посмотреть на то, что осталось от двух шикарных автомобилей и пятерых
мужчин.
Убедившись, что в живых никого не осталось, спокойно удалились к своему
автомобилю, разместились в салоне; "жигуленок" лихо развернулся и пошел
обратно, в сторону города, на самой благонамеренной скорости. Пассажир
поднес к губам рацию и коротко произнес:
как часто все мы уверены, что уже прожили лучшую ее часть!
перетряски скопившегося душевного хлама; летом обычно тянет на приключения;
беспутные и бездумные дни летят хороводом, длинные, как детство, и теплые,
как слезы... И только когда разом упадет хрупкая изморозь, когда полетят
прозрачные сети паутинок над нежно-зеленой стрельчатой озимью, когда бабье
лето засветится бледно-голубым далеким небом сквозь вытянувшиеся деревца,
когда холодные нити дождей заструятся с оловянного казенного неба, когда еще
вчера блиставшие золотом листья разом превратятся в линялые бесцветные
тряпки - станет понятно, что лето кончилось и его не будет уже никогда, по
крайней мере, такого... И все, что пряталось в тайниках и дальних закоулках
души, вдруг проступает самой что ни на есть явью, и мы снова и снова
переживаем несбывшееся и мечтаем о том, чего никогда не случится, но оттого
это "будущее грез" не становится менее манящим или желанным...
же естественно, как воздух. Есть люди-устрицы: на мир они смотрят из рябой
скорлупки собственных представлений, водрузив на нос очки в невероятное
количество диоптрий, а потому ту муть, что произрастает вокруг и гнездится в
их собственных душах, принимают за жизнь. Да и то до поры, пока какой-нибудь
шустрый хищник не скушает их под белое винцо... Хотя... Такими можно и
поперхнуться.
гениальное. Спроси любого, что он доброго сделал за день? Мало кто ответит
внятно. Чаще вздыхают: летят годы... Двадцать лет упорхнуло, как не было...
А если прикинуть на калькуляторе, оказывается, двадцать лет - это всего лишь
семь тысяч триста пять дней. С копейками. Лермонтов не прожил и десяти тысяч
дней. Пушкин - тринадцать с половиной тысяч. Могут возразить: не все
Пушкины, нужно и просто пожить... Ну да, а потом - просто помереть. Жизнь не
в жизнь, так, словно приснилось что-то не очень приятное... Так что ежели в
днях - получается совсем немного. Но... На калькуляторах люди считают не
дни, а деньги. В этом и состоит вся трагедия мира.
назад на белый свет и болтаюсь по странам и весям, как сапог в проруби, -
сие "тайна великая есть". В смысле - покрытая мраком. По крайней мере, для
меня самого. Как одни люди магнитом притягивают к себе деньги, я притягиваю
к себе неприятности. Даже в таком тихом, как омут, и неторопливом, как
сахарский верблюд, губернском городке, как Покровск.
выползти из съемной квартирки на Божий свет именно сегодня, повернуть именно
на улицу Константиновых и зависнуть в подвальчике с сомнительной репутацией
и скромным названием "Встреча", я не знаю. Видно, почудилось бородатому
озорнику, что зачах я плесенью в крайние две недели и ежели не встряхнуть
меня как следует, то порасту паутиной, прикинусь ветошью и стану как многие:
жующе-жвачным и тихо-склочным.
мучили кошмары: я искал квартиру. Лестницы, переходы, темные улицы, а я
слонялся и слонялся между ними, без цели и без смысла. И просыпался
измочаленным настолько, что впору было взвыть. По утрам, вместо того чтобы,
как и положено физкультурнику, проделывать комплекс пользительных для
органона упражнений или топать трусцой от инфаркта, я таращился зачумленно в
окно и мозги первую минуту после пробуждения посещала лишь одна паническая
мысль: "Иде я нахожуся?!"
цеха, кое-как местами залатанная на скорую руку уже прихваченной ржавчиной
жестью. В губернском Покровске это предприятие, как и все прочие, было
прежде чистой "оборонкой": производимые им макаронные изделия класса
"спагетти совьетико" употребить можно было только солдату-первогодку срочной
службы, да и то лишь по приказу. Причем лучше в сухом виде: невзирая на то,
что макаронины трещали под крепкими солдатскими зубами, как выламываемые из
забора жерди, отваренные, они напоминали черноморскую медузу бальзаковского
возраста, и даже угроза дисбата не помогала протолкнуть эту трясущуюся
скользкую массу в глотку... А теперь на радость всем цех выпекает булочки и
плюшки, пончики и пирожки, стараясь превратить жизнь сограждан в чистый если
и не мед, то сахар. Над рыжею крышей вьется горячий ванильно-сладкий дымок,
превращая стоящие поодаль девятиэтажки в подобие средневековых башен, а сам
этот провинциальный расейский град - в жаркий пустынный мираж.
