Чтение 91–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

вчера же отослал. Не о Заеве ли он писал? Разумеется, о Заеве. Да,
генералу все было известно.

Панфилов никогда не отменял ни одного моего приказа, ни одного
распоряжения. Он и Толстунову сказал: "Помогайте командиру батальона,
укрепляйте его авторитет". Генерал, наверное, имел права сам, собственной
властью, приостановить или вовсе прекратить дело в трибунале. Он властен и
не утвердить приговор, заменить расстрел разжалованием. Но приехал ко мне,
дважды сказал: "Понимать с полуслова..."

Да, я понимаю.

Из полевой сумки, что висела возле меня на спинке стула, я вынул
заклеенный конверт, письмо Заева жене... "Одна минута! За эту минуту плачу
честным именем и жизнью..." Повертел конверт... Нет, не раскрою, не имею
права читать обращенные не ко мне последние предсмертные строки Заева.
Положил конверт обратно в сумку. Вспомнилась фотография: рассерженный
нескладный Заев рядом с добряком Бозжановым.

Нет, к черту эти размягчающие сердце картины! К черту колебания! Бежал
с поля боя, так будешь расстрелян!

Понимаю, товарищ генерал, зачем вы приезжали. Но не сделаю того, что вы
от меня хотите, не возьму назад бумагу, которую я подписал. Можете сами,
своей властью сохранить жизнь человеку, предавшему нас в бою. От меня
этого вы не дождетесь.

17. ПЯТНАДЦАТЬ КАПЕЛЬ

Следующее утро. Рахимов подает мне список, в котором перечислены нужды
батальона.

Список велик: в нем значатся пулеметы и орудия, что надобны взамен
разбитых в бою; потребны и кони, повозки, оружейная смазка, гранаты,
патроны, перевязочный материал, медикаменты, мыло, керосин, сапоги, теплые
фуфайки - те самые фуфайки, о которых вчера спрашивал Панфилов.

Кстати, он мельком мне посоветовал: "Нагряньте сами в Строково на
интендантов... Надевайте шашку и нагряньте..."

Пожалуй, так и сделаю.

- Синченко, седлай коней.

Далеко протянулся ряд изб деревни Строково. Тут поместились многие
тыловые отделы дивизии. У колхозного сарая бойцы быстро разгружают
несколько машин, что доставили ящики с боеприпасами. К другому концу
деревни на санях по первопутку везут попахивающие сельдью бочки,
прессованное сено, сухари в плотных бумажных мешках.

Возле какого-то дома на бревнах стайкой уселись десять - двенадцать
молодых лейтенантов в новехоньких шинелях, в непоцарапанных, непотрепанных
ремнях. Без расспросов понятно: нам шлют пополнение. Кто-то из них, этих
юношей, выпущенных лишь вчера-позавчера из военного училища, еще не
слышавших, как свистит над ухом пуля, попадет, наверное, и в мой батальон.
Что ж, вместе будем драться за Москву!

Заезжаю к интенданту дивизии полковнику Сыромолотову. На него
действительно требовалось нагрянуть. Не спешит расставаться со своими
запасами. Доказывает, что я должен обратиться не к нему, а в полк, ибо
батальон снабжается лишь через полк. Предъявляю приказ командира дивизии о
том, что мой батальон является его резервом. Сыромолотов все же упирается.
Продолжаю его убеждать. Ведь это же нелепость! Он хочет, чтобы все добро,
которое получит батальон, сначала пропутешествовало на передовую, в полк,
а затем, после разгрузки, перегрузки, пошло по тем же дорогам обратно в
тыл дивизии, в мой резервный батальон. Эти доводы действуют. Рассматриваем
мой список. Наряд наконец выписан - завтра же получим со склада нужное
имущество.

Покинув интенданта, выхожу на улицу. Синченко подвел Лысанку.

- Товарищ комбат, я видел Заева...

- Где?

- Вон в той хате.

Синченко показал на избенку с выбитыми стеклами. У двери похаживал
часовой. Рядом, у бревенчатого дома, тоже дежурил часовой. В этом доме
разместились прокуратура и Военный трибунал дивизии.

Еду мимо. Останавливаюсь. Соскочив с Лысанки, направляюсь в трибунал.
Часовой вызвал дежурного.

- Вам кого, товарищ старший лейтенант?

- Хочу узнать о деле Заева. Почему до сих пор нет приговора?

- Сейчас наведу справку. Подождите немного.

