решеток и темнота за ними. Только зачем-то едут в нём солдаты, защитники
отечества, и на остановках двое из них, посвистывая, ходят по обе стороны,
косятся под вагон.
-- понесется по тем же змеистым рельсам, за тем же дымом, мимо тех же полей,
столбов и стогов, и даже на несколько секунд раньше вас -- но за вашими
стеклами в воздухе еще меньше останется следов от промелькнувшего горя, чем
от пальцев по воде. И в хорошо знакомом, всегда одинаковом поездном быте --
с разрезаемой пачкой белья для постели, с разносимым в подстаканниках чаем
-- вы разве можете вжиться, какой темный сдавленный ужас пронесся за три
секунды до вас через этот же объем эвклидова пространства? Вы, недовольные,
что в купе четверо и тесно, -- вы разве смогли бы поверить, вы разве над
этой строкою поверите, что в таком же купе перед вами только-что пронеслось
-- четырнадцать человек? А если -- двадцать пять? А если -- тридцать?..
сделанные палачами. Хотят сказать, что это -- вагон для заключённых. Но
нигде, кроме тюремных бумаг, слово это не удержалось. Усвоили арестанты
называть такой вагон [столыпинским] или просто [Столыпиным].
меняли свою форму и арестантские этапы. Еще до 90-х годов ХIХ века сибирские
этапы шли пешком и на лошадях. Уже Ленин в 1896 году ехал в сибирскую ссылку
в обыкновенном вагоне третьего класса (с вольными) и кричал на поездную
бригаду, что невыносимо тесно. Всем известная картина Ярошенко "Всюду жизнь"
показывает нам еще очень наивное переоборудование пассажирского вагона
четвертого класса под арестантский груз: всё оставлено, как есть, и
арестанты едут как просто люди, только поставлены на окнах двусторонние
решетки. Вагоны эти еще долго бегали по русским дорогам, некоторые помнят,
как их и в 1927 году этапировали в таких именно, только разделив мужчин и
женщин. С другой сторны эсер Трушин вспоминает, что он и при царе уже
этапировался в "столыпине", только ездило их, опять-таки по крыловским
временам, шесть человек в купе.
Столыпине, то есть, до 1911-го года -- и по общему кадетско-революционному
ожесточению прилепили к нему это название. Однако по-настоящему этот вагон
был излюблен лишь в 20-е годы, а нашел всеобщее и исключительное применение
-- с 1930-го года, когда все в нашей жизни становилось единообразным, и
поэтому справедливей бы было называть его не [Столыпиным], а [Сталиным]. Но
не будем спорить с языком.
пять, отведенные арестантам (и здесь, как всюду на Архипелаге, половина идет
на обслугу!), отделены от коридора не сплошной перегородкой, а решеткой,
обнажающей купе для просмотра. Решетка эта -- косые перекрещенные прутья,
как бывает в станционных садиках. Она идет на всю высоту вагона, доверху, и
оттого нет багажных чердачков из купе над коридором. Окна коридорной стороны
-- обычные, но в таких же косых решетках извне. А в арестантском купе окна
нет -- лишь маленький, тоже обрешеченный, слепыш на уровне вторых полок
(вот, без окон, и кажется нам вагон как бы багажным). Дверь в купе --
раздвижная: железная рама, тоже обрешеченная.
решеткой, на полу и на полках, скрючились какие-то жалкие существа, похожие
на человека, и жалобно смотрят на вас, просят пить и есть. Но в зверинце так
тесно никогда не скучивают животных.
внизу, трое -- лежать на средней полке (она соединена как сплошные нары, и
оставлен только вырез у двери для лаза вверх и вниз) и двое -- лежать на
багажных полках вверху. Если теперь сверх этих одиннадцати затолкать в купе
еще одиннадцать (последних под закрываемую дверь надзиратели запихивают уже
ногами) -- то вот и будет вполне нормальная загрузка арестантского купе. По
двое скорчатся, полусидя, на верхних багажных, пятеро лягут на соединенной
средней (и это -- самые счастливые, места эти берутся с бою, а если в купе
есть блатари, то именно они лежат там), на низ же останется тринадцать
человек: по пять сядут на полках, трое -- в проходе меж их ног. Где-то там,
вперемежку с людьми, на людях и под людьми -- их вещи. Так со сдавленными
поджатыми ногами и сидят сутки за сутками.
трудовой солдат социализма, зачем же его мучить, его надо использовать на
строительстве. Но, согласитесь, и не к тёще же в гости он едет, не
устраивать же его так, чтобы ему с [воли] завидовали. У нас с транспортом
трудности: доедет, не подохнет.
арестантам недолго -- ну, полтора, ну двое суток. В войну и после войны было
хуже: от Петропавловска (казахского) до Караганды столыпин мог идти [семь
суток] (и было двадцать пять человек в купе!), от Караганды до Свердловска
-- [восемь суток] (и в купе было по двадцать шесть). Даже от Куйбышева до
Челябинска в августе 1945 года Сузи ехал в столыпине несколько суток -- и
было их в купе ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ человек, лежали просто друг на друге,
барахтались и боролись. *(1) А осенью 1946-го года Н. В. Тимофеев-Рессовский
ехал из Петропавловска в Москву в купе, где было ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК!
