риваешь, наоборот, ты робко уступаешь дорогу, опускаешь странно прячущи-
еся глаза. Черт тебя возьми, тихоня, да кто же ты, наконец? Что ты дела-
ешь в моих владениях? Теперь я уже не спускал с него глаз; прошло пять
минут, и у меня появился спортивный азарт, я должен был знать, зачем
этот канареечно-желтый субъект толчется на бульваре. И вдруг я догадал-
ся: он сыщик.
по пустячной черточке - по тому быстрому взгляду исподтишка, которым он
окидывал каждого прохожего, по тому наметанному, примечающему взгляду,
который нельзя не узнать, ведь полицейский должен наметать глаз в первый
же год обучения своему ремеслу. Это не так-то просто: во-первых, надо
быстро, как бритвой по шву, скользнуть взглядом по всему телу до самого
лица и как при мгновенной вспышке магния запомнить все черты и мысленно
сравнить их с приметами известных преступников, разыскиваемых полицией.
Во-вторых - и, пожалуй, это еще труднее - такой испытующий взгляд надо
бросить совсем незаметно: нельзя, чтобы тот, кого ты ищешь, признал в
тебе сыщика. Человек, за которым я следил, прекрасно усвоил свое ремес-
ло, С рассеянным видом, погруженный в свои думы, пробирался он сквозь
толпу; его толкали, пихали; казалось, он ничего не замечает, и вдруг, с
молниеносной быстротой - словно щелкнул затвор фотоаппарата - он вскиды-
вал вялые веки и вонзался острым, как гарпун, взглядом в прохожего. Ви-
димо, никто, кроме меня, не обратил внимания на сыщика, вышедшего на ра-
боту, и я бы тоже ничего не заметил, если бы мне не повезло: если бы в
этот благословенный апрельский день на меня не напал приступ любопытства
и если бы я не подкарауливал так давно и так упорно долгожданный случай.
током своего дела, - он до тонкости изучил искусство мистификации и,
выйдя на охоту за дичью, преобразился в настоящего уличного зеваку, пе-
ренял манеры, походку, костюм, или, вернее, лохмотья, оборванца. Обычно
переодетых полицейских можно безошибочно узнать издалека, ибо эти госпо-
да никак не могут отказаться от вольной выправки. Сколько бы они ни пе-
реодевались, им никого не провести, ибо никогда не постигнут они в со-
вершенстве робкие, приниженные манеры, вполне естественные для людей,
которых с детства гнетет нужда. Он же разительно правдоподобно - я прос-
то преклонялся перед ним - перевоплотился в опустившегося человека, до
последней мелочи проработал грим бродяги. Как психологически тонко были
задуманы хотя бы это канареечно-желтое пальто и чуть сдвинутая набекрень
коричневая шляпа - последняя попытка сохранить какую-то элегантность, -
а бахрома на брюках и сильно потертый воротник свидетельствовали о самой
неприкрытой нужде: опытный охотник за людьми, он, несомненно, заметил,
что бедность, подобно прожорливой крысе, обгрызает одежду прежде всего
по краям. Совершенно под стать его жалкому гардеробу была изголодавшаяся
физиономия - жиденькие усики (по всей вероятности, накладные), небритые
щеки, умело растрепанные космы волос, - всякий неискушенный наблюдатель
поклялся бы, что это бездомный нищий, проведший ночь где-нибудь на ска-
мейке бульвара или на нарах в полицейском участке. Вдобавок он еще бо-
лезненно покашливал, прикрывая рот рукой, зябко ежился в своем летнем
пальтишке и шел медленно, волоча словно налитые свинцом ноги. Ей-богу,
создавалась полная иллюзия больного в последней стадии чахотки.
мою долю выпала редкая удача: в качестве агента-любителя следить за по-
лицейским агентомпрофессионалом. Но где-то, в каком-то уголке души, я
чувствовал всю гнусность того, что в такой благословенный, сияющий ла-
зурью день, под ласковыми лучами апрельского солнца переодетый госу-
дарственный чиновник, рассчитывающий на пенсию в старости, ловит како-
го-нибудь беднягу, что он схватит его и потащит в каталажку, прочь от
пронизанного солнцем весеннего дня. Как бы там ни было, слежка захватила
меня, все с большим волнением наблюдал я за каждым его шагом и радовался
каждой новой открытой мной черточке. Но вдруг радость открытия растаяла,
как мороженое на солнце: в чем-то мой диагноз был неправилен, что-то в
нем было не то. Меня опять охватило беспокойство. Да сыщик ли это, не
ошибаюсь ли я? Чем внимательнее я следил за этим странным фланером, тем
сильней становились мои сомнения - ведь эта его нарочитая бедность, по-
жалуй, не так уж нарочита, пожалуй, есть в ней что-то слишком подлинное,
слишком правдивое для простой полицейской ловушки. Первое, что вызвало
мое подозрение, - это воротничок сорочки. Нет, такой заношенной тряпки
не вытащишь из мусорного ящика и не наденешь по доброй воле себе на шею;
такую тряпку носят только вконец опустившиеся люди. Затем - второе несо-
ответствие - башмаки, если вообще можно назвать такие жалкие, совсем
развалившиеся обувки башмаками. Правый башмак вместо черного шнурка был
завязан простой веревочкой, а на левом отстала подошва, и при каждом ша-
ге он разевал рот, как лягушка. Нет, таких башмаков нарочно не придума-
ешь и не наденешь ради маскарада. Совершенно ясно, и сомнения быть не
может - это растрепанное, шныряющее взад и вперед воронье пугало не по-
лицейский агент, мой диагноз был ошибочен. Но если это не полицейский,
то кто же тогда? Чего ради он толчется здесь, чего ради бросает испод-
тишка быстрые, высматривающие, выискивающие взгляды? Я злился, что не
могу разгадать этого человека, мне хотелось схватить его за плечо: что
тебе надо? Чего ты здесь трешься?
