рожками. У него свое сказочное чудовище; брюхо чудовища покрыто чешуей - но
это не ящерица, на спине бородавки - но это не жаба; живет оно в заброшенных
ямах для гашения извести и пересохших сточных колодцах; оно черное,
мохнатое, липкое, ползает то медленно, то быстро, не издает никаких звуков,
а только смотрит, и такое страшное, что его еще никто никогда не видел; он
зовет это чудовище "глухачом". Искать глухачей под камнями - удовольствие из
категории опасных. Другое удовольствие - быстро приподнять булыжник и
поглядеть, нет ли мокриц. Каждый район Парижа славится своими интересными
находками. На дровяных складах монастыря урсулинок водятся уховертки, близ
Пантеона - тысяченожки, во рвах Марсова поля - головастики.
последнему в цинизме, но он порядочней его. Он подвержен неожиданным порывам
веселости и может ни с того ни с сего ошарашить лавочника диким хохотом. Он
легко переходит от высокой комедии к фарсу.
"Гляди-ка! - кричит гамен. - С каких это пор доктора сами доставляют свою
работу?"
возмущенно оборачивается: "Негодяй! Как ты посмел завладеть талией моей
жены?" - "Что вы, сударь! Можете обыскать меня".
Глава третья. ОН НЕ ЛИШЕН ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТИ
раздобыть, homuncio отправляется в театр. Переступив за волшебный его порог,
он преображается. Он был гаменом, он становится "тюти" {Мальчик из рабочей
семьи, житель парижских предместий. (Прим авт.).}. Театры представляют собой
подобие кораблей, перевернутых трюмами вверх. В эти трюмы и набиваются тюти.
Между тюти и гаменом такое же соотношение, как между ночной бабочкой и ее
личинкой; то же существо, но только летающее, парящее. Достаточно одного его
присутствия, его сияющего счастьем лица, его бьющих через край восторгов и
радостей, его рукоплесканий, напоминающих хлопанье крыльев, чтобы этот
тесный, смрадный, темный, грязный, нездоровый, отвратительный, ужасный трюм
превратился в парадиз.
необходимое - и вы получите гамена.
сожалению, классический стиль не в его вкусе. По природе своей гамен не
очень академичен. Так, например, мадмуазель Марс пользовалась у этих юных,
буйных театралов популярностью, сдобренной некоторой дозой иронии. Гамен
называл ее "мадмуазель Шептунья".
в тряпки, как грудной младенец, одето в рубище, как философ. Этот оборвыш
что-то удит в сточных водах, за чем-то охотится по клоакам; в нечистотах
находит предмет веселья; вдохновенно сыплет руганью на всех перекрестках;
издевается, свистит, язвит и напевает; равно готов и обласкать и оскорбить;
способен умерить торжественность "Аллилуйи" какой-нибудь залихватской
"Матантюр - люретой"; поет на один лад все существующие мелодии, от "упокой
господи" до озорных куплетов. Он за словом в карман не лезет, знает и то,
чего не знает; он спартанец даже в мошенничестве, безумец даже в
благоразумии, лирик даже в сквернословии. С него сталось бы присесть под
кустик и на Олимпе; он мог бы вываляться в навозе, а встать осыпанным
звездами. Парижский гамен - это Рабле в миниатюре.
суеверия, разоблачает всякую ходульность и преувеличение, подтрунивает над
таинственным, показывает язык привидениям, не находит прелести в пафосе,
смеется над эпической напыщенностью. Отсюда не следует, однако, что он
совсем лишен поэтической жилки; вовсе нет! Он просто склонен рассматривать
торжественные видения как шуточные фантасмагории. Предстань перед ним
Адамастор, гамен, наверное, сказал бы: "Вот так чучело!"
Глава четвертая. ОН МОЖЕТ БЫТЬ ПОЛЕЗНЫМ
неспособен породить никакой другой город; пассивное восприятие,
удовлетворявшееся созерцанием, и неиссякаемая инициатива; Прюдом и Фуйу.
Только в истории Парижа и можно найти нечто подобное. Зевака - воплощение
монархического начала. Гамен - анархического.
