Чтение 92–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

- Ясно, - сказал Пивоваров. - Будет исполнено.

После этого он спросил обычным, не казенным, а житейским голосом:

- Товарищ батальонный комиссар, с такими ребятами иметь дело, ваш ли
это профиль?

- Именно мой, - усмехнулся комиссар, пришедший с левого берега. - Я вел
летом сорок первого двести человек из окружения по Украине, партизанских
настроений там хватало.

Комиссар дивизии сказал:

- Что ж, товарищ Крымов, давайте действуйте. Со мной связь держите.
Государство в государстве - это ведь негоже.

- Да, там еще какое-то грязное дело с девчонкой-радисткой, - сказал
Пивоваров. - Наш Березкин все тревожился, замолчал их радиопередатчик. А
ребята там такие, что от них всего ждать можно.

- Ладно, на месте все разберете, - дуйте, желаю успеха, - сказал
комиссар дивизии.

20

Через день после того, как Греков отослал Шапошникова и Венгрову,
Крымов, сопровождаемый автоматчиком, отправился в знаменитый, окруженный
немцами, дом.

Они вышли светлым холодным вечером из штаба стрелкового полка. Едва
Крымов вступил на асфальтированный двор Сталинградского тракторного
завода, как ощутил опасность уничтожения яснее и сильнее, чем когда-либо.

И в то же время чувство подъема, радости не оставляло его. Шифровка,
неожиданно пришедшая из штаба фронта, как бы подтвердила ему, что здесь, в
Сталинграде, все идет по-другому, здесь другие отношения, другие оценки,
другие требования к людям. Крымов снова был Крымовым, не калекой из
инвалидной команды, а боевым комиссаром-большевиком. Опасное и трудное
поручение не страшило его. Так приятно и сладко было в глазах комиссара
дивизии, в глазах Пивоварова вновь читать то, что всегда проявляли к нему
товарищи по партии.

Среди взломанного снарядом асфальта, у исковерканного полкового
миномета лежал убитый красноармеец.

Почему-то теперь, когда душа Крымова была полна живой надежды,
ликовала, вид этого тела поразил его. Он много видел мертвецов, стал к ним
безразличен. А сейчас он содрогнулся, - тело, полное вечной смерти, лежало
по-птичьи беспомощное, покойник поджал ноги, точно ему было холодно.

Мимо, держа у виска толстую полевую сумку, пробежал политрук в сером
коробящемся плаще, красноармейцы волочили на плащ-палатке противотанковые
мины вперемешку с буханками хлеба.

А мертвецу не стал нужен хлеб и оружие, он не хотел письма от верной
жены. Он не был силен своей смертью, он был самым слабым, мертвый
воробышек, которого не боятся мошки и мотыльки.

В проломе цеховой стены артиллеристы устанавливали полковую пушку и
ругались с расчетом тяжелого пулемета. По жестикуляции спорщиков ясно
делалось, о чем примерно говорили они.

- Наш пулемет, знаешь, сколько времени здесь стоит? Вы еще болтались на
том берегу, а мы уж тут стреляли.

- Нахальные люди вы, вот вы кто такие!

Воздух взвыл, снаряд разорвался в углу цеха. Осколки застучали по
стенам. Автоматчик, шедший впереди Крымова, оглянулся, не убило ли
комиссара. Подождав Крымова, он проговорил:

- Вы не беспокойтесь, товарищ комиссар, мы считаем - тут второй эшелон,
глубокий тыл.

Спустя недолгое время Крымов понял, что двор у цеховой стены - тихое
место.

Пришлось им и бежать, и падать, уткнувшись лицом в землю, снова бежать
и снова падать. Два раза заскакивали они в окопы, в которых засела пехота;
бежали они и среди сгоревших домиков, где уже не было людей, а лишь выло и
свистело железо... Автоматчик вновь в утешение сказал Крымову:

- Это что, главное, - не пикировает. - А затем предложил: - А ну,
товарищ комиссар, давайте припустим вон до той воронки.

Крымов сполз на дне бомбовой ямы, поглядел наверх - синее небо было над
головой, а голова не была оторвана, по-прежнему сидела на плечах. Странно
ощущать присутствие людей только в том, что смерть, посылаемая ими с двух
сторон, воет, поет над твоей головой.

Странное это чувство безопасности в яме, вырытой заступом смерти.

Автоматчик, не дав ему отдышаться, проговорил:

- Лезьте за мной! - И заполз в темный ходок, оказавшийся на дне ямы.
Крымов протиснулся следом за ним, и низкий ходок расширился, кровля его
поднялась, они вошли в туннель.