ля, вонзилась мне в сердце, теперь я знал все, окончательно и беспово-
ротно. Нет, это не сыщик - и как только мог он так меня провести? - это,
если можно так выразиться, антипод полицейского: это карманный воришка,
настоящий и неподдельный, обученный своему ремеслу квалифицированный
профессионал, подлинный карманник, нахально охотящийся здесь на бульваре
за бумажниками, часами, за дамскими сумочками и прочей добычей. Первое,
почему я догадался о его профессии, - это то, что он всегда лез в самую
гущу. Теперь я понял, что он умышленно изображал ротозея, умышленно на
всех натыкался, путался под ногами. Картина становилась все яснее, все
понятнее. То, что он выбрал именно это место - перед кафе и недалеко от
угла, - тоже имело свой резон. Некий изобретательный владелец магазина
придумал особый аттракцион для своей витрины. Товар у него в лавке был
не очень ходкий и не привлекал покупателей: кокосовые орехи, восточные
сладости и леденцы в пестрых бумажках. Но лавочнику пришла блестящая
мысль - мало того, что он украсил витрину искусственными пальмами и тро-
пическими видами, он еще пустил в этот роскошный южный пейзаж - надо
прямо сказать: выдумка была гениальная! - трех живых обезьянок; они про-
делывали за стеклом преуморительные антраша, скалили зубы, искали друг у
друга блох, корчили гримасы, кривлялись и, как и полагается обезьянам,
вели себя бесцеремонно и непристойно. Умный торговец рассчитал верно:
витрина была облеплена любопытными, особенно веселились женщины, если
судить по их восторженным крикам и возгласам. И вот каждый раз, как у
магазина собиралась пустая толпа зевак, мой приятель оказывался тут как
тут. Осторожно, с подчеркнутой деликатностью проталкивался он в самую
толчею. Даже при моих скудных сведениях о до сих пор еще мало изученном
и, насколько мне известно, не достаточно хорошо описанном искусстве кар-
манников я знал, что уличному жулику для удачной операции теснота так же
необходима, как сельдям для нереста - ибо в толчее, в давке трудно по-
чувствовать прикосновение воровской руки, нащупывающей бумажник или часы
в твоем кармане. Но кроме того - это я понял тогда впервые - чтобы
действовать наверняка, надо чем-то отвлечь внимание, на какое-то мгнове-
ние усыпить бессознательную бдительность, с которой каждый охраняет свое
имущество. В данном случае таким превосходным отвлекающим средством слу-
жили три обезьянки с их на самом деле уморительно забавными ужимками.
Собственно говоря, эти гримасничающие, прыгающие мартышки были дея-
тельными сообщниками и пособниками моего нового приятеля - карманного
вора.
никогда не видел я карманника. Нет, не хочу грешить против истины - один
раз видел, еще студентом, когда учился в Лондоне; чтобы усовершенство-
ваться в английском языке, я часто ходил тогда в суд слушать английскую
речь и однажды пришел в тот момент, когда два полисмена ввели рыжего
прыщавого парня. На столе перед судьей лежал кошелек - corpus delicti
[29], несколько свидетелей под присягой дали показания, затем судья про-
бурчал какую-то английскую невнятицу, и рыжий парень исчез, если я верно
понял, на шесть месяцев. Это был первый виденный мной уличный жулик, но
- ив этом вся разница - мне абсолютно ни из чего не было ясно, что он
действительно уличный жулик. Ведь его виновность устанавливалась свиде-
тельскими показаниями, я присутствовал только при юридической ре-
конструкции преступления, не при самом преступлении. Я видел только об-
виняемого, осужденного, но не вора. Ведь вор действительно вор только в
тот момент, когда ворует, а не два месяца спустя, когда судится за свое
преступление, точно так же, как поэт по существу поэт только в тот мо-
мент, когда творит, а не два года спустя когда выступает перед микрофо-
ном со своими стихами; человек - автор своего действия только в момент
его совершения. И вот теперь мне представился такой редчайший случай - я
мог наблюдать карманного вора в самый характерный для него момент, в са-
мой подлинной внутренней правде его существа, в тот краткий миг, который
так же трудно подсмотреть, как зачатие или рождение. Даже самая мысль о
такой возможности волновала меня.
упустить ни одной мелочи, проследить и подготовку и самый акт воровства.
Я сейчас же расстался со своим креслом в кафе - здесь мое поле зрения
было слишком ограничено. Теперь мне нужна была позиция с широким круго-
зором, так сказать передвижная, откуда я мог бы беспрепятственно за ним
подсматривать, и, перепробовав несколько мест, я в конце концов остано-
вил свой выбор на столбе, со всех сторон обклеенном пестрыми афишами па-
рижских театров. Там я мог стоять, не обращая на себя внимания, словно
поглощенный чтением афиш, и наблюдать оттуда за каждым движением карман-
ника. И вот я следил с самому мне теперь непонятным упорством за тем,
Шекли Роберт
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Акунин Борис
Шилова Юлия
Афанасьев Роман