Ну, одним словом, князева законная дочь.
с этими людьми! - вскричал он, неистово махнув рукой. - Я разве говорил
тебе что-нибудь положительно, легкомысленная ты голова? Говорил я тебе, что
она доказанная законная князева дочь? Говорил или нет?..
не кричи и объясняйся точно и ясно. Ей-богу, пойму тебя. Пойми, до какой
степени это важное дело и какие последствия...
делаются, и я тебе под секретом теперь говорю. А зачем я об этом с тобой
заговорил - потом объясню. Значит, так надо было. Молчи и слушай и знай,
что все это секрет...
что князь воротился из Варшавы, и начал он это дело. То есть начато оно
было и гораздо раньше, еще в прошлом году. Но тогда он одно разыскивал, а
теперь начал разыскивать другое. Главное дело в том, что он нитку потерял.
Тринадцать лет, как он расстался в Париже с Смитихой и бросил ее, но все
эти тринадцать лет он неуклонно следил за нею, знал, что она живет с
Генрихом, про которого сегодня рассказывали, знал, что у ней Нелли, знал,
что сама она больна; ну, одним словом, все знал, только вдруг и потерял
нитку. А случилось это, кажется, вскоре по смерти Генриха, когда Смитиха
собралась в Петербург. В Петербурге он, разумеется, скоро бы ее отыскал,
под каким бы именем она ни воротилась в Россию; да дело в том, что
заграничные его агенты его ложным свидетельством обманули: уверили его, что
она живет в одном каком-то заброшенном городишке в южной Германии; сами они
обманулись по небрежности: одну приняли за другую. Так и продолжалось год
или больше. По прошествии года князь начал сомневаться: по некоторым фактам
ему еще прежде стало казаться, что это не та. Теперь вопрос: куда делась
настоящая Смитиха? И пришло ему в голову (так, даже безо всяких данных): не
в Петербурге ли она? Покамест за границей шла одна справка, он уже здесь
затеял другую, но, видно, не хотел употреблять слишком официального пути и
познакомился со мной. Ему меня рекомендовали: так и так, дескать,
занимается делами, любитель, - ну и так далее, и так далее...
разъяснил, темно и двусмысленно. Ошибок было много, повторялся несколько
раз, факты в различных видах в одно и то же время передавал... Ну,
известно, как ни хитри, всех ниток не спрячешь. Я, разумеется, начал с
подобострастия и простоты душевной, - словом, рабски предан; а по правилу,
раз навсегда мною принятому, а вместе с тем и по закону природы (потому что
это закон природы) сообразил, во-первых: ту ли надобность мне высказали?
Во-вторых: не скрывается ли под высказанной надобностью какой-нибудь
другой, недосказанной? Ибо в последнем случае, как, вероятно, и ты, милый
сын, можешь понять поэтической своей головой, - он меня обкрадывал: ибо
одна надобность, положим, рубль стоит, а другая вчетверо стоит; так дурак
же я буду, если за рубль передам ему то, что четырех стоит. Начал я вникать
и догадываться и мало-помалу стал нападать на следы; одно у него самого
выпытал, другое - кой от кого из посторонних, насчет третьего своим умом
дошел. Спросишь ты неравно: почему именно я так вздумал действовать?
Отвечу: хоть бы по тому одному, что князь слишком уж что-то захлопотал,
чего-то уж очень испугался. Потому в сущности - чего бы, кажется, пугаться?
Увез от отца любовницу, она забеременела, а он ее бросил. Ну, что тут
удивительного? Милая, приятная шалость и больше ничего. Не такому человеку,
как князь, этого бояться! Ну, а он боялся... Вот мне и сомнительно стало.
Я, брат, на некоторые прелюбопытные следы напал, между прочим через
Генриха. Он, конечно, умер; но от одной из кузин его (теперь за одним
булочником здесь, в Петербурге), страстно влюбленной в него прежде и
продолжавшей любить его лет пятнадцать сряду, несмотря на толстого
фатера-булочника, с которым невзначай прижила восьмерых детей, - от этой-то
кузины, говорю, я и успел, через посредство разных многословных маневров,
узнать важную вещь: Генрих писал ей по-немецкому обыкновению письма и
дневники, а перед смертью прислал ей кой-какие свои бумаги. Она, дура,
важного-то в этих письмах не понимала, а понимала в них только те места,
где говорится о луне, о мейн либер Августине и о Виланде еще, кажется. Но
я-то сведения нужные получил и через эти письма на новый след напал. Узнал
я, например, о господине Смите, о капитале, у него похищенном дочкой, о
князе, забравшем в свои руки капитал; наконец, среди разных восклицаний,
обиняков и аллегорий проглянула мне в письмах и настоящая суть: то есть,
Ваня, понимаешь! Ничего положительного. Дурачина Генрих нарочно об этом
скрывал и только намекал, ну, а из этих намеков, из всего-то вместе
взятого, стала выходить для меня небесная гармония: князь ведь был на
Смитихе-то женат! Где женился, как, когда именно, за границей или здесь,
где документы? - ничего неизвестно. То есть, брат Ваня, я волосы рвал с
досады и отыскивал-отыскивал, то есть дни и ночи разыскивал!
