вот и приманила нас за собой, бл"в, и полетела, всю дорогу под ноги стелясь.
Мы за нею шли, точно агни покорные. Разве грех?
стражник, пинком распахивая двери сарая.
тряся головой и руками, силилась что-то объяснить, но ноги сами собой
подвернулись - шлепнулась тоже в теплую дорожную пыль. Пока еще ни до кого
не дошло, что светящийся шар, повисший в воздухе под самой крышей хлева, -
это сбившиеся в плотное облачко сотни мерцающих пирлипелей; но вот глаза
притерпелись к немеркнущему сиянию, и всем стал виден голенький малыш, чья
глянцевитая нежная кожа отражала зеленовато-золотой свет, ничуть его самого
не пугающий; и чуть поодаль - осунувшееся личико Мади, еще ничего не
понимающей.
Незакатному, - птичьи. Но громадные. Кто-то вроде синего журавля щелкал над
ним длиннющим клювом, негодуя по поводу захвата чужого гнезда. Харр открыл
было рот, чтобы шугануть птичку, но вовремя спохватился, вспомнив наконец,
где он находится; мать моя строфиониха, да я ж половину Тридевятого Судбища
проспал!
перелетел на соседнее дерево и принялся вылавливать себе кого-то на обед из
густой перистой листвы. Мог бы крылья поберечь - по толстенным ветвям и
человеку нетрудно было перейти от одного ствола до другого. Однако пора бы и
вникнуть в суть происходящего.
следующее: рослый амант с горделивой осанкой, в коричневой хламиде, расшитой
чем-то поблескивающим, шел по кругу, наделяя возлежавших на подушках гостей
какими-то кольцами вроде браслетов. Но колец никто не надевал - клали перед
собой, порой на блюда с угощением. Харр долго тер виски, вспоминая, как же
зовут аманта, верховодившего в Жженовке. Гудящая с перепоя голова с трудом
выдала прозвище: Сумерешник. По-видимому, это был он. Завершив обряд
дарения, Сумерешник вышел на середину луга, где только сейчас Харр заметил
два копья, воткнутых в землю; у одного древко было белым, у другого -
темным, вероятно, покрытым здешним бурым окаменьем. Предводитель сборища
воздел кверху руки и медленно обвел взором присутствующих, как бы вопрошая:
кто еще?..
кивнул в сторону звука.
Харр голос Иддса. - А ежели они все как один одному мечу или щиту молиться
будут - какой же в том убыток?
им единый их бог от меча руки отринуть? Кто тебя от подкоряжников оборонит?
Один биться будешь?
огневищенских. - Одна в одну лишь трава растет.
голосу. - Вот все, к примеру, воруют...
такого громадного ни на горбаня не навьючишь, ни в носилки не запихнешь.
Тутошний.
Вопрос в другом: упредить ли его, чтобы не было смуты, или ждать, чем он
себя окажет? Но потом-то ведь может быть поздно, государи мои. Решайте.
саранча хуже подкоряжных, все пожрет, а что не пожрет, то потравит!
перевалило. Закусить чем-нибудь, пока от жары не попортилось, да на соседнее
дерево прогуляться, малую нужду в какое-нибудь дупло справить. А чудные
все-таки эти бабы-деревья: цветы и желтые, и красные, и лиловые, и махровые,
и колокольчиком; листья тоже вразнобой - где перистые, где резные, а где
точно нить паучья... А вот и ошибся! Это, оказывается, по дуплам да
коряжинам вьюнки-паразиты угнездились, вот пестрота откуда. Тоже надо будет
запомнить, Мадиньку дивить. А Судбище-то хоть и раз в сто лет, а дело
никудышное: друг дружку перекрикивают, уж и про рокотаны свои забыли...
водою ключевой охладить?
часть потянулась к тенистому крытому переходу. Вот только Харру пришлось
остаться на месте, хотя длинная, чуть загибающаяся книзу ветвь уходила
назад, к самому краю отравной алой травы, ограждающей судбищенский луг от
присутствия любопытных ушей. Ежели пройти по этой ветви, потом немного
проползти и спрыгнуть - как раз красную черту минуешь. Только вот обратно
уже будет не вернуться. Да и опасно: солнышко еще высоко, хотя и подобралось
к конькам сдвоенных остроконечных башенок, которыми Жженовка была украшена
особенно обильно.
пирлюшку с пальца на палец. Злость на всю эту тягомотину была неизбывная, но
уже поглуше, чем вчера. Это с яств жженовских. А делать ему, по-видимому,
ничего и не придется: Сумерешник свою дугу гнет, это очевидно. Он их
вздернет на дыбы супротив нового бога - не мытьем, так катаньем. Вон, сбегал
куда-то, возвращается довольный. Что-то подстроил.
зрелостью стручок, лилояновец:
Веру сам себе выбирает каждый. Запретим бога - нарушим древний закон.
было, уважаемый! - это подал голос тоже жженовский, судя по коричневому
плащу.
волосья на лице. Тотчас по окаменным плитам застучали жесткие подошвы: бежал
стражник. Не ступая на траву, брякнулся оземь, протягивая вперед руку с
маленькими кружалами. Сумеречник наклонился, принял донесение и легонько
пнул гонца - ползи, мол, обратно. Подождал, пока тот удалится (умел же
разыгрывать представление, скоморох аларанский, аж завидно!), потом
обернулся к собранию и трагическим голосом возгласил;
уступам.
располагался. Харр прыснул в кулак: сказать бы им, с какой такой радости
м'сэймы по окрестным склонам рыщут... Ну да ладно. Сумерешник это здорово
придумал. А тот стоял, воздев руки, и терпеливо ждал, когда все взоры снова
обратятся к нему - тем более что его дородная фигура загораживала проход.
Наконец спокойствие восстановилось. Сумерешник вылез на середину:
мы принять закон нашего судбища. И поскольку просветленные умы ваши,
государи, гости мои, были почти едины в мудром решении, я скажу за вас: да
проклят будет неявленный бог единый, что грозит нам нарушением древних
законов! Да будет он потравлен и изничтожен в зародыше своем нечестивом! А
кто из амантов на сторону его переметнется - погибели обречен!!!
теперь, государи, гости мои, подтвердите решение сие возложением колец
произведенных. Кто согласен со мной, пусть наденет кольцо на белое копье, ну
а кто супротив - тот на жженое.
надеется, не найдется.
впору было факелы зажигать; но темный и светлый шесты были видны и в
закатном полумраке. Можно и не дожидаться конца этого представления: и так
все ясно. Хотя стоит глянуть из любопытства - а как Иддс-то поступит? Вон
он, прямо за Хряком ступает, подбородок вздернут, шагает как журавль. Терпи,
Иддс, терпи. На темный?.. Нет. Опустил кольцо на белое древко. Хряк,
отворачиваясь, плечом его зашиб, не без умысла, видать. Иддс пошатнулся,
отступил. Умница. Терпи, так надо. Потом объясню.
белом.
можно: в другой раз на его жизни вряд ли так покрасоваться доведется. В
нетерпеливой тишине щелкали кольца, доносилось бормотание: "Пятнадцать...
нет, четырнадцать... сызнова придется..."
ног, В темноте уже и не видно - кто. Раздался раздраженный голос
Сумерешника: