по другую сторону которой их ждала камера-призма и молчаливая скука. Так
как они бодрствовали всего несколько часов, спать никому не хотелось.
Более того, заниматься своими делами лучше всего было ночью, когда в
"Приюте лебедушек" нет покупателей.
уселась под свечой у столика и принялась штопать чулки. Цераленн взялась
за вышивание - зрение у нее было не по годам острое. Аврелия же вернулась
к недописанному посланию, и теперь ее перо легко скользило по страницам,
заполняя их одну за другой. Лишь изредка она останавливалась, чтобы
подобрать нужное слово, перо застывало над бумагой, и она, воздев взор
горе, громко шептала:
Устроившись на постели, она просматривала книги, хотя при слабом свете
свечи с трудом различала даже названия: "Моллюски эстуария Дуэнны", "Две
тысячи узоров гриджской кристаллической решетки", "Севооборот по методу
Глека" и далее в том же духе. Ничего удивительного, что школяр не
затребовал назад сии сочинения. Но среди книг, по счастью, оказалось одно
из ранних сочинений Рес-Раса Зумо, которое в любом случае заслуживало
внимания. Однако чтобы читать, нужен свет. А раз оба стула были заняты,
Элистэ не оставалось ничего другого, как сесть на пол рядом с Кэрт. На
пол! Немыслимо! И тем не менее, к ужасу своей горничной, Элистэ спокойно
уселась рядом. Но, увы! Пасторальные фантазии Зумо ее ни капельки не
тронули. Что еще два года назад, при первом чтении, показалось ей весьма
забавным и изящным, теперь воспринималось как глупость чистейшей воды, в
особенности пассажи о Золотом Саде. Неужели, подумалось ей, это признак
того, что она становится старше, а потому циничней и жесткосердней? Нет,
правда, старый мечтатель Зумо перестал ее увлекать, но, впрочем, не вечно
же ей читать его писания? Скоро, вероятно, через два-три дня, самое
позднее - через неделю, объявится кавалер во Мерей и выведет их на
свободу.
Элистэ провела в непрерывном ожидании, прислушиваясь, не постучит ли в
стенку шкафа мастер Кенубль с сообщением от кавалера, но напрасно. Она
узнала, что Лишай охотно дал согласие, оговорив, что ему причитается
двадцать пять процентов комиссионных - несколько больший процент, чем он
обычно взимал, но ввиду особой щедрости вознаграждения вполне приемлемый
для шерринского Нищего братства. Теперь нищие сновали по городу, проникали
во все углы и дыры, вынюхивали и наблюдали. Никто не сомневался в конечном
успехе, но ускорить поиски не было никакой возможности, а кавалер во
Мерей, противу ожиданий, не желал объявляться. Прошла неделя, а о нем не
было ни слуху ни духу. Миновала другая. Зима утвердилась в Шеррине в своих
правах, но кавалер по-прежнему оставался невидимкой. Несколько дней кряду
стояли крепкие морозы: грязь в сточных канавах превратилась в камень, в
фонтанах и желобах замерзла вода. А потом лед сковал Вир на целых двое
суток - такого никому из здравствующих шерринцев еще не доводилось видеть,
хотя многие слышали старые истории про "скольжение по реке". На памяти у
людей это, несомненно, была самая суровая зима в Вонаре, и горожане,
сгорбившись от холода, сбивались в тесные кучки у печей и каминов. На
улицы и площади снег ложился взбитым пуховиком - красивое зрелище, но
через несколько часов пешеходы и экипажи затаптывали мягкий ковер,
превращая его в плотный и опасно скользкий пласт, которому наверняка
предстояло пролежать до весны. Прогулки стали неудобными и даже
рискованными; горожане, которые могли позволить себе не высовывать носа на
улицу, так и поступали. В столице воцарилась непривычная тишина, нищие, и
те куда-то пропали. И где-то в промороженном насквозь Шеррине скрывался
неуловимый кавалер во Мерей, затерявшийся, как хлебная корка на дне
ледника.
стремилась в себе воспитать. Дабы согреться, она натягивала на себя все
что могла, в том числе шерстяные перчатки и шапочку. Она рисовала, писала,
сочиняла, начала вести дневник, придумывала головоломки и настольные игры,
изобрела причудливую колоду карт, вышивала гладью и тамбуром и прочитала
все, что имелось, включая совершенно неудобоваримый "Севооборот по методу
Глека". Много часов проводила она у оконца, наблюдая за тем, что творится
на улице Клико. За это бесконечно занимательное зрелище ей, однако,
приходилось расплачиваться: и дня не проходило, чтобы ее взору не
представали повозки, направлявшиеся на площадь Равенства. Порой кортеж
появлялся ближе к вечеру, порой в полдень, но его приближение всегда легко
было предугадать: проезжая часть улицы мгновенно освобождалась, а тротуары
заполнялись толпой. Ничто не мешало ей при появлении этих первых признаков
тут же отойти от оконца, но какое-то извращенное непреодолимое любопытство
удерживало ее на месте. Теперь кортежи были скромнее - не менее трех, но и
не более пяти повозок зараз, в каждой около дюжины жертв, под охраной
гвардейцев, в сопровождении обязательной когорты ревностных патриотов и
досужих зевак. Число жертв росло, а возраст их явно снижался. Когда Элистэ
впервые разглядела сверху, что рядом с матерями в повозках стоят детишки
лет восьми-девяти, она схватилась за голову, испытав такой прилив
ненависти и отвращения, что едва не потеряла сознание. Очнувшись, все еще
дрожа и обливаясь потом, она увидела, что повозки уже проехали. Впредь
Элистэ научилась держать себя в руках и смотреть на каждодневные
процессии, не теряя самообладания. И тем не менее, как бы она себя ни
убеждала, ей было не по силам совладать с приступами бессильной ярости при
виде обреченных на гибель детей; в то же время она почему-то не могла
отвести от них взгляд.
