Чтение 10–й страницы книги ~Бес в ребро~

солнца... "Я совершенно здоров!" Ветер нежно овевает мое
лицо... моим рукам тепло... мне приятно... душа моя
наполняется покоем... мне радостно... моя жизнь-
подарок... счастье простого чувствования...

Ветерок овевал мое разгоряченное лицо, по которому текли
слезы, едкие, как кислота, мне казалось, что они выжигают на
щеках полосы... Они стекали к углам рта, горький солончак
на губах... Я не могла их смахнуть, чтобы не растеклась по
лицу косметика... Я мечтала только о том, чтобы никто не
обращал на меня внимания, не мешал мне испытывать счастье
простого чувствования. Моя жизнь - подарок, как верно
заметил аутогенный экстрасенсуальный психомагический чародей
Фаддеев.

Краем глаза я увидела мучительно сцепленные руки
Ларионова - они не лежали безвольно на бедрах, а душили друг
друга, будто он надумал одним кулаком раздавить другой, -
побелели костяшки, до синевы надувались вены, на засохших
ссадинах выступила сукровица. Из-под прикрытых век искоса я
взглянула на него - подбородок не лежал на груди, не
послушался он Фаддеева, и легла у него на лице печать муки.
Видел он мои слезы? Или чувствовал, что происходит со мной?
Или страдал от своей неуместности?

-...Гражданочка! Гражданочка в первом ряду!.. Видите ли
вы цветные сны? - гремел где-то надо мной Фаддеев. - Какой
они тональности? В какой части цветового спектра
расположены ваши сны?

Я видела сейчас цветной сон наяву - он весь был
багрово-черный.

- Гражданочка видит зеленые сны! - сказал Ларионов,
чтобы он отвязался от меня.

- Это прекрасно! - обрадовался ученый маг. - Зеленые и
голубые тона сновидений свидетельствуют о душевном
равновесии и психологическом благополучии...

Если удалось прервать неприятный сон, надо сразу
вставать, иначе задремлешь опять и сон вернется снова. Я не
встала и как сквозь дымную алую пелену наблюдала
психологическое могущество Фаддеева. Он отыскивал
спрятанные в зале часы, давал нюхать зрителям белоснежный
платок, и они все узнавали запах любимой парфюмерии. Потом
на спинки двух расставленных на сцене стульев он положил
зрительницу - гражданочка в ступорном сне лежала мостиком,
опираясь на ребра спинок стульев лишь шеей и пятками.
Фаддеев предлагал желающим нажать ей на живот, чтобы
убедиться в несгибаемой прочности мышц, которую он дал ей в
волшебном сне.

Мне было страшно. Мне казалось, что это я -
отсутствующая, подчиненная чужой воле, окаменевшая, -
зацепившись за неверную опору двух точек, вишу над бездной.
Человек не должен висеть над землей на затылке и лодыжках.
Я должна стоять на ногах. Поставьте меня на землю.

- Простите, Ирина Сергеевна, я не думал, что вас это
расстроит... - сказал, глядя в сторону, Ларионов. - Я
хотел, чтобы вы отвлеклись, развеялись...

- Да бросьте! Это мне стыдно перед вами, срам какой -
реветь на людях...

Мы шли по пустой, продуваемой едким ветерком улице. Это
был не ветер, а уличный сквозняк. Он разогнал сизое
неопрятное тряпье ночных облаков, и над домами показалась
луна, красно-желтая, как куриный желток с зародышем.

- Я думаю, что способность забывать - это тоже дорогой
дар, - сказал Ларионов вдруг.

- В каком смысле?

- Представляете, как было бы жутко жить, если бы мы
хранили в себе боль нанесенных нам обид, горечь потерь и
утрат, ужас физического страдания - всю жизнь, ничего не
забывая...

- А как же с радостями быть? Мы ведь и радости забываем?
Наслаждения? Ушедшее ощущение счастья? - спросила я.

Он помотал головой.

- Нет, я, например, никаких радостей не забываю... И
ощущения счастья - может, их было у меня не так много, - но
я все помню. Ну и вообще каждый под словом "счастье" свое
понимает...

- Наверное, - согласилась я.

