Чтение 10–й страницы книги ~Господин Никто~

Милко и тоже подсаживается к столу.

- Оставили человека ни с чем, а сами уехали, - объясняет ему Тони. -
Вот они какие, шефы, браток. - Затем он снова обращается ко мне: - Как у
тебя с деньгами?

- Плохо.

- Жалко. Значит, не угостишь, - ухмыляется Тони.

- Угощу, пусть только устроят меня на работу. Младенов обещал.

- И в первый же день накачаешься, верно? Как мы с Милко. Только не
вообрази, что у нас денег куры не клюют... Эй, гарсон!

Гарсон, который годился бы, пожалуй, Тони в отцы, не спеша подходит к
столу.

- Перекусим немного, а? - предлагает Тони. И не дожидаясь моего
ответа, заказывает: - Три бифштекса с жареной картошкой и бутылку божоле!
Да поживей, ладно? - После этого Тони вновь берется за меня: - Ты случайно
не по журналистской части?

- Что-то в этом роде.

- Вот бы тебя назначили! Если журнал перепоручат тебе, у меня гора с
плеч. Эти люди рехнулись, не иначе! Мыслимо ли вдвоем делать целый журнал!

- А кто второй? - спрашиваю я.

- Милко, - отвечает Тони, будто Милко глухонемой.

Этому человеку с очень белым лицом и мягкими светло-каштановыми
волосами лет под тридцать, другого ничего сказать о нем не могу, так как
глаза его все время опущены, да и голоса его я пока не слышал.

- Разве других сотрудников у вас нет?

- Какие там сотрудники! Есть один от радиостанции "Свободная Европа"
- политические обзоры нам готовит, и еще выживший из ума сапожник; этот
кропает стихи про великую Болгарию. Вот и весь наш состав...

Пожилой гарсон накрывает стол бумажными салфетками, приносит вино и
бокалы, потом раскладывает бифштексы в пластмассовые тарелки. Вообще
заведение не из шикарных.

Какое-то время едим молча. Тони на правах угощающего разливает вино,
а в конце обеда заказывает вторую бутылку. Затем следут кофе с коньяком.

- Тут, браток, все денежки достаются начальству, а нашему брату
перепадают какие-то гроши, - возвращается к исходной мысли Тони, закуривая
сигарету.

Я тоже закуриваю, но не "синюю". Здесь, похоже, все курят "синие".

- В Париже, чтоб загребать деньги, ты должен быть либо шефом, либо
чем-то вроде Мери Ламур, - продолжает Тони, у которого от выпитого
развязался язык.

- Она ведь актриса?

- Актриса! Чепуха! Вертела задом в кабаре, пока не пристала к нашему
Димову, а теперь знай выкачивает из него денежки. Актриса, как бы не так!

- Зря ты так говоришь, - тихо замечает Милко.

У него глухой, сипловатый голос. И нечему тут удивляться, если
учесть, что он пользуется им так редко.

- Почему зря? Может, я вру? - огрызается Тони.

- Зря ты так говоришь, - стоит на своем Милко, делая ударение на
слове "ты".

- Видали его! Почему бы это? Что она мне, кузина или тетка?

Милко молчит. Затем подходит к табачному киоску, разменивает деньги и
идет к лотерейному автомату.

- Помешался он на этих машинках, - доверительно объясняет Тони. - А
вообще-то он парень неплохой. Пойдем пройдемся, все равно делать нечего,
а? Протухнуть можно в этом кафе.

К пяти часам, побывав в нескольких заведениях на Больших Бульварах,
мы усаживаемся на террасе "Кардинала". На улице сыро и серо. Ветер волочит
но небу темные, как дым, тучи. Мимо столиков густо валит толпа. Движение у
перекрестка Ришелье-Друа застопорилось, и, как ни старается полицейский,
размахивая, словно ветряная мельница, руками в белых нарукавниках, все
напрасно.

- Обалдеть можно от этой вечной сутолоки и скуки, - говорит Тони,
поправляя пожелтевшими от табака пальцами свои длинные волосы. - Словом
перемолвиться не с кем. Милко разговорчив, как рыба. Женщины только
утомляют меня да к тому же выуживают деньги. Хочешь, могу тебе уступить
какую-нибудь. Есть тут у меня одна блондиночка - вот с такой грудью!
Официантка в Либрсервис у Елисейских полей. Если тебе по вкусу, могу
перебросить...

Тони слегка побледнел от выпитого. Оттого, что он без конца
поправляет волосы своими прокуренными пальцами, голова у него взъерошена.
Он уже выложил все, что было у него на душе, и сейчас лишь повторяет
сказанное.

- Два рома, - приказывает Тони кельнеру.

- Я предпочел бы кофе, - осмеливаюсь возразить я.