Несколько суток он ВИСЕЛ в купе между людьми, ногами не касаясь пола. Потом
стали умирать -- их вынимали из-под ног (правда, не сразу, на вторые сутки)
-- и так посвободнело. Всё путешествие до Москвы продолжалось у него [три
недели]. *(2)
придерживаясь единственно-научного метода и воспитанные на борьбе с
"предельщиками", мы должны ответить: нет и нет! Не предел! Может быть
где-нибудь и предел, да не у нас! Пока еще в купе остаются хотя бы под
полками, хотя бы между плечами, ногами и головами кубические дециметры
невытесненного воздуха -- купе готово к приему дополнительных арестантов!
Условно можно принять за предел число не разъятых трупов, умещаемых в полном
объеме купе при спокойной укладке.
большинство из них дряхлые старушки, ссылаемые на поселение за веру (по
приезду ВСЕ эти женщины, кроме двоих, сразу легли в больницу). У них не было
смертей, потому что несколькие среди них были молодые, развитые и
хорошенькие девушки, сидевшие "за иностранцев". Эти девушки принялись
стыдить конвой: "Как не стыдно вам так везти? Ведь это же ваши матери!" Не
столько, наверно, их нравственные аргументы, сколько привлекательная
наружность девушек нашла в конвое отзыв -- и несколько старушек
пересадили... в [карцер]. А карцер в столыпине это не наказание, это
блаженство. Из пяти арестантских купе только четыре используются как общие
камеры, а пятое разделено на две половины -- два узких полукупе с одной
нижней и одной верхней полкой, как бывет у проводников. Карцеры эти служат
для изоляции; ехать там втроем-вчетвером -- удобство и простор.
вагонные сутки в изнемоге и давке их кормят вместо приварка только селедкой
или сухою воблой (так было ВСЕ годы, тридцатые и пятидесятые, зимой и летом,
в Сибири и на Украине, и тут примеров даже приводить не надо). Не для того,
чтобы мучить жаждой, а скажите сами -- чем эту рвань в дороге кормить?
Горячий приварок в вагоне им не положен (в одном из купе столыпина едет,
правда, кухня, но она -- только для конвоя), сухой крупы им не дашь, сырой
трески не дашь, мясных консервов -- не разожрутся ли? Селедка, лучше не
придумаешь, да хлеба ломоть -- чего ж еще?
селедку эту не ешь, перетерпи, в карман её спрячь, слопаешь на пересылке,
где водица. Хуже, когда дают азовскую мокрую камсу, пересыпанную крупной
солью, она в кармане не пролежит, бери её сразу в полу бушлата, в носовой
платок, в ладонь -- и ешь. Делят камсу на чьем-нибудь бушлате, а сухую воблу
конвой высыпает в купе прямо на пол, и делят её на лавках, на коленях. *(3)
может, подсыпят. Хуже, когда конвой приходит и объявляет: сегодня кормить не
будем, на вас [не выдано]. И так может быть, что вправду не выдано: в
какой-то тюремной бухгалтерии не там цифру поставили. А может быть и так,
что -- выдано, но конвою самому не хватает пайки (они тоже ведь не больно
сыты), и решили хлебушек [закосить], а уж одну полуселедку давать
подозрительно.
селедки ни кипятка (это уже никогда), ни даже сырой воды. Надо понять: штаты
конвоя ограничены, одни стоят в коридоре на посту, несут службу в тамбуре,
на станциях лазят под вагоном, по крыше: смотрят, не продырявлено ли где.
Другие чистят оружие, да когда-то же надо с ними заняться и политучёбой, и
боевым уставом. А третья смена спит, восемь часов им отдай как закон,
война-то кончилась. Потом: носить воду ведрами -- далеко, да и обидно
носить: почему советский воин должен воду таскать как ишак, для врагов
народа? Порой для сортировки или перецепки загонят столыпинский вагон от
станции на полсуток так (от глаз подальше), что и на свою-то красноармейскую
кухню воды не принесешь. Ну, есть правда выход: из паровозного тендера
черпануть -- желтую, мутную, со смазочными маслами, охотно пьют зэки и
такую, ничего, им в полутьме купе и не очень видно -- окна своего нет,
лампочки нет, свет из коридора. Потом еще: воду эту раздавать больно долго
-- своих кружек у заключённых нет, у кого и были так отняли, -- значит пои
их из двух казенных, и пока напьются, ты всё стой рядом, черпай, черпай да
подавай. (Да еще заведутся промеж себя: давайте сперва, мол, здоровые пить,
а потом уже туберкулезные, а потом уже сифилитики! Как будто в соседней
камере не сначала опять: сперва здоровые...)
такие, налакавшись воды, не просились бы потом на оправку. А получается так:
не дашь им сутки воды -- и оправки не просят; один раз напоишь -- один раз и
на оправку; пожалеешь, два раза напоишь -- два раза и на оправку. Прямой
расчет, всё-таки -- не поить.
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Мацумото Сэйте
Каргалов Вадим
Сертаков Виталий
Круз Андрей