Чтение 10–й страницы книги ~Репортер~

- Значит, ваш босс подписал приказ о назначении, не встретившись с
Горенковым?

- А - зачем? Я же встречался. Мне - простите за то, что повторяюсь, -
коллегия министерства верит... В техническом отделе его принимали, в
кадрах тоже. Я с ним два дня просидел над плановыми заданиями, вывели
общую стратегию, обговорили узловые вопросы, но кто мог знать, что он
начнет диктаторское самовольство?

- Вы дали санкцию на начало эксперимента по самофинансированию и
самоокупаемости?

- Преступник всегда ищет, на кого бы сложить грех. Да и потом, я
лишен такого рода полномочий...

- А кто мог дать ему такое разрешение?

Кузинцов пожал плечами:

- Министр, коллегия, Чурин, наконец... Но ведь Горенков был утвержден
опросным порядком, приказ пустили по кругу...

- То есть товарищ Чурин таких санкций ему не давал?

Кузинцов отрицательно покачал головой:

- Нет. К Чурину идут через меня, я был бы в курсе.

- Значит, кто-то из двух врет, - сказал я.

- Горенков или я? Вас так надо понимать?

- Горенкову веры нет, он осужден, - сказал я. - Либо врете вы, либо
Каримов из Совмина республики. Он утверждает, что Чурин принимал
Горенкова, высоко хвалил и говорил с ним об эксперименте...

VIII Кузинцов Федор Фомич

_____________________________________________________________________

"Неужели началось, а? - подумал он. - Да, видимо. Ну и что? Никто не
гарантирован от судебных ошибок. Я не наследил ни в малости - Горенкова
посадили в результате ревизии местных контролеров".

...Ужас надвигающихся перемен Кузинцов понял первым, когда еще в
министерстве никто не почувствовал того зловещего, неприемлемого для
служилых людей, что было сокрыто в понятиях "перестройка", "хозрасчет",
"демократия", "гласность".

Он кожей ощутил, что эти - казалось бы, пропагандистские - термины на
самом деле означают для него конец прекрасной полосы жизни, спокойной и
надежной, когда все было выверено и заранее предопределено.

Любой визит министра союзной республики, приезжавшего два раза в год,
чтобы пробивать фонды и корректировки к плану, сопровождался подарками, -
кто хрустальную вазу вручит, кто ящик с вином, кто набор копченостей. Ни о
какой взятке и речи не было, просто у нас исстари принято приезжать в
первопрестольную с гостинцем, кто ж иначе посмеет завалиться в гости,
разве нехристи одни, юркота. Замминистры из республик приезжали чаще, раза
по три, а то и четыре, - тоже не с пустыми руками, не говоря уж о
начальниках главков и трестов. Вопрос о санаториях в Прибалтике или на
Кавказе для верных друзей и нужных контактов решался по телефонному звонку
в республиканские министерства; в свою очередь нужные люди в долгу не
оставались: будь то медицина, ширпотреб, парное мясо, соленая рыба,
крабики там всякие, содействие детям приятелей при поступлении в
институты, устройство своих людей в загранкомандировки. Причем все
делалось чисто дружески, никаких там тебе такс, люди сами знают, что у нас
в цене, чувством благодарности народ, слава богу, не обделен, с молоком
матери всосал: не отблагодарить благодетеля - грех! Зимние сапожки или там
какой завалящий японский двухкассетник в любом загранкооперативе для
специалистов стоят сущую ерунду - отстали, ох отстали, чего греха таить, -
а здесь нужны большие сотни, а откуда их взять, если отмусоливают двести
рублей в месяц, будь ты хоть семи пядей во лбу.

...Кузинцов успел защитить докторскую за месяц до того, как в науке
началась реформа: спасибо Чурину, тот организовал в ВАК письма строителей,
поди не прислушайся к мнению рабочего класса, тем более диссертация была
посвящена управленческой реформе; впрочем, написал он ее двадцать лет
назад, после провозглашения Косыгиным Щекинского эксперимента, но когда
эксперимент задушили - не тот человек провозгласил, - пришлось положить
работу в стол. Публиковал статьи и обзоры, набирал научный капитал, чаще
всего выступал в областной прессе, в тех регионах, где разворачивались
особенно грандиозные проекты. Потом, наблюдая за тем, как в стране начало
шириться патриотическое движение по сохранению старины и уважительности к
народной памяти - особенно во время подготовки площадок под новые
комплексы, - почувствовал: вот оно! Надо срочно переориентировать
диссертацию, дописать главу о необходимости координации строительных работ
с историками, археологами, творческими союзами.

Будучи по природе своей холодным логиком, Кузинцов прежде всего думал
о будущем, вопросы, связанные с тем, что ушло, его не волновали, однако он
точно просчитал, что блок с носителями идеи уважительного отношения к
отечественной истории выгоден ему; идею поддерживают крупные ученые,
художники, писатели, общественные деятели, такие люди нужны, в бизнесе не
сведущи, доверчивы, - за ними как за каменной стеной.