очень умный и почти ученый. А также - скромный, русский, беспартийный. Вся
биография, особливо первая ее часть, если писать лаконично и разборчиво,
уместится на четвертушке школьной промокашки. "Жил я славно в первой трети
двадцать лет на белом свете по учению..." Даже и не двадцать, а все тридцать
с небольшим. А вот далее чистая допрежь, аки шкалик "Столичной", объективка:
не был, не привлекался, не состоял, не участвовал - мутнеет, и был, и
участвовал, и привлекался. Судьбоносные перемещения в российской
политической и экономической элитах накрыли меня, как цунами эсминец
"Стремительный"; из передряг, в которых очень богатые бодались с очень-очень
богатыми, выскочил, прикинувшись прогулочным яликом на Патриарших прудах.
успокаивался; и тут голову посещала следующая по порядку, но не по значению,
мысль: "Как я здесь оказался?" При этой второй мысли мне становилось горько
и грустно; выходил, брал пару пузырей чего покрепче и зависал в ближайшей к
дому забегаловке с каким-нибудь алканом: поболтать за жизнь. Ибо
"воспоминания и размышления" здорового оптимизма с собой не привносили и
меня, как индивида, к этой самой жизни особенно не привязывали. Три недели я
вел себя размеренно, несуетливо и бездумно, как тупой механический
"полароид": жил настоящим, не желая ни вспоминать прошлое, ни надеяться на
будущее.
забегаловку направо, где меня уже уважали, я пошел налево, движимый вполне
здоровой мыслью: снять затянувшуюся алкогольную интоксикацию литром молока.
Ну и происками того самого лешего, видно командированного из чащоб и
буреломов как раз по мою душу.
машина ОМОНа не произвели на меня, как на добропорядочного индивида, особого
впечатления. Хотя именно в эти часы один столичный райотдел на уши
становится, чтобы меня разыскать! Припухший и небритый, я выглядел вполне
здешним. И паспорт, правда сложенный вдвое, покоился в заднем кармане
джинсов. Но предъявлять его никому не хотелось. Впрочем, чего бояться
человеку в родной стране, в тихой провинции, если он не лицо кавказской
национальности? Нильских крокодилов? Так нет в Покровске никаких крокодилов.
Потому что их дворники разгоняют. Но, как выяснилось, насчет полного разгона
упомянутых рептилий я поторопился.
несуетливое создание лет сорока с изрядным гаком, на монументальном корпусе
коего неловко прилепилась маленькая головка, украшенная перманентом, сквозь
который просвечивала лоснящаяся от жира кожа. Смотрела мадам на посетителей
бессмысленным коровьим взглядом, неспешно колыхала безразмерными телесами и
выдыхала отработанный кислород со свистом компрессора - стояла последняя
августовская жара.
самом деле аллигаторы быстры и агрессивны. Дама же тратила на каждого из
очереди никак не менее десяти минут, словно решила в один присест здесь же,
за прилавком, передремать всю оставшуюся жизнь. Чем я не понравился тугой
телом и духом продавщице, не ведаю. Но чувство антипатии у нас возникло
скорое и взаимное. Если бывает любовь с первого взгляда, у нее при моем
появлении перед прилавком с первого же взгляда возникла идиосинкразия. Хотя
я вовсе не виноват в ее несложившейся личной жизни.
отплыла в недра подсобки. Ее не было десять минут... пятнадцать...
двадцать... Нет, она появлялась, шествовала вдоль прилавков, как громадный
белоснежный лайнер вдоль берегов с маявшимися от собственной никчемности
дикими аборигенами, и пропадала снова. А "берега" те, состоящие из
страдавших от духоты и невнимания людей, раскалились почище сковородки.
Очередь гудела. Мадам появилась снова. На недовольные замечания граждан,
страждущих молокопродуктов, значимо огрызнулась:
дурная агрессивная энергия, чем никакой. И теперь вот купалась в волнах
негативных эмоций, как упырь в крови. Ну а меня замкнуло. Я никогда не стою
в очередях, мне в них физически плохо. И если теперь я уперся в прилавок, то
только потому, что идти мне было просто-напросто некуда, не к кому и
незачем. Когда тебе очень уж слегка за тридцать, а тебя никто нигде не ждет,
это плохо.
покупателей рептилия над прилавком.
Громыко Ольга
Панов Вадим
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Контровский Владимир
Куликов Роман