живого-то и не успел посмотреть. Тут, по одному случаю, узнаю я вдруг, что
умерла одна подозрительная для меня женщина на Васильевском острове,
справляюсь - и нападаю на след. Стремлюсь на Васильевский, и, помнишь, мы
тогда встретились. Много я тогда почерпнул. Одним словом, помогла мне тут
во многом и Нелли...
меня с какою-то злобною укоризною, - ну, к чему такие праздные вопросы
делать, пустой ты человек? Главное не в этом, а в том, что она знает, что
она не просто дочь князя, а законная дочь князя, - понимаешь ты это?
говорю себе "быть не может"! Но в том-то и дело, что это быть может и, по
всей вероятности, есть.
только не знает этого, но она и в самом деле незаконная дочь. Неужели мать,
имея хоть какие-нибудь документы в руках, могла выносить такую злую долю,
как здесь в Петербурге, и, кроме того, оставить свое дитя на такое
сиротство? Полно! Этого быть не может.
недоумением. Но опять-таки дело в том, что ведь Смитиха была сама по себе
безумнейшая и сумасброднейшая женщина в мире. Необыкновенная она женщина
была; ты сообрази только все обстоятельства: ведь это романтизм, - все это
надзвездные глупости в самом диком и сумасшедшем размере. Возьми одно: с
самого начала она мечтала только о чем-то вроде неба на земле и об ангелах,
влюбилась беззаветно, поверила безгранично и, я уверен, с ума сошла потом
не оттого, что он ее разлюбил и бросил, а оттого, что в нем она обманулась,
что он способен был ее обмануть и бросить; оттого, что ее ангел превратился
в грязь, оплевал и унизил ее. Ее романтическая и безумная душа не вынесла
этого превращения. А сверх того и обида: понимаешь, какая обида! В ужасе и,
главное, в гордости она отшатнулась от него с безграничным презрением. Она
разорвала все связи, все документы; плюнула на деньги, даже забыла, что они
не ее, а отцовы, и отказалась от них, как от грязи, как от пыли, чтоб
подавить своего обманщика душевным величием, чтоб считать его своим вором и
иметь право всю жизнь презирать его, и тут же, вероятно, сказала, что
бесчестием себе почитает называться и женой его. У нас развода нет, но de
facto они развелись, и ей ли было после умолять его о помощи! Вспомни, что
она, сумасшедшая, говорила Нелли уже на смертном одре: не ходи к ним,
работай, погибни, но не ходи к ним, кто бы ни звал тебя (то есть она и тут
мечтала еще, что ее позовут, а следственно, будет случай отмстить еще раз,
подавить презрением зовущего, - одним словом, кормила себя вместо хлеба
злобной мечтой). Много, брат, я выпытал и у Нелли; даже и теперь иногда
выпытываю. Конечно, мать ее была больна, в чахотке; эта болезнь особенно
развивает озлобление и всякого рода раздражения; но, однако ж, я наверно
знаю, через одну куму у Бубновой, что она писала к князю, да, к князю, к
самому князю...
кумой (помнишь, у Бубновой девка-то набеленная? - теперь она в смирительном
доме), ну и посылала с ней это письмо и написала уж его, да и не отдала,
назад взяла; это было за три недели до ее смерти... Факт значительный: если
раз уж решалась послать, так все равно, хоть и взяла обратно: могла другой
раз послать. Итак, посылала ли она письмо или не посылала - не знаю; но
есть одно основание предположить, что не посылала, потому что князь узнал
наверно, что она в Петербурге и где именно, кажется, уже после смерти ее.
То-то, должно быть, обрадовался!
Корнев Павел
Шилова Юлия
Круз Андрей
Сапковский Анджей
Белов Вольф
Шилова Юлия