- Будет и кофе, - успокаивает Тони. - Успеем. От жажды не помрешь,
раз со мной. Я не жмот, как другие.

Он и в самом деле не жмот - во всех случаях платит щедро, хотя и
жалуется на безденежье. Вообще, как видно, парень он неплохой, если не
считать того, что много пьет и не в меру болтлив. Я уже знаю, что он в
поисках приключений бежал из Болгарии в пятидесятом году, едва окончив
гимназию, "и вот тебе приключения!". Мне доверено также - "только между
нами, строго между нами", - что порой он готов вернуться обратно - до того
тошно ему становится, но побаивается, как бы его не упекли за решетку.

- Погляди на это столпотворение, - говорит Тони, указывая на сутолоку
вокруг. - Каждый норовит что-то урвать для себя и дать подножку другому...

Потом смотрит на меня остекленелым взглядом и продолжает безо всякой
связи:

- Будь я помоложе, попытался бы стать сутенером. Это все же лучше,
чем самому...

- Лучше не быть ни тем ни другим, - осторожно возражаю я.

- Верно, но что поделаешь. Мы не настолько богаты, чтоб заботиться о
честности. Потому и пишем, что велят, и делаем, что от нас требуют, -
авось перепадет какой франк... Порой хочется стукнуть кулаком и уйти, да
не нравится мне таскать на горбу ящики с грузом. Я уже отведал. Хватит с
меня.

Кельнер приносит ром и прерывает эпизод из биографии Тони, с которой
я уже основательно знаком. Я сильно под градусом, поэтому отпиваю из рюмки
понемногу, лишь ради приличия и смотрю на часы на руке Тони.

- Мне пора...

- Куда, к Младенову? Оставь ты этого скрягу!

- Надо сходить. Я обещал.

- Тогда попытайся по крайней мере вытрясти у него из кармана. "Я спас
тебе жизнь, скажи, как не совестно скряжничать!"

- Скажу, - бормочу я, вставая из-за стола.

- Ну, а если расщедрится, дай мне знать. Я научу тебя, как лучше их
пропить.

Попрощавшись с Тони, я иду по бульвару Осман. Проходя мимо почтового
отделения, вспоминаю о том, что надо опустить в ящик открытки с видом
Эйфелевой башни. Затем продолжаю свой путь, следуя указаниям Тони насчет
того, как его сократить.

Либо сам он неплохой парень, либо неплохо справляется с возложенной
на него задачей. Даже очень неплохо для такого пьяницы, как он. И виду не
показал, что его ко мне приставили, ни одного сомнительного вопроса не
задал. Небольшой сеанс, рассчитанный на то, чтоб войти в доверие, и
только. К неудовольствию Тони, подобные сеансы могут иметь успех лишь у
очень доверчивых.

Рю де Прованс, где проживает Младенов, оказалась совсем близко.
Названный мне номер значится на старом, почерневшем от копоти
четырехэтажном доме, похожем, впрочем, на все окружающие. Лестница
содержится в чистоте, но ступени узкие и крутые, и я основательно
запыхался, пока достиг четвертого этажа. Открывая мне, Младенов
гостеприимно улыбается. Мы проходим через темный вестибюль с закрытыми
ставнями, затем он вводит меня в просторный, небрежно прибранный холл,
обставленный "под старину".

Костлявая фигура хозяина завернута в бежевый халат, сравнительно
новый, но уже изукрашенный жирными пятнами. Неаккуратность Младенова во
время еды известна мне еще со времен наших с ним дружеских встреч в
квартальной корчме. Тогда мне казалось, что виной всему спешка и жадность,
с которой он набрасывался на общую закуску, чтоб не отстать от других.
Теперь я вижу, что он не может не перепачкаться и когда ест один.

- Чем тебя угостить? - радушно спрашивает хозяин, подходя к столу,
заставленному бутылками и бокалами.

- Ничем. Я уже пил.

- Тогда выпьем по чашке кофе. Немножко остыл, но я всегда такой пью.

Младенов приносит два стакана, ради приличия проверяет на свет,
насколько они чисты, и наливает из большого кофейника жидкость,
напоминающую чай.

Кофе не только остыл, но, если судить по вкусу, датирован вчерашним
числом. Оставив стакан на камине, я закуриваю и удобно усаживаюсь в
кресле. Младенов придвигает стул и тоже садится.

- Ты явился как нельзя более кстати, мой мальчик. Нам с тобой
придется изрядно потрудиться, - в третий раз сегодня доверительно говорит
старик.

Хотя про себя я всегда называю его "стариком", Младенов в свои
шестьдесят лет выглядит довольно бодрым. Он, правда, немного сутулится и
костист, но костист скорее как крепкий орех.

- Раз предстоит, будем трудиться, - успокаиваю я его. - А как с моим
назначением?

- Все в порядке. Не сразу далось, но все же уладил. Поначалу