был под впечатлением этого ночного собрания; мои товарищи, для которых это
каждодневная жизнь, быстро говорили о чем-то, смеялись, а я вспоминал
оратора с заводов "Пегаса". Так же, как в наших фильмах тридцатых годов,
он стоял на перевернутом ящике, комкал в руках берет и произносил речь -
тихо, почти шепотом, но говорил он так ярко и сильно, что казалось, будто
голос его грохочет, усиленный сотнями ретрансляторов.
на авениду Хенералисимо. - Мы очень внимательно читаем все, что пишут в
Москве об Испании. У вас верно и хорошо пишут о том, что здесь происходит.
Но вы совсем не пишете о том, как прекрасна земля Испании, как красивы ее
дороги и как поразительны синие водопады. Мы, - Лопес улыбнулся, - наша
ячейка, хотим поручить тебе ответственное задание: проехать по дороге
Дон-Кихота и написать об этом для советских товарищей. Честное слово, нам
это будет очень приятно. Ваши люди смогут тогда понять, что мы хотим
счастья не просто нашей стране, а нашей самой красивой, нежной и самой
замечательной стране.
желто-красную равнину с фиолетовыми контурами далеких гор, одиноких и
неожиданных, в дрожащем, размытом предзакатном мареве, то внезапно
извилисто уходящие в холмы, - а их минуту назад и видно-то не было, - а
холмы эти, словно в волшебстве, становятся лесом, и шершавые листья
жестяно перекатываются по асфальту, а под вами, в метре от правого крыла
старенькой машины, - зеленые лагуны Руидеры. Дороги Ла-Манчи уже сами по
себе поэтичны, и не оставляло меня ощущение, что когда-то я дороги эти уже
видел.
за волосатыми козами, и был одет пастух в кожаные лапти, и в коричневой
его руке был посох, а на голове козья шапка, и сумка с вином и сыром за
спиной была связана из толстых веревок, и земля была каменистой,
красноватой, и закат был тугим, сине-багрово-желтым, я вспомнил
козинцевского "Дон-Кихота", Черкасова с Толубеевым и подивился тому, как
великолепно сняли Ла-Манчу под Коктебелем.
Мота-дель-Куэрво, - все окна забраны игривыми ажурными решетками, в
открытых двориках цветы и белье, кажущееся голубоватым - так оно чисто;
редко блеснет черный глаз юной красавицы за белой занавеской окна, -
отсюда я решил начать путешествие по "Рута Сервантеса", - по дороге
Дон-Кихота. В Мота-дель-Куэрво было пусто, туристский сезон кончился, и
незримая печаль наступающего зимнего одиночества лежала здесь на всем: и
на безмашинной бензозаправочной станции, разукрашенной как во время
фиесты, и на пустом ресторанном зале "Месон де Дон-Кихоте", сделанном с
отменным вкусом и незаискивающим уважением к старине, и даже на том жадном
любопытстве, с которым завсегдатаи таверны обернулись в мою сторону:
всякий новый человек здесь всегда событие, позволяющее пропустить лишнюю
пару стаканчиков тинто, а заодно решить целый ряд животрепещущих мировых и
местных проблем...
немецкий в тех пределах, которые позволили нам отменно понять друг друга.
испанскими словами в моем словарном багаже и с картой, на которой были
помечены городки, которые мне надлежало посетить: Аргамасилья-де-Альба,
Томельосо, Руидера, Вальдепенья, Мансанарес, Пузрто-Лапиче, Эль-Тобосо,
Алькасар-де-Сан-Хуан и Кампо-де-Криптана...
тот, страдая от вынужденного безделья, допивал пятый стакан терпкого
тинто, стоя возле стойки "Дома Дон-Кихота".
- воскликнул Маноло, закуривая черную сигару. - Я и по-русски немного
говорю:
отправились по дороге Сервантеса.
руль, - испанец не может говорить не жестикулируя; иногда он оборачивался
назад и, чуть оттягивая нижнее веко левого глаза указательным пальцем, что
означает у испанцев: "Смотри внимательно!" - показывал мне ветряные
мельницы возле Кампо-де-Криптана и коричневые средневековые замки,
горделиво возвышавшиеся на вершинах холмов, а машина его, словно Росинант,
катилась сама по себе, иногда по бровке кювета, а иногда заезжая не на
свою сторону. Маноло это нимало не смущало, он в самый последний миг резко
вывертывал руль и спрашивал:
два раза медленнее.