и "расцветает" в страданиях, в гуще социальной действительности и
человеческих дел, вдумчивым свидетелем происходящего. Сам ребенок мнит себя
беззаботным, но он не беззаботен. Он смотрит, готовый рассмеяться, но
готовый и к другому. Кто бы вы ни были, вы, что зоветесь Предрассудком,
Злоупотреблением, Подлостью, Угнетением, Насилием, Деспотизмом,
Несправедливостью, Фанатизмом, Тиранией, берегитесь гамена, хотя он и
глазеет, разинув рот.
пригоршню земли, дунут - и Адам готов. Нужно только божественное
прикосновение. А в нем никогда не бывает отказано гамену. Сама судьба
принимает на себя заботу об этом маленьком создании. Под словом "судьба" мы
подразумеваем отчасти случайность. Этот пигмей, вылепленный из грубой
общественной глины, темный, невежественный, ошеломленный окружающим,
вульгарный, дитя подонков, станет ли он ионийцем или беотийцем? Дайте срок,
currit rota {Вертится колесо (лат.).}, и дух Парижа, этот демон, создающий и
людей жалкой судьбы, и людей высокого жребия, в противоположность римскому
горшечнику, превратит кружку в амфору.
Глава пятая. ГРАНИЦЫ ЕГО ВЛАДЕНИЙ
уединение. Urbis amator {Любитель столицы (лат.).}, как Фуск; ruris amator
{Любитель села (лат.).}, как Гораций.
подходящее времяпровождение для философа. В особенности бродить по этому
подобию деревни, по этой ублюдочной, достаточно безобразной, но своеобычной
и обладающей двойственным характером местности, что окружает многие большие
города и в частности Париж. Наблюдать окраины - все равно что наблюдать
амфибию. Конец деревьям - начало крышам, конец траве - начало мостовой,
конец полям - начало лавкам, конец мирному житью - начало страстям, конец
божественному шепоту - начало людскому говору, - вот что придает окраинам
особый интерес.
в эти малопривлекательные окрестности, раз и навсегда заклейменные прохожими
эпитетом "печальные".
заставами; это оставило неизгладимый след в его памяти. Подстриженный газон,
каменистые тропинки, меловая, мергелевая или гипсовая почва, суровое
однообразие лежащих под паром или невозделанных полей, огороды с грядками
ранних овощей, неожиданно возникающие где-нибудь на заднем плане, смесь
дикости с домовитостью, обширные и безлюдные задворки, где полковые
барабаны, отбивая громкую дробь, пытаются напомнить о громах сражений,
пустыри, превращающиеся по ночам в разбойничьи притоны, неуклюжая мельница с
вертящимися на ветру крыльями, подъемные колеса каменоломен, кабачки на
углах кладбищ, таинственная прелесть высоких мрачных стен, замыкающих в
своих квадратах огромные пустые пространства, залитые солнцем и полные
бабочек, - все это привлекало его.
отвратительная, испещренная пулями стена Гренель, Мон-Парнас, Фос-о-Лу, Обье
на крутом берегу Марны, Мон - Сури, Томб - Исуар, Пьер-Плат в Шатильоне, со
старой истощенной каменоломней, где теперь растут грибы и куда ведет
откидной трап из сгнивших досок. Римская Кампанья есть некое обобщенное
понятие; парижское предместье является таким же обобщенным понятием. Не
видеть ничего, кроме полей, домов и деревьев, в открывающихся нашим взорам
картинах - значит скользить по поверхности. Все зримые предметы суть мысли
божий. Местность, где равнина сливается с городом, всегда проникнута
какой-то скорбной меланхолией. Здесь слышатся и голос природы и голос
человека, Здесь все полно своеобразия.
предместьям пустынным окрестностям, которые можно было бы назвать
преддвериями Парижа, наверное не раз случалось видеть в самых укромных и
неожиданных местах, за каким-нибудь ветхим забором, или в углу у
какой-нибудь мрачной стены шумные ватаги дурно пахнущей, грязной,
запыленной, оборванной, нечесаной, но в венках из васильков, детворы,
играющей в денежки. Все это - дети бедняков, покинувшие свой дом. За чертой
города им легче дышится. Предместье - их стихия. Они пропадают здесь,
болтаясь без дела. Здесь простодушно исполняют они весь свой репертуар
непристойных песен. Это завсегдатаи предместья, вернее, тут, вдали от
посторонних взоров, в легкой ясности майского или июньского дня, и протекает
по-настоящему их жизнь. Вырвавшись на волю, ни перед кем не обязанные
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Корнев Павел
Орлов Алекс
Василенко Иван
Акунин Борис