистии? Каково, а?
Возвращают тебе память - и бах! - ты совсем в другом мире - светлом, умном
и чистом. И живешь себе, значит, дальше. А Земля - она потому и обречена,
что здесь все зэка. Даже самые-самые!..
уже не бежал. Должно быть, Толечка все-таки что-то придумал. Мне стало
грустно. Тем временем сам Пронин стоял уже где-то наверху и костяшками
пальцев набарабанивал по дверной филенке какое-то замысловатое стаккато.
Корнев Павел
Маккарти Кормак
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Глуховский Дмитрий
Херберт Фрэнк