Под землей слышался гул наземной бури, свод вздрагивал, и грохот
перекатывался по подземелью. Там, где особенно густо лежали чугунные трубы
и разветвлялись темные, толщиной с человеческую руку, кабели, на стене
было написано суриком: "Махов ишак". Автоматчик посветил фонариком и
сказал:

- Тут над нами немцы ходят.

Вскоре они свернули в узкий ходок, двигались по направлению к едва
заметному светло-серому пятну; все ясней, светлей становилось пятно в
глубине ходка, все яростней доносились взрывы и пулеметные очереди.

Крымову показалось на миг, что он приближается к плахе. Но вот они
вышли на поверхность, и первое, что увидел Крымов, были лица людей, - они
показались ему божественно спокойными.

Непередаваемое чувство охватило Крымова, - радостное, легкое. И даже
бушевавшая война ощутилась им не как роковая грань жизни и смерти, а как
гроза над головой молодого, сильного, полного жизни путника.

Какая-то ясная, пронзительная уверенность в том, что он переживает час
нового, счастливого перелома своей судьбы, охватила его.

Он словно видел в этом ясном дневном свете свое будущее, - ему снова
предстояло жить во всю силу своего ума, воли, большевистской страсти.

Чувство уверенности и молодости смешалось с печалью об ушедшей женщине,
она представилась ему бесконечно милой.

Но сейчас она не казалась навеки потерянной. Вместе с силой, вместе с
прежней жизнью вернется к нему она. Он шел за ней!

Старик в насаженной на лоб пилотке стоял над горевшим на полу костром и
переворачивал штыком жарившиеся на листе кровельной жести картофельные
оладьи; готовые оладьи он складывал в металлическую каску. Увидев
связного, он быстро спросил:

- Сережа там?

Связной строго сказал:

- Начальник пришел!

- Сколько лет, отец? - спросил Крымов.

- Шестьдесят, - ответил старик и объяснил: - Я из рабочего ополчения.

Он снова покосился на связного.

- Сережка там?

- Нету в полку его, видно, он к соседу попал.

- Эх, - с досадой сказал старик, - пропадет.

Крымов здоровался с людьми, оглядывался, всматривался в подвальные
отсеки с наполовину разобранными деревянными переборками. В одном месте
стояла полковая пушка, глядела из бойницы, прорубленной в стене.

- Как на линкоре, - сказал Крымов.

- Да, только воды мало, - ответил красноармеец.

Подальше, в каменных ямах и ущельях стояли минометы.

На полу лежали хвостатые мины. Тут же, немного поодаль, лежал на
плащ-палатке баян.

- Вот дом номер шесть дробь один держится, не сдается фашистам, -
громко сказал Крымов. - Весь мир, миллионы людей этому радуются.

Люди молчали.

Старик Поляков поднес Крымову металлическую каску, полную оладий.

- А про то не пишут, как Поляков оладьи печет?

- Вам смех, - сказал Поляков, - а Сережку-то нашего угнали.

Минометчик спросил:

- Второй фронт не открыли еще? Ничего не слышно?

- Пока нету, - ответил Крымов.

Человек в майке, в распахнутом кителе сказал:

- Как стала по нам садить тяжелая артиллерия из-за Волги, Коломейцева
волной с ног сбило, он встал и говорит: "Ну, ребята, второй фронт
открылся".

Темноволосый парень проговорил:

- Чего зря говорить, если б не артиллерия, мы тут не сидели бы. Слопал
бы нас немец.

- А где ж, однако, командир? - спросил Крымов.

- Вон там, на самом переднем крае примостился.

Командир отряда лежал на высокой груде кирпича и смотрел в бинокль.

Когда Крымов окликнул его, он неохотно повернул лицо и лукаво,
предостерегающе приложил палец к губам, снова взялся за бинокль. Спустя
несколько мгновений его плечи затряслись, он смеялся. Он сполз и,
улыбаясь, сказал:

- Хуже шахмат, - и, разглядев зеленые шпалы и комиссарскую звезду на
гимнастерке Крымова, проговорил: - Здравствуйте в нашей хате, товарищ
батальонный комиссар, - и представился: - Управдом Греков. Вы по нашему
ходку пришли?

Все в нем - и взгляд, и быстрые движения, и широкие ноздри
приплюснутого носа - было дерзким, сама дерзость.

"Ничего, ничего, согну я тебя", - подумал Крымов.

Крымов стал расспрашивать его. Греков отвечал лениво, рассеянно,
позевывая и оглядываясь, точно вопросы Крымова мешали ему вспомнить что-то