синюшным оттенком; несчастные горбились и ежились на морозе. У многих на
коже проступали синяки, вздувшиеся рубцы от бичевания, желтоватые набухшие
волдыри. Иные, казалось, утратили разум, глядя на мир ничего не выражающим
взглядом. До Элистэ доходили слухи о подземных пыточных камерах
"Гробницы". Поговаривали, что там есть особые машины - древние чародейные
изобретения, способные извращать восприятия, чувства, даже сам разум... Об
этом перешептывались нищие и зеваки, а мадам Кенубль пересказывала
услышанное за вечерними трапезами. Поначалу Элистэ сочла все это чистейшим
бредом, однако состояние осужденных не позволяло так думать.
и смерть - участь ее Возвышенных соплеменников, вот только бы знать, кого
именно. Этот вопрос не давал ей покоя, и болезненное любопытство, не
находя удовлетворения, росло, воспалялось и граничило уже с одержимостью.
Тщетно напрягала она зрение, пытаясь разглядеть лица несчастных, от
которых ее отделяло расстояние в четыре этажа. Головы - без париков,
незавитые, непричесанные, не присыпанные пудрой - большей частью бывали
опущены, лица повернуты в другую сторону; если она и видела раньше эти
полузамерзшие тела, то лишь облаченными в шелка и парчу. В таком виде
невозможно было узнать человека. Порой Элистэ казалось, что мелькают
знакомые черты - лоб, подбородок, силуэт, поза, цвет волос или выражение
лица. Однажды она заметила прямой бледный профиль, который мог
принадлежать только Рувель-Незуару во Лиллевану. Она была в этом уверена.
Ну, почти. Но полной уверенности не возникло ни разу.
площади Равенства, часто фигурировали конкретные имена. Элистэ знала, что
Стацци и Путей во Крев уже нет на свете, равно как кавалера во Фурно,
герцогини во Брайонар и ее четверых детей, барона во Незиля, Арль в'Онарль
и многих, многих других. Раз за разом знакомые имена поражали Элистэ как
стрелы, и каждое новое имя заставляло ее содрогаться, тогда как у бабушки
лицо застывало словно маска, что в конце концов заметила даже мадам
Кенубль и впредь взяла за правило ограничиваться новостями общего
характера. Но имена все равно проскальзывали в вечерних беседах, часто
срываясь с губ беспечных мальчуганов. Список убиенных рос с каждым днем.
Однако у беглянок были и более непосредственные причины для переживаний.
Вероятно, искали скрывающихся Возвышенных, врагов Революции, запрещенные
бумаги, издания или письма, нирьенистские памфлеты - одним словом, все,
что могло бы сойти за улики. Чем руководствовался Народный Авангард в этих
вылазках, почему устраивали обыск именно в этой лавочке или доме, а не в
других местах, не знал никто. Возможно, Авангард действовал по наводке
тайных агентов, или гнид Нану, или тех и других вместе. Может, просто
обыскивал квартал за кварталом. Или же, что тоже вполне вероятно, выбор
всякий раз бывал случаен. Об облавах Элистэ узнала от Брева и Тьера, но
как-то раз видела процедуру собственными глазами.
на улице Клико наискось от "Приюта лебедушек", останавливается закрытая
карета с ромбом на дверцах. Элистэ, закутанная во все теплое, как всегда,
стоит у оконца. Она немного отступает, прижимается лицом к стене и
щурится, чтобы лучше видеть. Из кареты вываливаются народогвардейцы, и в
темном морозном воздухе пар их дыхания напоминает тусклое пламя,
изрыгаемое драконом. Маленький отряд разделяется, двое или трое бегут к
задней двери, остальные штурмуют парадное и врываются в лавку. Какое-то
время все тихо, если не считать нескольких горожан, привлеченных прибытием
кареты и высыпавших на улицу посмотреть, чем все кончится. И вот
появляются народогвардейцы. Они волокут мужчину и женщину, которая
царапается, отбивается, пытаясь вырваться, - но тщетно. Их затаскивают в
карету, дверца с треском захлопывается - и экипаж отъезжает. Занавес
опускается, улица тут же пустеет. Наутро лавочка забита и опечатана, на
двери красуется размашистый ромб - конфисковано в пользу Конгресса.
она могла обрушиться и на кондитера. И страхи Элистэ, на время утихшие,
разгорелись с новой силой. Опасность того, что их обнаружат, возрастала с
каждым днем их вынужденной задержки в Шеррине. Мерей. Вся надежда была на
Василенко Иван
Никитин Юрий
Панов Вадим
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Шилова Юлия