собирается больше выставлять свою кандидатуру.
пользовать в политической борьбе...
И сын Леонарда. Один ни за что не хотел терять свое положение в Верне,
другой - в армии. А поскольку для этого нужно было пожертвовать Линой...
Все, вы, сговорившись с ван Хамме, тоже хотели, чтобы он пожертвовал Ли-
ной. Вы вспомнили стих, процитированный Комансом: "Если глаз твой соб-
лазнит тебя..." Он отбросил его от себя. И другой глаз тоже. А сверх то-
го - и остальное тело...
тесь?
целях.
свое кресло.
схватил перо.
частных разговорах на... "
ты?
цев он станет dijkgraves, следовательно, членом верховной корпорации,
которая посредством плотин распоряжается водой как из моря, так и с не-
ба.
но не подобрал ничего подходящего.
слова таким жалобным голосом, таким проникновенным тоном, что, казалось,
они означали: "Один страшный год кончился, начинается другой, не менее
страшный, мой бедный Йорис! Я буду страдать. Ты будешь страдать. И молю
Бога избавить нас от еще более страшных потрясений".
и прошептал:
лись к семичасовой заутрене. Намереваясь причаститься, они не поели и не
выпили кофе. Внизу под лестницей им навстречу вышла Мария:
Был гололед, и многие женщины, направлявшиеся с мужьями в церковь, выде-
лывали гротескные па. Стояли холода. У всех изо рта вылетал пар, и так
же было в церкви, которую еще не согрело дыхание верующих.
нового года, а также те, кто надеялся целиком посвятить свое время визи-
там.
коленях, закрыв лицо руками, и когда ей приходилось вставать при чтении
Евангелия, вид у нее был потерянный, словно не от мира сего. Терлинк ос-
тавался на ногах, прямой, со скрещенными руками и взглядом, устремленным
на колеблющиеся огоньки алтарных свеч.
где еще можно было прочесть слова: "... досточтимый Целий де Бэнет... "
покоились останки одного из предков Тересы, которая, молясь, хватала
ртом воздух - быть может, из-за торопливости, быть может, от избытка
рвения, - отчего издавала звуки, похожие на хлюпанье насоса.
увидели розовое солнце над белыми от инея крышами. Мальчишки торговали
облатками, большими, как облатка священника, и каждый прихожанин покупал
себе одну, по обычаю нес ее в руке и, придя домой, прикреплял к двери.
ный костюм. Первым делом он съел яичницу с салом и одну из вафель, испе-
ченных Марией и наполнивших благоуханием весь дом. Затем взял гоголь-мо-
голь для Эмилии, сунул в карман вафлю и пошел вверх по лестнице, а Тере-
са, все с той же скорбной миной, проводила его глазами.
зок. Нет, он ей ничего не запрещал. Просто в присутствии матери Эмилия
становилась невозможной, приходила в необъяснимую ярость, и успокоить ее
удавалось лишь с невероятным трудом.
ны. Это было даже немножко страшно, потому что из-за скудного освещения
он не сразу понял, что произошло.
шая, да так ловко, что видны были только ее глаза.
ранство.
та, и этот смех действовал еще хуже, чем ее вспышки, - столько в нем бы-
ло злобы и порочности.
прикоснуться к делу ее рук - изодранному ногтями и зубами матрасу, из
которого она вытряхнула все содержимое, как еще восьмилетней девочкой
выпустила кишки котенку, вспоров ему живот швейными ножницами.
робной. Когда он вновь появился внизу, лицо у него было розовее, чем
обычно, кожа - глаже, волосы - прилизанней. Он был весь в черном, ворот-
ник пальто поднят, на голове - черный почти квадратный цилиндр.
между домами, уже таял обледеневший снег, кучками стояли также одетые в
черное люди, и, когда бургомистр, направлявшийся в ратушу, проходил мимо
них, каждый молча подносил руку к шляпе.
чтобы сказать, какие проследуют первыми, а какие еще долго будут ждать
своей очереди. Кое-кто даже, хотя час был ранний, заглядывал в "Старую
каланчу" и по случаю Нового года пропускал стопку можжевеловки.
пылали поленья, что с тех пор, как в ратуше установили центральное отоп-
ление, происходило лишь в особых случаях. Дверь из кабинета бургомистра
в приемный зал со стенами, декорированными фламандскими коврами, была
распахнута. Наконец, невзирая на солнечную погоду, все люстры из уваже-
ния к традиции были зажжены, что придавало освещению оттенок какойто не-
реальности.
На подносе стояли тридцать - сорок рюмок и бутылки портвейна. На другом
конце стола красовались фужеры для шампанского.
когда пел, и теперь наспех натянул белые нитяные перчатки.
знал, как выглядит. Он стоял спиной к камину, как раз под Ван де Влитом,