Через две-три минуты ко мне вышел военный следователь, пожилой
серьезный человек. В руке он держал папку из плотной коричневой бумаги.
Чернели буквы: "Дело"...

Я представился, спросил:

- Дело Заева еще не разбирали?

- Очень хорошо, товарищ старший лейтенант, что вы приехали. По вашему
рапорту трибунал не может приступить к рассмотрению дела.

- Почему?

- Во-первых, вы прислали бумагу без номера и без печати...

- У меня в батальоне никаких печатей нет.

- Во-вторых, - продолжал следователь, - для предания суду необходима
санкция командира полка.

- Значит, вы ничего не сделали?

- Почти ничего... Только получил показания у арестованного. Он написал
сам. И все признал. Можете ознакомиться.

Следователь подал мне папку. Я ее раскрыл, увидел свой рапорт, затем
уместившиеся на одном листке показания Заева. Твердым, разборчивым
почерком было написано: "Я совершил воинское преступление, бежал с поля
боя!". Далее в нескольких строчках перечислялись отягчающие
обстоятельства: "Бежал на двуколке, где находился пулемет. Виновен и в
бегстве бойцов-пулеметчиков". Заев не оправдывался. Он так и написал:
"Никаких оправданий моему преступлению нет".

Самый суровый прокурор вряд ли смог бы более непреклонно обвинять, чем
это сделал сам Заев. Он уже подписал себе приговор.

Я посмотрел на избу, где содержались арестованные. И вдруг в одном из
окон увидел Заева. Обросший рыжей щетиной, он, прижав лоб к черневшей без
стекол перекладине, впился в меня глазами.

И вдруг я совершил поступок, которого еще минуту назад не ожидал от
себя.

Я разорвал папку на мелкие куски. Все разорвал - и мой рапорт и
показания Заева. Ветер закружил, понес куски рваной бумаги.

- Заев! - гаркнул я.

Он замер, пальцы вцепились в переплет разбитого окна, взгляд засверкал.

Следователь был возмущен:

- Что вы делаете? Вы нарушаете законность. Я доложу... Командир дивизии
узнает о вашем самоуправстве.

Я уже опомнился. Действительно, так поступать нельзя.

- Товарищ следователь, разрешите его освободить. Пусть искупит вину в
бою.

Следователь не сразу успокоился, назвал меня правонарушителем, потом
махнул рукой, разрешил освободить Заева. Однако подтвердил, что о моем
поведении будет доложено командиру дивизии.

Через несколько минут освобождение Заева было оформлено.

Вручив часовому бумажку, я крикнул:

- Заев, иди в батальон!

Он вмиг выскочил из хаты.

- Есть идти в батальон, товарищ комбат.

Не ожидая, чтобы я повторил приказание, он повернулся, как подобает
солдату, через левое плечо и пошел длинными шагами. Пошел все быстрей,
быстрей.

Вот он скрылся за домами, за поворотом улицы.

У меня еще оставались дела в Строкове. Побывав у начальника санчасти и
в некоторых других тыловых отделах, я в сопровождении неизменного Синченко
поехал к себе.

Во дворе нашего дома меня встретил Бозжанов. Стараясь казаться
встревоженным, хотя в его узеньких глазах я заметил хитринку, он спросил:

- Товарищ комбат, что случилось с Заевым? Он пришел сюда.

- Знаю, - сказал я.

Притворная тревога сразу улетучилась с круглой физиономии Бозжанова. Он
засиял. С одного моего слова он понял, что Заев прощен. Нарушая
субординацию, он впереди меня побежал в дом.

За ним и я вошел в штабную горенку. Весь мой маленький штаб был в
сборе. Заев уже успел побриться, вымыться. Его нескладное, с утиным носом
лицо было очень светлым. Казалось, сквозь загорелую кожу светит невидимая
лампочка. Он стоял навытяжку в шинели, без пояса и без петлиц, в шапке без
звезды.

- Где его снаряжение? - спросил я.

Бозжанов мгновенно бросился к сундуку, вытащил аккуратно упакованный,
зашпиленный двойной булавкой сверток, раскрыл его.

- Надевайте, Заев, все, что у вас было, - сказал я.

Толстунов, Бозжанов, Синченко принялись обряжать Заева. Достав нитку,
Рахимов умелыми стежками в одну минуту пришил к вороту шинели петлицы.

Бозжанов вложил в нагрудный карман Заева пачку фотографий и писем.
Толстунов застегнул на нем поясной ремень и пуговицы шинели. Синченко