Начал присматриваться к тем, кто стал во главе неформального общества
по охране памяти "Старина"; остановился на доценте Тихомирове - человек
достаточно странный; истеричен, но цепок и поворотлив; к тому же - трибун,
умеет зажигать молодежь; его поддержка - при благоприятной ситуации -
может оказаться бесценной. Правда, Кузинцова несколько беспокоила
национальная зашоренность доцента: он категорически отрицал опыт новой
архитектуры, предложенный литовцами и армянами, считая нецелесообразным
перенимать его: "Хватит, натерпелись с Корбюзье"; болезненно воспринимал
работы Зураба Церетели в Москве: "Есть Грузия, пусть там и
экспериментирует!" Кузинцов понимал, что русская интеллигенция наверняка
одернет его. Видимо, если он и впредь не сможет контролировать себя,
соблюдая рамки приличия, его рано или поздно переизберут, но Кузинцов
твердо знал: надо ковать железо, пока горячо, пока в руках у человека
сила. Решил покатить пробный шар, чтобы все стало на свои места:
чему-чему, а этому чиновничья жизнь научила его отменно.

Уникальный Петровский штоф тяжелого цветного стекла и набор стаканов,
сделанных по спецзаказу в экспериментальной мастерской министерства,
Тихомиров принял легко, с детским восхищением: "Хоть и не люблю этого
монарха, но отношу себя к числу тех, кто не вычеркивает персоналии из
отечественной истории... Полагаю необходимым пропагандировать не только
радищевское путешествие, но и встречное, пушкинское, из Москвы в
Петербург... Да и Пуришкевича должно судить не только по его речам в Думе,
но и по тому, что он сделал во имя России вместе с Юсуповым и великим
князем Дмитрием, убрав Распутина... А уж коль скоро Герцен у нас в таком
почете, то отчего замалчиваем Хомякова с Аксаковым? Однобокая информация -
штука опасная, негоже преклоняться только перед домашними гегельянцами!
Своих мыслителей, слава богу, немало, есть чем гордиться, и надобно еще
поглядеть, кто на кого больше влиял - мы на Европу или она на нас".

Прочитав дописанную Кузинцовым главу, Тихомиров предложил включить
несколько строк о деятельности секретаря МГК Лазаря Моисеевича Кагановича
("Он же "Мойсеевич", наши тоже встречаются "Моисеевичи", обязательно
поставьте "й", это необходимое уточнение - человек, лишенный чувства
почвы, хасид"). Кузинцов заметил, что в таком случае надо писать и о
Сталине с Молотовым, которые возглавляли ЦК и правительство. Тихомиров
отмахнулся: "Они были игрушками в его руках, к тому же Молотов женился на
Полине Соломоновне, сами понимаете, куда идет ветвь". Кузинцов включил
несколько намекающих цитат из выступлений ряда историков архитектуры; на
открытую конфронтацию не решился - неизвестно еще, куда пойдет дело.

Когда Тихомиров обмолвился, что негде дописать заказанную статью,
дома шумно, приехали родственники, Кузинцов сразу же определил его в
Прибалтику, в тихий дом отдыха; система связей с нужными людьми продолжала
функционировать, хотя пришлось попросить у доцента официальное ходатайство
на бланке - раньше такие пустяки решались телефонным звонком, ничего не
попишешь, дань времени; все устроится, пару лет пройдет, пыль уляжется,
вернемся на круги своя, только б сейчас удержаться, только б не дать
порваться цепи, один за всех, все за одного, иначе нельзя...

Через месяц Тихомиров сказал, что его помощник, отменный специалист
по русской керамике и фарфору Савенков, лишен сколько-нибудь серьезной
производственной базы: "А ведь на нем лежит огромная ответственность -
восстановить утраченные орнаменты, секреты рисунка, все то, что составляло
гордость наших мастеров". Кузинцов сразу же предложил замкнуть Савенкова
на экспериментальную мастерскую Гуревича в Москве, творят чудеса,
прекрасная техника, только-только закупили в ФРГ.

Тихомиров покачал головой: "Доверчивая вы душа, Федор Фомич! Да разве
можно отдавать восстановление нашего фарфора Гуревичу? Нет уж, лучше мы в
Сибирь подадимся, есть люди, которые поддержат нас и словом и делом;
национальным искусством должен заниматься свой человек... Нет, нет, я
лишен предрассудков, пусть себе Гуревич работает, но не надо ему входить в
наше предприятие, пусть занимается современностью, если вы убеждены, что
он делает это честно и во благо обществу".

Кузинцов ответил тогда, что есть база в Поволжье; стоить, правда,
будет значительно дороже: и транспортные расходы, и размещение
специалистов, и согласование пройдет труднее - местные власти весьма
ревнивы к столичным вторжениям, - придется походить по коридорам
администрации.

Тихомиров только рассмеялся: "Никаких хождений не будет, скажите, кто
должен подписать бумагу и на чье имя... Кстати, как фамилия поволжского
директора? Потапов? Хорошо. А как зовут жену? Ее девичья фамилия? Быкова?
Годится. Я не шовинист и чту искусство всех народов - у кого оно
исторически существовало, - но, согласитесь, смешно было бы, учи англичан
театральному искусству русский режиссер!"