Чтение 91–й страницы книги ~Русь Изначальная том1~

Днепр мелел отступая. Обнажались смазанные илом глянцево-блестящие
низины и быстро серели под мелкой сетью трещин.

На освобожденных стволах, на пригнутых ветках висела жирная грязь; по
ее следам можно было узнать и высшую точку разлива, и его вчерашнюю
границу.

Утверждались еще вчера затопленные леса. Певчие пичуги пятнали
острыми звездочками мягкую, еще нагую от травы почву; красные кулики
дырявили длинными носами земляную мякоть; червь оставлял свой след
быстротвердеющими нарывчиками земли, пропущенной через кольчатое тело.

Бедствовала рыба, беспощадно отсеченная от свободной воды гребнями
внезапно поднявшихся отмелей и перешейков. Старые слепые русла и
захваченные было разливной водой озера и болота пойменных низин кипели
лещами, сазанами, стерлядью. Там и сям, как живые бревна, ворочались
обреченные белуги и осетры. Белохвостый орел мчался, едва не бороздя воду
иглами когтей, и тяжело взмывал, таща вверх замершую глупую рыбу.

От Рось-реки и до Теплого моря, в степях и в лесистых предстепьях
вольные кони-тарпаны, отощав на старой траве, не по дням, а по часам
оживали на новой. По виду еще изнуренные, в клочьях зимней шерсти, из-под
которой пятнами обнажалась блестящая летняя, тарпаны были нервны и бодры.
Жеребец звал подругу волнующим голосом любви и всем телом внимал дальнему
отзыву. Защищая только свое право продолжать род, он будет насмерть биться
с соперником. Победив - отдохнет, положив израненную голову на шею самой
любимой из всего гарема. Не раз, не два придется старым жеребцам вступать
в единоборство - вблизи ходят табуны молодых холостяков.

Туры, неторопливые, как отряды латной пехоты, тяжело передвигались по
пастбищам. Там и сям над рядами рогатых голов и горбатых спин вскидывалась
туша самца; рев, при звуке которого невольно вздрагивает все живое,
разносился на версты.

Все лужи, все заросли водяных трав на озерах и болотах были набиты
сгустками крупных, как плоды вишенника, прозрачных шариков лягушечьей
икры. Из них уже лезли тонкие головастики, а любовный крик взрослых
лягв-холодянок сливался в непрерывно-гулкий, колеблющийся и стонущий вой.

Уходя, Днепр тянул за собой речки и реки. В устье Роси уже не было
застоявшегося мусора. Поверхность воды очистилась. Днепр глотал
разлившиеся воды. Над громадой правобережной поймы приподнялись лесистые
холмы островов, а деревья, подтопленные в низинах, уже зримо выходили на
сушу.

На челнах россичи сильно работали веслами. Уходит, уходит - совсем
закрылся мысом Торжок-остров. Но за разливом еще виден сам Днепр ниже
островного ухвостья. Еще гребут, еще поворот - и будто ворота запахнулись
перед взором Ратибора. Справа - берег, слева - берег, спереди и сзади тоже
сухая земля. Челны тянутся вереницей, а широкий мир сузился,
беспредельность исчезла. Будто бы из степи ушел человек в лес и замкнулся
в границах полян, близких опушек.

От иного мира Ратибору, чтобы не забыл, остался нож, каких нет у
россичей. И бронзовая фигурка чужого бога. Бога, которого, как и тех, о
ком помянул на прощание Малх-ромей, может быть, никогда въявь и не бывало
ни на земле, ни в небесной тверди.

Не скоро справятся молодые, впервые вкусив нового, с тем, что набрали
ум и душа. Знали они свой родной кусок лесов и полян да высоту до небесной
тверди, тоже своей. Прикоснувшись к простору, они ощутили бесконечность
земного пространства. Ныне мир раскинулся вдоль по земле, во все четыре
стороны света. Сами тверди небес за росской гранью другие. Молодость - так
было, так будет! - стремилась к движению, к новому, что бы оно ни сулило.
Многие были готовы бросить род и дом, забыть обыденный труд и заботы и
метнуться вдаль без оглядки и рассуждений - к неизвестному, к
невозможному, как говорил молодой прусс Индульф-Лютобор.

Напоминали соседям по челну: "Помнишь ли?.."

Не было смеха, песен. Кормщики торопили гребцов, помогая им мерными
криками: "Бей, раз, бей, раз..."

Рось-река извилиста. Каждый поворот закрывал еще одну дверь на тайнах
широкого мира.

Старшие занимались не мечтами, а делом. На свежих палочках из
ошкуренных веток они метили зарубками вес и число товаров, людей в родах;
считали, перекладывали, считали опять. Пометив все добро и все головы,
разложив все палочки в своем порядке, старшие брались за гладкие дощечки,
за тонкую бересту, за выменянный у греков папирус. Писцовыми палочками из
свинца старшие записывали, чертя буковки, названия товаров, имена хозяев,
количество купленных вещей и людей в семьях. Надобно поделить по
справедливости. Собравшись у князь-старшин, все родовичи выслушают своих
доверенных, пересмотрят товары и решат окончательно, кому и сколько дать
нужного без обиды, по росской правде. И что оставить до случая.

