Чтение 91–й страницы книги ~Санго из Чегема книга1~

Вспоминать то упрямое и быстрое движение, с которым она спрятала руки
за спину, вспоминать, как она влетела в кухню с кукурузным початком и
внезапно замерла на пороге, когда он там торговался с ее дедом! И, как это
ни странно, все, что он о ней вспоминал, казалось ему или забавным или
смешным, но никак не достойным восхищения. Тем не менее это забавное и
смешное томило и не давало спать.

Однажды, придя на мельницу, он увидел мула ее деда, привязанного там.
Он почувствовал такой испуг, что хотел тут же повернуть назад, но потом,
устыдившись своей робости, решил войти в мельницу. Мул, обернувшись на его
шаги, посмотрел на него так, словно что-то знал о его тайне.

На мельнице, кроме мельника Гераго, сушившего над огнем костра табачные
листья, никого не оказалось.

-- Чей это мул? -- мотнул он головой наружу, чтобы узнать, кто из них
пришел с кукурузой.

-- Хабуг оставил, -- сказал Гераго, кивнув на дощатые нары возле
мельничного жернова, где стояли, дожидаясь своей очереди, мешки с кукурузой.
Хабуг всегда приход на мельницу связывал с какими-нибудь делами, которые ему
предстояло сделать в селе Напекал, ближайшем от мельницы.

Баграт посмотрел на нары и сразу же с какой-то звериной безошибочностью
узнал мешки Хабуга из козьей шкуры, хотя там были и другие такие же мешки.
Эти ему почему-то напомнили ее (пушистостью, что ли? -- мелькнуло у него в
голове), и, словно проверяя свою догадку, он кивнул на них:

-- Эти?

-- Да, -- кивнул Гераго, медленно поворачивая у самого огня ладонь с
распластанным на ней табачным листом. Не сказав больше ни слова, Баграт
вышел с мельницы.

С расчетливой хитростью безумца он стал, проходя по верхнечегемской
дороге, следить за Большим Домом. Увидев ее, он как бы разочаровывался ее
внешностью и на некоторое время успокаивался. Внешность ее уступала тому
образу, который создавало любовное воображение, и он каждый раз был рад
уличить свою страсть в смехотворных преувеличениях, и она, страсть, как бы
устыдившись явности недостатков ее внешности, на несколько часов замолкала,
а потом все начиналось сначала. Он сам удивлялся той жадности, с которой он
искал и находил в ней недостатки. Одно время она ходила с прямо-таки рябыми
ногами: так бывает, если слишком близко и слишком часто с голыми ногами
стоять у огня. Поиски недостатков немного успокаивали самолюбие, они как бы
убеждали его, что он не сидел сложа руки, пока страсть не охватила его, а
деятельно сопротивлялся ей. Он даже не подозревал, что это не он говорит
своей страсти: "Пойдем посмотрим на нее, увидишь, чего она стоит..." -- а
сама страсть внушала ему идти и искать в ней недостатки, чтобы,
воспользовавшись этим его безопасным занятием, ей, страсти, глазеть на нее,
испуганно любоваться, радоваться, что она жива!

Однажды он вошел в табачный сарай, где работали женщины их бригады. Он
пришел туда со смутной надеждой встретить ее здесь.

В самом деле, она сидела рядом с матерью и тоже низала табак. Увидев
его, она с молниеносной быстротой опустила глаза и, пока он там стоял, так и
не подняла их ни разу. Про себя он смутился и не знал, как быть, но тут тетя
Маша попросила его помочь вкатить в сарай табачные рамы, потому что
начиналась гроза. Это дало ему возможность овладеть собой и достойно уйти.

Но он был сильно смущен. Ему казалось, что она догадывается о его
чувстве, злится на него! Как быстро она опустила глаза! Не знал он, что
только восходящая звездочка еще неосознанной любви способна на эту
молниеносную быстроту, ласточкину чуткость!

___

Иногда, когда старый Хабуг брал своего пастуха на какие-нибудь
хозяйственные работы, она пасла дедушкиных коз. Над домом Хабуга возвышался
холм, покрытый густой травой, зарослями лещины, кизила, ежевики Там-то она и
пасла дедушкиных коз Чуть повыше начинались сплошные папоротниковые пампы,
где он прятался и откуда следил за ней.

Она беспрерывно что-нибудь пела или перекрикивалась со своими сестрами,
дочерьми тети Маши, или играла с козами -- то с одной, то с другой, за
какие-то малопонятные заслуги надевая им на шею цветочный венок и за еще
более непонятные провинности отнимая его, если они сами не успевали сбросить
его, что они пытались сделать, как только она их отпускала.

Иногда она приставала к огромному вожаку с пожелтевшей от времени
длинной бородой, с огромными рогами, вершины которых сходились, как бы
образуя триумфальную арку, вход в глупость. И этот старый дурак с важным
спокойствием дожидался, пока она заплетет его почтенную бороду в
малопочтенную косичку, а она еще покрикивала на него, чтобы он перестал
жевать жвачку, пока она занята его бородой.

Однажды (видно, ей захотелось пить, а спускаться к роднику было лень)
она поймала козу, улеглась возле нее и стала бесстыдно, прямо из вымени
выцеживать себе в открытый рот струйки молока.

