оказалась изрешеченной осколками, трубы, проводящие от нее пресную воду в
нижние помещения, были перебиты. Люди, находившиеся в этих помещениях, при
жаре в сорок с лишним градусов, остались без пресной воды. Пришлось ее брать
в носовом-трюме и разносить анкерками и ведрами в погреба, в машины, в
кочегарки.
посмотрел на них и вспомнил слова инженера Васильева. Еще за месяц с лишним
до боя, вернувшись с совещания корабельных инженеров, которое происходило на
"Суворове", он с гневом рассказывал мне:
суда и паровые катеры. Я доказывал, что в бою они будут служить только пищей
для огня. Кроме того, это уменьшило бы осадку броненосца и улучшило бы его
начальную устойчивость. Но командующий и его штаб отвергли мое предложение.
Рожественский. Ни одной шлюпки, ни одного катера не осталось у нас в
целости: все превратилось в разбитый и обгорелый хлам. В случае гибели
броненосца нам будет не на чем спасаться и останется лишь одно - прыгать за
борт.
75-миллиметровым пушкам уже не подавались. Кроме того, рельсовая подача
батарейной палубы во многих местах была пробита. В довершение всего, у
орудий крупного и среднего калибра от сильного сотрясения произошло смещение
прицельных линий. Это обстоятельство особенно смутило артиллеристов: если и
раньше нельзя было похвастаться меткостью нашей стрельбы, то теперь на
больших дистанциях мы будем только выбрасывать снаряды в воздух.
боевую мощь.
позади, заметили первый отряд адмирала Того. Все его шесть кораблей, не
имевшие никаких признаков повреждения, шли параллельным с нами курсом,
постепенно догоняя нас. На "Орле" пробили боевую тревогу. Но она прозвучала
для нас как погребальный звон колоколов. Люди неохотно, с тоскою в глазах
занимали места по боевому расписанию, чтобы испытать последний час своей
судьбы. А ровно в шесть часов с той и другой стороны загрохотали орудия.
Сражались правым бортом, этим же бортом и принимали удары противника. Спустя
полчаса догнал нас и адмирал Камимура со своими шестью броненосными
крейсерами.
большинстве своем виноваты были только тем, что родились на свет.
противника. Но немало было попаданий и в наш корабль. Разрушался главным
образом его правый борт. Иногда казалось, что в его легкую часть с грохотом
вонзаются чудовищные зубы, вырывая куски железа. Наше спасение было лишь в
том, что продолжали оставаться в целости бронированные борта и перекрывающая
их броневая батарейная палуба. Но батарейная палуба возвышалась
поверхностью моря не больше пяти футов, тогда как волны поднимались до
семи-восьми футов. Таким образом, высокобортный корабль превратился в
низкобортный монитор. По батарейной палубе свободно гуляла ввода, увеличивая
при циркуляции крен судна до опасных пределов.
Парфенов, в левой - его помощник, штабс-капитан Скляревский. За время
длинного пути броненосца, от Кронштадта до Цусимы, оба они, недосыпая по
ночам, много потрудились над тем, чтобы наладить механическую часть. Под их
руководством, в
специальностей, машинная команда хорошо освоилась со своими обязанностями.
стоял на своем посту, где были сосредоточены манометры, телефоны
переговорные трубы. Его засаленный китель, надетый
распахнулся, фуражка съехала на, затылок, обнажив большой лоснящийся лоб, по
лицу катились крупные капли пота, оседая на бороде густой росой. Он часто
вытирался чистой ветошью и озабоченно вскидывал глаза на приборы:
гребного вала. Время от времени раздавались звонки, передавая распоряжение
из боевой рубки увеличить или уменьшить ход судна. Но это особенно никого не
волновало. В бою ожидали более ответственного сигнала - застопорить совсем
машину или дать ход назад. Подобные распоряжения отдаются в исключительных
случаях и должны выполняться четко и быстро, если хочешь еще пожить на
свете. Парфенов, следя за работой механизмов, с беспокойством поглядывал на
своих подчиненных. Как они будут вести себя в момент опасности? Вдруг
растеряются, поддадутся панике и бросятся бежать наверх? Можно ли их тогда
остановить одним лишь грозным окриком, или же придется прибегнуть к помощи
револьвера?