Мы вышли на улицу Маяковского, сонно перемигивались на
перекрестке красно- зеленые вспышки светофоров. Уличное
освещение уже было пригашено, фонари на столбах - через один
- висели, как раскаленные капли йода. Желтоватым туманом
подсвечивали они снизу зависшую в дальнем провале улицы луну
- сплющенную, как плоская тыква, будто черт впотьмах уселся
на нее.

- Вот здесь и разыгралась моя баталия, - сказал со
смущенной улыбкой Ларионов и обвел рукой круг, захвативший
тротуар, разбитую витрину радиомагазина, закрытую фанерой, и
старуху, продававшую из сумки цветы. Он показал на бабку:
- Можно сказать, из-за этого одуванчика и разгорелся
сыр-бор...

- А почему из-за нее? - не поняла я.

- Ну, это я шучу, конечно... Она была случайным
поводом... Я вон у того перекрестка подхватил
освободившееся такси. Кинул назад Адину посылку, проехал
квартал и увидел, что бабка цветы продает, и велел шефу
притормозить...

- И бабка на вас напала? - засмеялась я.

- Нет, бабка мне дала цветы - все полминуты заняло,
поворачиваюсь к машине, а трое уже сидят сзади, четвертый
усаживается рядом с водителем. Я им говорю: занята машина,
видите, счетчик включен...

- А вы мне говорили, что их было трое?

- Ну да, три мужика и девушка... Ну, про нее что
говорить - она же в драке не участвовала! Да и вообще она
потом куда-то исчезла. Я только слышал, как один ей кричал:
"Рита, не подходи..." Так вот, я говорю тому, что впереди
сидел: занято... А он мне мягко, душевно так говорит:
пошел вон, козел, мы за тебя оплатим, что ты наездил. Я ему
еще спокойно сказал: не наглей, не веди себя грубо, иначе я
тебя из машины руками выйму... Он отворил обратно дверцу, я
к нему подался, и тут он... он...

У Ларионова вдруг перехватило дыхание, он сглотнул воздух
с трудом, кадык на его загорелой жилистой шее подпрыгнул,
как теннисный мячик, выражение стыда и отвращения на его
лице удивительно не сочеталось с залихватски сдвинутой на
затылок фуражкой.

- Что? - не поняла я и как-то заранее испугалась.

- Он мне... в лицо... плюнул... - растерянно сказал
Ларионов, и в голосе его задребезжали вновь унижение и
ярость.

Ларионов остановился, повернулся ко мне и повторил:

- Представляете - плюнул в лицо?!

Он испытывал острый стыд и сильный испуг - особый испуг
за другого человека, обезумевшего на глазах.

- Вы ударили его? - бессмысленно спросила я.

- Да. Очень сильно. Но у меня тряслись от волнения руки
- вон разбил все костяшки. Со мной никогда такого не
случалось. Не знаю, как вам объяснить, Ирина Сергеевна, у
меня было ощущение, что я от гнева и обиды потерял
сознание... Мне как-то в голову не приходило, что вот так
спокойно, на улице один незнакомый человек может плюнуть в
лицо другому. Что же у него в мозгах в это время
происходило?

- И что с ним стало?

- Ничего, вырубился, конечно, на некоторое время, пока я
со вторым разбирался...

- А второй откуда взялся?

- С заднего сиденья выскочил и врезал мне по голове
бутылкой коньяка - я его со спины не заметил...

- Господи! Как же он вас не убил?

- Он промазал немного - на пару сантиметров, удар
пришелся по тулье фуражки. Такого дефицита - бутылки
коньяка - для моей башки не пожалел. - Ларионов грустно
усмехнулся.

- Может, он за своего друга-плеваку испугался? -
предположила я.

- Наверное, - пожал он плечами. - Но зря он за него
пугался - я от мандража его несильно вырубил. И всю злость
на молотобойца с бутылкой выплеснул...

- Вы ему тоже "врубили"? Или "вырубили"? - Я уже начала
ориентироваться в этой рубочной технологии.

- Нет, он на меня с обломком бутылки пошел. Насмотрелся
киношек, там всегда блатные отбитой бутылкой грозятся...