него была загогулина, к которой примыкала казенка, тамбур такой, вроде
сеней. Из казенки теплая дверь вела в само помещение, притворялась она
неплотно, в щель тащило стужей. В магазине, особенно в загогулине, холодно
было даже летом, о зиме чего и говорить. Продукция в "тройке" размещалась
согласно климату: жиры, рыба, мясо, икра -- у двери, дальше -- что послаще
-- конфеты, пряники и винные изделия; еще дальше: картошка, свекла, капуста,
лук, чеснок и всякие прочие овощи, сырые, сушеные, консервированные.
ней, продавщицы вышоркали не только известку, но и кирпичи повыворачивали
ядреными задами. По левую сторону дверей штабельком стояли ящики, в щелях
которых светились банки. Ящики и пошатнувшаяся голландка отгораживали
полутемную магазинную загогулину от продавщиц, обхвативших круглое тело
печи, будто собственного дорогого мужа. Я дождался, пока ни одного
покупателя не осталось возле крайних весов и продавщица стриганула к
голландке, смел все крошки, обрезки мерзлого мяса и рыбы из-под весов и,
была не была, скребанул из эмалированного таза горсть скоромного масла. От
грязных ногтей в желтом масле остались темные царапины, но уж делать было
нечего -- бухнул в сырую дверь плечом, вывалился на улицу и выпустил из
груди спертый дух. Сердце мое звякало о ребра, руки дрожали, в штанах
сделалось сыро.
рыбы и косточки, захлебывался рваным смехом. -- Варить будем! Щи -- хоть
портянки полощи!
мне, что воровать легко!.."
картонная вылупка, получился мутный. Однако жиров было много, и мы хорошо
нахлебались горячего варева. Как водится у степенных, хозяйственных людей,
после сытного ужина мы сумерничали, вели неторопливые беседы. Тишка приучал
меня курить подобранные на улице бычки. "Пить вино, уродовать людей,
воровать -- уже могу. Осталось курить научиться -- и порядок!"
возле весов, и все примеривался да прицеливался к ней, но упускал моменты.
То мне казалось, что продавец уже приметил меня и ждет не дождется, когда я
потяну горбушку, чтоб огреть меня гирей по башке, то в очереди к прилавку
"не те люди" были, при которых можно незаметно что-либо стянуть. Измучился я
весь, сопрел, а есть хотелось до стона в кишках. Горбушка, в полкило
примерно весом, так и кружилась в глазах, ощущался даже кисловатый вкус ее
во рту, как хрустит корочка на зубах, чуялось. Сытое тепло разойдется по
всему телу, в сон потянет, уютно и спокойно на душе сделается -- и все это
от горбушки, такой близкой и такой недоступной!
горбушку и убежать из магазина. С этаким дерзким планом я продвинулся к
весам, в который уж раз кружанув возле прилавка. Впереди меня втиснулся в
очередь парнишка в толстой, латаной гуне с кошачьим воротником, в шапке,
единственное ухо которой так ловко было заделано, что выходило как бы два
уха у шапки, и мерзнуть никакой половине башки парень не дозволял. "Черт в
подкладке, сатана в заплатке", -- говорится о такой лопотине иль о человеке,
одетом в нее, и не зря говорится, как я скоро распознал.
все сотворил, что горбушка мигом отделилась от продавца и глазастого люда.
быть: дождаться ли малого в одноухой шапке, спрятаться ли за ближние
дровяники и умять хлеб, но сам уже рвал зубами горбушку, спрятавшись за
поленницу трухлого макаронника.
ноздрями, пришкандыбал, сильно припадая на изогнутую в колене ногу, сам
парнишка с быстрыми, смешливыми глазами.
больше, чтобы не так обидно, когда поймают... -- выдал он мне первый свой
совет из огромной, бескорыстно преподанной затем науки беспризорника.
встречались с Кандыбой -- такая кличка была у парнишки -- в кое-каких
укромных местах, да не разговорились "по душам", дураки такие. А ведь так
необходимы друг другу!
патрон на двух героических бойцов. Пойдем вместе, найдем двести!...
