были не воры. Это был Ромашов, который остановился, когда я вошла, и я
сразу увидела, что он очень расстроен.
ехать в экспедицию, вот что!
"совой". У него были совершенно круглые глаза, и в эту минуту он был
удивительно похож на сову. Но это была довольно большая сова, которая
крикнула: "Вот что!" и с трудом перевела дыхание.
- Это не полагается, Миша.
Хорошо, вы поедете!
Отдохнуть. Вы устали. С чего вы взяли, что я останусь в Москве?
что, кажется, еще секунда, и он бы меня ударил.
так, как бы мне хотелось, - где ваше пальто и шляпа?
осталась. Вы, вероятно, совсем сошли с ума, но это меня мало интересует.
Ну-с?
профессор В. выступил со статьей, в которой высказывал убеждение, что,
судя по дневникам штурмана Климова, "материалы экспедиции Татаринова, если
бы их удалось найти, могли бы иметь значение и для современного изучения
Арктики". Даже мне эта мысль показалась слишком смелой. Но неожиданно она
подтвердилась - и именно это обстоятельство сыграло самую большую роль в
признании Саниного проекта. Дело в том, что, изучив карту дрейфа "Св.
Марии" с октября 1912 по апрель 1914 года, профессор В. высказал
предположение, что на широте 78(02'и долготе 64( должна находиться еще
неизвестная земля. И вот эта гипотетическая земля, которую В. открыл, сидя
в своем кабинете, была обнаружена во время навигации 1935 года. Правда,
это оказалась не бог весть какая земля, а всего только клочок арктической
суши, затерянной среди ползучих льдов и представлявшей собою крайне унылую
картину, но, как бы то ни было, еще одно "белое пятно" было стерто с карты
Советской Арктики, и это было сделано с помощью карты дрейфа "Св. Марии".
так или иначе, "поисковая партия при высокоширотной экспедиции по изучению
Северной Земли" была включена в план навигации следующего года. Весной
Саня должен был приехать в Ленинград, и мы условились встретиться в
Ленинграде, где я еще никогда не была.
мая 1936 года, подъезжая к Ленинграду, где на другой день должна была
встретиться с Саней! Вагон дребезжал и скрипел, должно быть попался
старый, но я прекрасно, спокойно спала всю ночь, а проснувшись, стала
мечтать и мечтать. И как же хорошо было мне мечтать, точно за тысячу
километров слыша однообразный железный шум колес и сонное дыхание соседей!
Как прекрасно я устраивала в своей жизни и то, что могло и то, чего не
могло быть! Мне казалось, что все могло быть - и даже то, что мой отец жив
и мы найдем его и вернемся вместе. Это было невозможно, но у меня было так
просторно и тихо на душе, что я допустила и это. Я как бы приказала в
душе, чтобы мы нашли его, - и вот он стоит, седой, прямой, и нужно, чтобы
он уснул, а то он сойдет с ума от волнения и счастья.
музыка, которая все начиналась и начиналась. Я все ждала - что же дальше?
- а она снова начиналась. Что еще придумать, что приказать себе - самое
прекрасное, самое чудесное в жизни? И я придумала, что мы возвращаемся и
нас встречают, как встречали героев-летчиков, спасших челюскинцев в 1933
году, когда эти люди, которых любили все и о которых все говорили, ехали в
машинах, покрытых цветами, и вся Москва была белая от цветов и листовок и
белых платьев, в которых женщины встречали героев. Но этого я хотела не
для себя, а для Сани и для отца, если только допустить самое невозможное,
что нельзя, допустить иначе, как только теперь, в полусне, в вагоне, под
эту равномерную, монотонную музыку колес, которая все начиналась...
курили в коридоре, должно быть, ждали, когда я оденусь и выйду, а я все
лежала. Я точно боялась, что долго теперь ко мне не вернется это чудное,
детское состояние души.
и в письмах всегда называла Сашей) встретит меня на вокзале "или Петя, -
писала она, - если я буду нездорова". Она не раз мельком упоминала о своем
нездоровье, но письма были такие веселые, с рисунками, что я не придавала
этим упоминаниям никакого значения. Впрочем, я подозревала, в чем дело. В
одном из писем Петя был изображен с книгою в одной руке и а младенцем - в
другой, причем, как ни странно, они были похожи.
мой чемодан - довольно тяжелый, потому что я взяла все, что у меня было, и
даже несколько интересных образцов горных пород, точно предчувствовала,
что теперь долго не вернусь в Москву. Я волновалась - Ленинград! Между
голов вдруг стал виден перрон, и я сразу начала искать Сковородниковых, но
перрон пробегал, а их не было, и я вспомнила с досадой, что не
телеграфировала им номер вагона.
а Сковородниковых все не было.
решила, что это свинство. Так приглашать к себе, а потом даже не
встретить! И зная, что я в первый раз в Ленинграде.
беспокоилась, потому что это все-таки было странно, и поэтому поехала к
Сковородниковым.
Энске много лет тому назад и с тех пор виделись едва ли три-четыре раза.
Но мы регулярно переписывались, и больше всего в те тяжелые годы, когда я
была так одинока в Москве после маминой смерти. Она пересказывала мне
Санины письма и всегда уверяла, что он любит меня, даже когда он забыл обо
мне - в Балашове, а потом в Заполярье.
мы увидимся, так и окажется, что она - мой друг, тем более, что она была
сестрой Сани.
лохматый молодой человек, который всегда делал что-нибудь неожиданное -
неожиданно приходил в гости, когда его никто не ждал, и так же неожиданно
срывался с места и уходил. Несколько раз он приезжал в Москву с одним из
ленинградских театров и всегда заходил ко мне - такой же быстрый, лохматый
и "неожиданный", разве что стал немного постарше.
вокзала проехать к ним, на проспект Карла Либкнехта, где они жили. Но я
все перепутала и, выйдя на Невский, спросила у какого-то вежливого
ленинградца в пенсне:
это что в сравнении с Москвой улицы были пустоваты. Пустовата была и та,
по которой, сойдя с трамвая, я тащилась с моим чемоданом. А вот и номер
79. "Фотограф-художник Беренштейн".
проклятого чемодана, когда внизу хлопнула дверь и длинный человек в
макинтоше, с кепкой в руке промчался мимо меня, прыгая через ступеньку.
было мысли обо мне, потому что он остановился, взглянул и, не найдя во мне
ничего интересного, сделал движение, чтобы бежать дальше. Но какое-то
смутное воспоминание все же остановило его.
сказал он, - сегодня ночью Сашу взяли в больницу.
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Андреев Николай