Челны каждого рода причаливали к берегу в местах, где удобнее и ближе
доставить товары в свой град. Некоторые втягивались в ручьи и затаскивали
челны вверх по мелкой воде руками, пока была возможность, поближе к
тропам, нахоженным людьми и лошадьми.

Знакомые стежки ложились от поляны к поляне, краями чащоб, по
опушкам, минуя бугры и впадины, по затвердевшим берегам болот и напрямую
через трясины по указкам кустов, укрепивших зыбун невидимым мощеньем
крепких корней.

Табуны еще не успели оправиться от зимней бескормицы, а лучшие кони в
каждом роду затомились на только что кончившейся пашне. Вернувшиеся с
Торжка-острова россичи вьючили на лошадей легкий товар, а грузную соль
таскали на собственных спинах.

С последней ношей соли, держа за уши тугой мешок, Ратибор шел от
берега через лес, кусты, опять через лес. В засеке на ближнем пути был
проделан ход, для чего на время растащили деревья. Версты две с лишним
тропа вела Ратибора пашней, межами овсяных, полбяных и пшеничных полей.
Крепкие всходы уже дали ровную щетку. Сбереженное семя успело пробить
разрыхленную землю, поля залились нежной краской, будто первые березовые
листочки. В зеленях столбиками торчали крохотные издали человечки - дети
выполняли нужное дело, оберегая дорогой хлеб от пернатых и четвероногих
охотников.

Закрытый бурым тыном, град сидел средь равнины полей, как остров,
чужой в цветущей силе весны. Приблизившись, Ратибор заметил новые бревна в
тыне. Ров наполнялся из ручья, пересекавшего поля. Ручей отвели, и
несколько подростков заступами расчищали заросшее дно, исправляли откосы.
Помнились предвидения воеводы Всеслава.

Вместо старого мостика через ров был перекинут новый, из тонких
сосновых бревен. Коня такой переход выдержит, а по тревоге легкий мостик
можно затащить внутрь.

Князь-старшина Беляй встречал товары на своем дворе. Опустив дорогой
мешок на тесовый пол кладовой, Ратибор низко поклонился старшему. Кое-как
князь ответил молодому слобожанину. Он не простил и не простит Ратибору
неслыханное непокорство. Разумом, а не сердцем защищал Беляй слободу от
нападок Велимудра. Так же, как разумом, а не душой страшился Беляй Степи.

Беляй знал, что меньше воли было воеводам у каничей и илвичей, а в
задних землях росского языка воеводами помыкали, как бездельниками,
захребетниками родов. Не будь россичи передовые, Беляй согнул бы гордую
выю Всеслава. Злее Велимудра Беляй посчитал бы Всеславу дружбу с
извергами, из горла выдавил бы добычу, взятую на хазарах.

Ратибор же, кланяясь князь-старшине, исполнял пустой обряд. Молодой
воин чужд и граду и роду. Все десять родов ему равны, как равны вольные
пахари-изверги, как равны новые товарищи по слободе, присланные от илвичей
и каничей. Слобода - род Ратибора.

Звякнула щеколда на калитке материнского двора. Внутри было чисто,
ничто зря не валялось. Однако хозяйский глаз заметил бы, что здесь
управлялась не мужская, а женская рука - она не так спора с топором.
Подгнивали столбы, трухлявел тес, которым была забрана стенка амбара. В
этом амбаре прошлым летом стояла брачная постель Ратибора. Ветшала и крыша
хлева, где, как прочно запомнилось Ратибору, в ту ночь так беспокойно
топтался его слободской конь.

Согнувшись вдвое, Ратибор шагнул в открытую дверь избы. Дом пахнул
своим собственным, навечно памятным запахом. Такое же дерево, кожа, земля,
пища, как и везде, но и отличное от других домов. Ничего не изменялось,
никогда. Млава не внесла нового, будто растворилась.

Узкая, в локоть, но длиной во всю трехсаженную стену, рама ткацкого
стана опиралась на козлы. И в длину и с торцов на брусья стана были набиты
в два ряда острые колышки из вяза. Две частые щетки колышков были устроены
так, что против узенького - только бы проходила нить - промежутка во
внутреннем ряду приходился колышек внешнего ряда. Бесконечная нить основы
натягивалась повдоль стана, с каждым разом захватывая то один колышек, то
другой.

Когда Ратибор вошел, мать и жена заплетали основу утком. Пропустить
челнок* над первой, крайней нитью основы, продернуть под второй, поднять
над третьей, продернуть над четвертой... Вверх, вниз, вверх, вниз, от себя
и к себе и вдоль по всей десятиаршинной длине стана. Женщины так ловко
сновали челноками, что трудно было уследить за отдельным прикосновением к
нитям, слитное движение казалось беспрерывным, будто не зависящим от
мастерицы. Кончится нить - пальцы, не глядя, свяжут узелок. И опять вверх,
вниз, вверх, вниз... Челноки порхали, прялки, спуская нить, вертелись,
кренясь с легким писком и скрипом.

_______________

* Ч е л н о к - игла плоская, широкая, с вырезом. В вырезе зуб,