"не насмерть" затоптанные по дороге бычки, обрывал мерзлые концы и которые
бычки курил, которые прятал в лохмотья и за отворот шапки -- про запас.
столам и доедал из тарелок суп, котлеты, рыбьи головы, обломки хлеба прятал
в карманы. Была до войны у интеллигентно себя понимающих людей распрекрасная
привычка -- оставлять на тарелке еду "для приличия". По остаткам кушаний я
заключал, кто за столом кормился: вахлак тупой и жадный или тонкой кости и
истинного понимания этикета человек.
стало, и какая жизнь наполненная пошла. Получился у нас с Кандыбой союз
такой, какого не было у меня вплоть до того, пока я не вырос и собственной
семьей не обзавелся.
терялся, чувствовал себя угнетенно и потому драпанул из двух уже детдомов,
до Севера вот добрался и "нечаянно" зазимовал в Игарке. Кандыба обожал волю.
Воля эта пуще неволи -- узнаю я после. Только "на воле", оставшись "в миру"
сам с собой, он не знал унижений, чувствовал себя полноценным и полноправным
человеком; умел постоять за себя, не страшась никакой борьбы и невзгод.
отыскивал повсюду, из-за этого и в Игарку попал, Кандыба и сам хотел вольно
прожить лета, отпущенные ему судьбою. Лет этих выпадет немного --
семнадцать. Умрет он в больнице исправительно-трудовой колонии от костного
туберкулеза, так и не смирясь с судьбой инвалида.
парикмахерскую, заявил, что берет на себя прокорм, а я чтоб дымом и огнем
владел, читал бы ему книжки и рассказывал всякую всячину. Посулился Кандыба
за короткий срок сотворить из меня карманника, чтоб, если один завалится, не
доходить с голоду. Дело с обучением сразу потерпело крах -- после первой же
попытки "пощупать кошелек" я попался. Меня били на крыльце магазина. И
ладно, большинство игарских граждан обуты оказались в оленьи бакари и
валенки, а то бы мне все ребра переломали.
забудешь! -- и приказал мне зажмуриться и вытянуть руки. -- Нервы! -- сделал
Кандыба заключение. -- Расшатаны! В карманники негоден. -- Смазав лицо мое
солидолом -- банка с солидолом осталась в хламе, парикмахеры мазали им
машинки или сапоги, мы же приспособили вместо мази, еще пепел из печи
пользовали да серу с поленьев -- это уж я от таежников перенял, Кандыба
обследовал меня -- нос, челюсти не сломаны ли? При этом он доступно, будто
фельдшер пациенту, объяснял, как вести себя, если попадешься. Надо поперед
всего "вывеску хранить", падать вниз лицом и загораживаться руками, телом не
напрягаться, распустить следует тело, чтобы кисельное оно сделалось, тогда,
если даже пинают сапогами, бузуют палками -- кости не переломают.
кумекаю: человек токо-токо научился мозгой шевелить, тут же сообразил -- чем
спину гнуть из-за еды, легче ее украсть, отобрать у младшего, лучше -- у
соседа. Но по брюху, по брюху надо брать. Обратно, разница: кто почему
ворует? Один от голодухи, другой из интересу. Который из интересу, от
жадности -- того смертно бить. Но лупят всеш-ки нашего брата голодранца...
безопасней...
ли? Годок ли мне? Видно, ничего в мире просто так не делается, и уж не зря,
ох не зря судьба нас соединила".
разных кладовых, я заделался как бы замом его по хозяйственной части и по
культурно- просветительской тоже, обеспечивал братство наше топливом,
светом, водою, заботился о полезном досуге, читал вслух книжки, рассказывал
о лесах, озерах и прошлом лете. Особенно удался мне рассказ о том, как
ловили мы с дедом карасей на озере и налимов на протоке, да еще о том, как
новые штаны загубил на заимке. "Болони надорвал" Кандыба, слушая историю о
штанах, -- я уж постарался, наворотил, разукрасил ту историю.
Маккефри Энн
Маккарти Кормак
Ларссон Стиг
Акунин Борис
Зыков Виталий
Лондон Джек