Баграта почему-то особенно поразила коза, которая во время этой
непристойной, как ему показалось, дойки замерла с головой, повернутой в ее
сторону, с выражением тайного юмора на морде или, во всяком случае,
благосклонного недоумения.

Он почувствовал, что ему здесь нечего делать, и тихо покинул свою
засаду, так и не дождавшись, пока она напьется В ту ночь он почувствовал
такой приступ яростной тоски, возможно, его доконала эта сцена с козой, что
он решил во что бы то ни стало дождаться случая и встретиться с ней один на
один. Через неделю он узнал, что дед ее и Харлампо ушли на несколько дней в
котловину Сабида расщеплять дрань, и понял, что она опять будет с козами. Он
решил выманить ее в папоротники, а там предоставить все воле случая.

В тот день он чуть свет встал с постели, достал у себя в кладовке
несколько кусков лизунца, низкосортной соли, которую держат для скота,
тщательно растолок ее и, насыпав ее в карманы, пустился в путь. Еще до
восхода солнца он был на холме возле дома Хабуга и, выбрав место, где козы
паслись чаще всего, стал, рассыпая соль, двигаться в сторону папоротниковых
зарослей и углубился в них настолько, насколько хватило соли. Таким образом
посолив зеленый салат для коз Хабуга, он притаился в папоротниках и стал
ждать.

Его безумная хитрость, учитывая, что он полагался на коз, то есть на
существа достаточно безумные, полностью оправдалась. Часов в десять утра
часть коз напала на следы его соли и упрямо двинулась в папоротники,
несмотря на окрики Тали.

Он навсегда запомнил тот миг, когда она полезла в папоротники и он
понял, что теперь она никуда не уйдет, и вдруг сердце в груди его забилось
медленными толчками и каждый опалял тело тревожным, сладко сгущающимся
пламенем...

Как только она вошла в папоротник, он перестал ее видеть, но зато
слышал ее теперь с удвоенной чуткостью. Он слышал хруст и шорох ее босых ног
по высохшим прошлогодним стеблям папоротников и мягкий шелест живых,
раздвигаемых руками папоротниковых веток. Звуки эти, все сильнее и сильнее
волновавшие его, то замолкали, то уходили в сторону и все-таки неизменно
поворачивали к нему, словно подчиняясь невидимой силе притяжения его
страсти.

Вокруг него то здесь, то там раздавался хруст, иногда фырканье, иногда
блеянье и всплеск колоколец бредущих в папоротниках коз, но сквозь все эти
звуки он четко различал ее шаги и изредка слышал ее голос, поругивавший коз:
"Чтоб вас волки!.." -- и снова шорох шагов и шелест раздвигаемых веток.
Когда она останавливалась, чтобы сообразить, как идти дальше, он вдруг
слышал высоко в небе пенье жаворонков, наводившее на него какую-то странную,
неуместную грусть.

Вдруг шаги ее замолкли, и тишина на этот раз длилась гораздо дольше,
чем это надо для того, чтобы оглядеться и посмотреть, как двигаться дальше,
чтобы опередить коз и повернуть их назад Он никак не мог понять, что
случилось, и сам пошел навстречу, почему-то стараясь ступать как можно тише.

Он прошел шагов пятнадцать, и там, где примерно ожидал, раздвинув
высокие стебли папоротника, увидел ее.

Она сидела на траве и, изо всех сил изогнувшись и придерживая обеими
руками ступню правой ноги, оскалившись и даже слегка урча, грызла большой
палец ноги. Маленькая ведьма, мелькнуло у него в голове, прежде чем он
сообразил, что это она старается извлечь занозу из ноги.

Вдруг она подняла голову и исподлобья посмотрела на него. Ничуть не
испугавшись его и даже не удивившись (до того она была раздражена этой
занозой), она медленно опустила ногу, что-то сплюнула и сняла с кончика
языка в щепотку и, снова подняв голову, просто сказала:

-- Это ты? А я думала, коза...

-- Я, -- сказал он с глухой усмешкой и стал к ней подходить.

Она быстро встала. Он остановился.

-- А что ты здесь искал? -- спросила она, одновременно озираясь на
невидимых коз и прислушиваясь, с интуитивной проницательностью помогая ему
найти какое-то простое объяснение тому, что он оказался здесь.

-- Тебя, -- сказал он и, сделав еще один шаг, остановился. Теперь она
была в трех шагах от него и, если б у него хватило смелости, он смог бы
схватить ее прежде, чем она успела бы крикнуть или отпрыгнуть от него.

-- Ну да, -- протянула она, и глаза ее полыхнули такой непосредственной
радостью, что он почувствовал легкость, ясность, как бы полное понимание,
что иначе и не могло быть.

-- Да, -- сказал он, чувствуя, что владеет собой. -- Хочу жениться на
тебе.

-- Сейчас?! -- спросила она, и ему показалось, что глаза ее в какую-то
долю мгновенья оглядели местность в поисках гнездовья, и вдруг добавила: --
А как же козы?!

Он рассмеялся, потому что это в самом деле прозвучало смешно и
непонятно: то ли она имеет в виду, что нам сейчас на виду у коз жениться
будет стыдно, то ли означало: "Как же я брошу коз, если мы сейчас женимся?"