красными черепичными крышами, оливковые рощи, виноградные склоны, пастухи
на обочинах дорог, в тени дерева, с надвинутыми на глаза шапками, редкие
"форды", тишина и музыка - неслышная, но ощутимая в тебе самом, - музыка
фламенго, их короткопалые, крепкие руки, точно выбивающие ритм, их голоса
- пронзительно чистые, доверчивые, грустно-веселые, их мокрые лица после
десяти минут медлительно-яростного танца, когда ты, зараженный ритмом и
песней, не можешь сидеть спокойно и тебе хочется подняться и стать таким
же сильным, потным и веселым, как этот крестьянский парень, которого никто
и никогда не учил песне - он рожден вместе с песней, этот фламенго...
посылаются человечеству по одной в несколько сот лет... Взять уже то, что
этот Санчо, олицетворение здравого смысла, благоразумия, хитрости, золотой
середины, попал в друзья и спутники к самому сумасшедшему человеку в
мире... Все время он обманывает его, надувает, как ребенка, ив то же время
вполне верит в его великий ум, до нежности очарован великостью сердца его,
вполне верит во все фантастические сны великого рыцаря и ни разу во все
время не сомневается, что тот завоюет ему, наконец, остров!"
машину посреди маленькой Пласа Майор, только была она не похожа на
мадридскую главную площадь, не была она окружена спинами древних домов и
не открывалась неожиданно, гулко, словно бы ударом, а вся подчинялась
громадному кафедралу со старинными, XVI века, деревянными воротами. Маноло
пошел по улице Сервантеса к подъезду, где живет смотрительница дома, в
котором родился Дон-Кихот.
домов, закричал Маноло и несколько раз стукнул литой бронзовой лапой
тигра, укрепленной на двери домика (испанцы презирают звонки).- - Я привез
сеньора русо!
себе плечом, открыла громадным ключом ворота дома, где в темнице, в
подполе, сидел Сервантес и писал своего, нет, не своего, а нашего
Дон-Кихота, и я вошел следом за ней в пустой двор, и увидел колесо от
кареты, седло Росинанта, брошенное возле громадных глиняных кувшинов, и
вошел в холодный, пустой дом: бурдюки с вином, по-украински чисто
выбеленные стены, - и встретился я с детством, с тем первым "Дон-Кихотом",
которого нам читают, а потом спустился в подвал, где было холодно, а не
прохладно, и увидел решетки - не витые, а тюремные, - и встретился с
Сервантесом, которого мы читаем, став взрослыми...
где он читает, и говорила она о рыцаре так, словно бы этот добрый
непутевый старик ненадолго уехал в Эль-Тобосо, а Маноло "переводил" мне -
повторяя слова Анхелиты очень громко, но в пять раз медленнее, чем
тараторила смотрительница.
белый прибрежный песок, серебряные нити проводов, словно паутинки в наших
лесах в дни редкого ныне бабьего лета, - это дорога к пещерам Монтесимос,
по берегам поразительных в своей красоте лагун Руидеры. Асфальт уходит
вперед, а Маноло сворачивает направо, на каменистую бурую землю,
кустарники царапают дверцы машины, путь преграждают козы, волосатые, как
хиппи (боже, сколько их!), пастухи смотрят на машину с серьезным и
пристальным интересом; минуем деревушку, обгоняем двух мулов (не Санчо ли
Панса сидит на одном из них - такой же толстенький и приземистый),
поднимаемся по крутому склону, потом чуть спускаемся вниз. Маноло резко
берет на тормоза, распахивает дверцу, закуривает очередную черную сигару и
говорит:
дорогу к спуску в пещеру можно лишь с помощью рук и клинка, выхватил меч и
давай крушить и рубить заросли, преграждавшие доступ к пещере, по причине
какового шума и треска из пещеры вылетело видимо-невидимо большущих ворон
и галок... Они...
сколь ревностным был он католиком, то почел бы это за дурной знак и
отдумал забираться в такие места".
прикрывали кусты с острыми колючками, и не было вокруг ни единой души.
сторону суеверной почтительности к таинственному, поэтому от спуска в
пещеру отказался, сделав неопределенный жест рукой: мол, лучше с этим
делом не вязаться.
Мережковский Дмитрий
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Белогорский Евгений
Посняков Андрей