не менее напряженной, чем наверху. Давление пара в котлах не опускалось ниже
двухсот тридцати фунтов. Два стальных сердца, сверкая при электричестве
смазанными частями, работали исправно, без стука и нагревания. За ними
усердно ухаживали машинисты при температуре в сорок с лишком градусов по
Реомюру, наполовину голые, в одних лишь рабочих брюках.
было лишь на слух определять
неприятельских снарядов. Здесь, на глубине, ниже ватерлинии, под броневой
палубой, люки которой на время боя задраивались тяжелыми стальными плитами,
за броневым поясом бортов, в этом мире механизмов и пара не было ни взрывов,
ни раненых, ни убитых. Но от этого не уменьшилось ощущение опасности: если
броненосец начнет тонуть, то из машинных отделений едва ли кто успеет
выскочить.
слепнуть. К старшему инженеру-механику подлетел машинист и каким-то лающим
голосом спросил:
переваливая за пятьдесят градусов. Выдерживать такую жару при напряженной
работе было очень трудно. Казалось, можно было свариться в собственном соку.
счастью, ни один из них не попал в трущиеся части. Это вывело бы судно из
строя.
ревом вырываясь на свободу, наполнил кочегарное отделение горячим облаком.
котел. При этом никто не был ошпарен. Оставшиеся девятнадцать котлов
достаточно
вспомогательные механизмы.
же во время боя не могли избавиться от пожаров. А теперь они возникали еще
чаще, чем раньше. Пожарный дивизион не успевал с ними справляться. Горели
чехлы, спасательные круги, переговорные резиновые шланги, изоляция паровых
труб, пожарные шланги, матрацы, парусиновые обвесы коечных
деревянные решетки в них, угольные мешки, перлиня, швартовы, вьюшки с
пеньковым тросом, блоки, пластыри. Горели офицерские каюты с их занавесками,
коврами, мебелью, шкафами. Горела верхняя палуба, в особенности в тех
местах, где деревянный настил был разворочен и расщеплен снарядами. Но
больше всего служили пищей для огня гребные суда с веслами, сложенными
внутри их, а также паровые и минные катеры с их деревянной отделкой. Пожары
причиняли очень много бедствий, разобщая части судна, мешая комендорам
стрелять, постоянно угрожая пробраться в бомбовые погреба. Иногда дым
заволакивал башни, выкуривал из них прислугу, как выкуривают пчел из улья.
Оптические прицелы орудий настолько закоптились, что стали бесполезны - в
стеклах их ничего нельзя было видеть.
на корабле - это совсем не то, что на суше. Если запылает какое-нибудь
здание, то обитатели его прежде всего вытаскивают свое добро, а потом, когда
этого уже нельзя делать, выбегают сами на улицу. Они стоят на твердой земле
и с воплями или с мрачным безмолвием смотрят, как огонь пожирает все, что
было накоплено за долгое время. В дальнейшем им предстоят, может быть,
нищета и голод, но нет непосредственной угрозы смерти. Другое дело - пожар
на море.
горел. Уже это одно обстоятельство в какой-то степени противоречило логике.
На этот раз пламя бушевало на корабле с наибольшей силой, а внутри его, в
железных лабиринтах, в многочисленных, закрытых отделениях находились сотни
людей. Им некуда было выскочить: кругом - море и снаряды.
башнях, в погребах, в трюмах, в минных отделениях, в Машинах, в кочегарках,
в операционном
вспомогательных механизмах, при переговорных трубах. Нельзя было прекращать
работу, иначе - корабль выйдет из строя - смерть всем. Корабль и люди теперь
представляли собою одно целое. Пока он не потерял свою жизнеспособность, у
каждого из команды была надежда спасти собственную жизнь.
выполняла двойственную роль: защищала нас от огня и в тоже время была
главным нашим врагом. Растекаясь по верхней палубе, она через многочисленные
дыры сбегала на нижние палубы; она, как разбойник, врывалась через пробоины
бортов внутрь судна; она через разбитые комингсы и элеваторы спускалась еще
ниже. Трюмные машинисты во главе с инженер-механиком Румсом не успевали ее
откачивать. Корабль уже принял ее в свою утробу не менее пятисот тонн.
Словом, вода, которой спасались мы от пожаров, угрожала нам холодной и
мрачной могилой моря.
Василенко Иван
Маккарти Кормак
Ильин Андрей
Ковальчук Вера
Жюль Верн
Орлов Алекс