соскочил с валуна, быстро пошел к пруду. Зуд в бороде напомнил ему, что
ему также нужно вымыться. Высокий Лорд осталась за пределами зрения,
Баннора и Морина поблизости не было. Он сбросил одежду у чаши с гравием и
подошел к воде.
отбывающий епитимью, и начал скрести свое тело, словно оно было в пятнах.
Он тер голову и щеки пока у него не защипало в кончиках пальцев, затем
погрузился в воду пока не стало жечь в легких. Но когда он вылез из воды и
подошел чтобы согреться к светящимся камням, он ощутил, что только
усугубил свои трудности. Он чувствовал себя возбужденным, более голодным,
но ничуть не более чистым.
ответными чувствами. Она была иллюзией, фикцией; ему не следовало бы быть
так к ней привязанным. А ей не следовало бы так желать привлечь его
внимание. Он уже почти ощущал себя ответственным за нее, ибо именно его
собственный бесконтрольный поступок в Стране обрек его на это. Как могла
она не винить его?
разложил его возле чаши с гравием просушиться и начал одеваться. В одежду
он облачался с неистовством, как если бы готовился к битве - зашнуровывал,
затягивал, застегивал, завязывал себя в свои крепкие ботинки, тенниску,
плотные защитные джинсы. Он проверил и убедился, что все еще носит
перочинный нож и в кармане у него Оркрест хатфрола Торма.
Высокому Лорду, специально топая, чтобы предупредить ее о своем появлении,
но трава поглощала его мрачную горячность, и он производил беспокойства не
больше, чем негодующий призрак.
Тротгард, скрестив руки на груди, и не повернулась к нему, когда он
подошел. Какое-то время он стоял в двух шагах от нее. Небо было еще
слишком светлым от лучей заходящего солнца, чтобы появились звезды, но
тени гор накладывали на Тротгард преждевременные сумерки. Накрытое
полутьмой, лицо обещания Лордов Стране было скрытым и темным.
с таким напряжением, будто оно должно было сейчас взорваться. Вода с
мокрых волос стекала ему на глаза. Когда он заговорил, голос его был
хриплым от волнения, которое он не хотел ни подавить, ни ослабить.
задумчиво:
честь. Он не стал бы любезно выражать это словами - но сердце его сказало
бы эти слова, или он имел бы такую мысль. Если бы тебя не вызвали в
Страну, он мог бы жениться на Лене, моей матери. И ему не пришлось бы
надолго перебираться в лосраат, потому что у него нет стремления к знаниям
- управления хозяйством и жизни в подкаменье было бы достаточно для него.
Но если бы он и Лена, моя мать, родили ребенка, который вырос и стал бы
Высоким Лордом Совета Ревлстона, он все же почувствовал бы себя
удостоенным - одновременно как вознесенным, так и скромным в этой свой
части - в своей дочери.
Мифиль действительно мой отец, - родитель моего сердца, хотя он и не отец
мне по крови. Лена, моя мать, не была замужем за ним, хотя он и умолял ее
разделить с ним жизнь. Она больше не хотела ни с кем разделять свою жизнь
- ее удовлетворяла жизнь твоего ребенка. Но хотя она и не разделила с ним
свою жизнь, она разделяла его жизнь. Он окружал заботой ее и меня. Он
занял место сына в семье Трелла, отца Лены, и Этиаран, ее матери.
- острая тоска и печаль и, да, гнев против тебя ослабляли его, находя все
новые пути, когда старые оказывались отвергнутыми или разрушенными. Но он
дал Лене, моей матери, и мне всю свою отцовскую нежность и преданность.
Суди о нем по мне, Томас Кавинант. Когда мечты о тебе уводили мысли Лены
от меня и когда мучительная потеря Этиаран лишила ее способности
заботиться обо мне и потребовалось, чтобы все внимание Трелла, ее отца,
обратилось к ней - тогда Триок, сын Тулера, позаботился обо мне. Он мне
отец.
что муки и ярость моих родителей и их родителей не должны обязательно
разрушать или бесить меня - что я не являюсь ни причиной, ни лекарством от
их боли. Он научил меня, что моя жизнь - только моя собственность, что я
могу разделять заботу и утешение при огорчениях без того, чтобы разделять
сами огорчения, без того, чтобы стараться быть хозяином жизни других
людей, а не только собственной. Он учил меня этому - он, который отдал
свою собственную жизнь Лене, моей матери.
вместо отца, я бы тоже питала к тебе отвращение.
еще это выносить?
полосами текли по ее лицу. На фоне темнеющей перспективы Тротгарда четко
был виден ее силуэт, когда она шагнула к нему, обняла за шею и поцеловала.
легкие. Он был оглушен. Черный туман заволок его зрение, когда ее губы
ласкали его.
было заразным. Крича "Стерва!", махнул рукой и со всей силы нанес ей удар
по лицу тыльной стороной ладони.
уклоняясь, не делая никаких попыток прикрыть себя. С высоко поднятой
головой, обнаженная, она прямо и спокойно стояла перед ним, словно была
неуязвима.
он.
особенность ее взгляда.
преступления. Я делаю это добровольно. Я выбрала тебя.
руками, словно пытаясь прикрыть дыру в доспехах. - Ты просто опять
пытаешься давать мне дары. Ты стараешься подкупить меня.
не понимаешь, как отчаянно я... я...
хотел ее, хотел того, что она предлагала, больше, чем чего-либо другого.
Но не мог сказать этого. Стимул более фундаментальный чем желание
сдерживал его.
раскрывающий безобразный секрет. - Я же прокаженный! Неужели ты этого не
видишь? - но сразу же понял, что она не видит, не может видеть, потому что
у нее недостаточно знаний или горечи, чтобы постичь то, что он называет
проказой. Он поспешил объясниться прежде, чем она шагнет к нему ближе и он
тогда пропадет. - Смотри. Смотри! - он указал разоблачающе себе на грудь.
- Ты не понимаешь, чего я боюсь? Ты не постигаешь этой опасности? Я боюсь,
что я стану еще одним Кевином! Сначала я буду любить тебя, потом научусь
пользоваться дикой магией, а затем Фаул поймает меня в ловушку отчаяния, и
тогда я все уничтожу. Вот такой у него план. Если я начну любить тебя или
Страну или еще что-нибудь, ему тогда будет достаточно просто сидеть и
посмеиваться! Проклятие, Елена! Разве ты этого не видишь?
она остановилась и протянула руку. Кончиками пальцев она коснулась его
лба, будто чтобы стереть с него темноту.
когда ты так хмуришься. Не бойся, любимый. Ты не разделишь судьбу Кевина
Расточителя Страны. Я защищу тебя.
пересилила его внутренние ограничения. Но сломалось не то, что сдерживало
его самого, а разочарование. Ответная нежность омыла его сознание. Он смог
увидеть в ней ее мать, и при этом видении он постиг вдруг, что не гнев
вызывал в нем неистовство против нее, не гнев, который так затемнял его
любовь, но скорее печаль и отвращение к себе. Боль, которую он причинил ее
матери, была всего лишь замысловатым способом причинить боль самому себе -
это было проявлением его проказы. Ему не требовалось теперь повторять этот
поступок.
вообще не существовало. Но в этот момент для него это было неважно. Она
была его дочерью. Он нежно наклонился, поднял одеяло и укутал ее плечи.
Затем нежно протянул руки и коснулся ее милого лица пальцами, чудом
возвратившими себе чувствительность. Он вытер большими пальцами соленую
боль от слез и нежно поцеловал ее в лоб.
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Березин Федор
Березин Федор